Новое на сайте

Популярное

Александр Торопцев. Лесков и Ницше (Книга)

E-mail Печать PDF
Оценка пользователей: / 7
ПлохоОтлично 
Оглавление
Александр Торопцев. Лесков и Ницше (Книга)
Глава I. Общие рассуждения
Глава II. Ницше и его Заратустра
Глава III. Лесков и Голован
Глава IV. Социальное в творчестве Лескова и Ницше
Глава V. Религия. Лесков и Ницше
Глава VI. Загадка для мудрейших
Глава VII. Мыслители прошлого о творчестве и творческом диполе
Глава VIII. Краткая хронология жизни и работы Н. С. Лескова и Ф. Ницше
Все страницы

(Сравнительное описание двух параллельных творческих миров)

Об авторе. Торопцев Александр Петрович

Доцент Литературного института им. А. М. Горького, руководитель семинара по Детской литературе. Закончил МИЭМ в 1976 г. работал мастером на радиозаводе, инженером на телецентре в Останкино, заместителем главного редактора в журнале «Школьный вестник» для слепых и слабовидящих детей. С 1968 по 2000 г. в летние месяцы шабашил. От Дагестана до Латвии и от Молдовы до Хакасии. Строил дома, коровники, овощехранилища, детские сады и т.д. На шабашках работали от убийц до докторов технических наук, заслуженного тренера СССР, начальника службы и режиссёра. В 1994 г. экстерном закончил Литературный институт им. Горького. Писать начал в 1971 г. Первую публикацию получил в 1991 г. Первую книгу – в конце 1994 г. К октябрю 2010 г. вышли из печати: 41 книга историологического содержания для детей и взрослых, 4 книги прозы, а также книга «Лесков и Ницше. Сравнительное описание двух параллельных творческих миров».

Не выходившие книги А. П. Торопцева, готовые к изданию:

Вариант Фрунзе, Великая Отечественная война и мировая история. (История Второй мировой войны в ракурсе работ М. В. Фрунзе в 1921 – 1925 годах и мировой истории в целом). 17 а. л.

Европа: Север - Юг. Середина Первого тыс. до н.э. - середина Второго тысячелетия н.э. История взаимоотношений и противостояния. 50 а. л.

Вершина Сократа. 20 а. л.

История первопроходцев России. 45 а. л.

История русской женщины. 25 а. л.

Мировая история гениев: 5000 лет. (Педагогика гениев). 150 а. л.

Святой Георгий Великомученик (Страстотерпец), Россия, Москва. Дополненный вариант. 20 а. л.

Победители. Великая Отечественная война. (от школьного и студенческого возраста). 55 а. л.

Звезда Незаконнорожденных. 35 а. л.

 

Необходимое введение

В мировой истории и в истории мировой культуры существует множество параллельных миров, сотворенных в разных странах народами и авторами. Близнецами можно назвать, естественно, с некоторыми оговорками: Римскую и Московскую империи, Сыма Цяня и Плутарха («Сравнительные жизнеописания», как метод осмысления исторического материала), платоновского и ксенофонтовского Сократа и Мэн-цзы (диалог, как средство познания и как тончайший педагогический прием), Пифагора, Конфуция и Будду (школа-братство с Учителем во главе), Каутилью и Шан Яна (практическое пособие для сильных правителей)… Лермонтова и Врубеля (смятение чувств, доведенное до психологического излома), позднего Босха и позднего же Платонова (инверсия, как средство отчаявшихся), Фолкнера и Шолохова (Йокнапатофа и Дон, «Нагорная победа» и «Шибалково семя» – человек на стыке двух миров, уходящего, но не ушедшего, и приходящего, но не пришедшего), Варю Панину и Эллу Фицджеральд (первозданная глубина звука, как невольное откровение природы) и так далее.

Мы не будем исследовать причины данного явления, это – предмет отдельного увлекательного рассказа из области творчества, мы лишь напомним известную со времен Конфуция мысль о том, что все мастера искусств (либо народы – творцы истории своих стран) творят себя и одновременно свои мечты, свои идеалы. Известная легенда об Учителе, который учился играть на дудочке, говорит, что мыслители прошлого догадывались о существовании в природе творчества некоего метода, с помощью которого, проработав соответствующим образом любое произведение искусства, можно узнать буквально все физические, физиологические, психологические, психические характеристики, а также тайны, заветные мечты, неутоленные и утоленные страсти автора. Более того, древние мудрецы наверняка могли бы разработать этот метод уже в V-IV вв. до н.э., или в крайнем случае, в IV-I вв. до н.э., когда человечество в очередной раз накопило богатейший запас знаний и в очередной же раз пришло время серьезных обобщений, которые обычно вынуждают специалистов создавать всевозможные методики обработки той или иной информации.

Во второй пол. I тыс. до н.э. попытки систематизировать знания были сделаны в Поднебесной, на Индостане, в Междуречье, Средиземноморье. Но, удивительно, наверняка зная о существования метода (назовем его именем Конфуция) исследования произведений искусства, никто из мыслителей прошлого не рискнул разработать его. Почему же?

Потому что данный метод позволяет, грубо говоря, просвечивать все внутренности авторов, что не этично, не эстетично и интересно лишь тем, кто желает использовать результаты просветки в корыстных целях. Вероятнее всего, именно эти три причины явились моральной преградой, не позволившей ученым древности разработать данный метод, а нашим современникам создать компьютерную программу, с помощью которой любой желающий мог бы за считанные секунды получить исчерпывающую информацию об авторе любого произведения, что открыло бы безграничные возможности для искусствоведов, литературоведов, философов, историков, руководителей разных рангов, а также ответственных за безопасность страны офицеров и генералов.

…Хорошо известно, какими сложными были судьбы Лескова (1831-1895) и Ницше (1844 – 1900), какими напряженными были творческие биографии этих людей, говоривших, по нашему мнению, об одном и том же, но разными средствами. Известно также, что и того, и другого не понимали многие заполитизированные критики, литературоведы, ученые, писатели, не говоря уже о политиках и издателях. И тому, и другому критики приписывали то, о чем немецкий философствующий поэт и русский писатель не думали и не помышляли.

Ницше, по ложной версии этих «доброхотов», якобы очень добреньких, явно не глупых, но стесненных внешними ковами, предстает перед нами как «представитель волюнтаризма», творчество которого «использовали идеологи немецкого фашизма», а «основные реакционные выводы определили главное его развитие» – к идеологии немецкого фашизма, одним из идейных источников которого якобы и явилась философия Ницше. Это мнение об одном из оригинальнейших мыслителей Второго тысячелетия н.э. являлось доминирующим, если не единственным в течение всего XX в. С ним же думающее человечество вступило в III тысячелетие, может быть, потому, что мыслители так и не разработали всеобъемлющий объективный метод исследования произведений писателей и философов, позволив тем самым обзывать таких замечательных мастеров мысли и слова грязными (не заслуженными – потому и грязными) терминами, используя уродливый метод цитирования.

Приблизительно то же самое произошло и с Лесковым. Его не понимали, не хотели понимать, не печатали, но, слава Богу, его не обозвали предтечей фашизма, хотя могли бы: Екатерину Измайлову вполне можно было назвать и фюрером, и даже террористкой-камикадзе, а мягкотелого Левшу – той слабовольной почвой, на которой фюреры и плодятся.

В нашей работе мы постараемся логически обосновать заявленную нами «параллельность», схожесть творческих миров Ницше и Лескова, а заодно и убедить читателя в необходимости разработки метода Конфуция.

 


 

Глава I. Общие рассуждения

Земля – корень всех существ

 

И Лескову, и Ницше было чуть больше сорока лет, когда первый из них написал рассказ «Очарованный странник», а второй – поэму «Так говорил Заратустра». Хороший возраст для подведения некоторых итогов, для расставания с восторгами, очарованностями и даже с кое-какими разочарованиями

Говорят, что древние греки в сорок пять лет брили бороды, считая, что с этого момента лицо обретает устойчивые черты, то есть, по версии греков, человек становится самим собой. Неплохое, однако, наблюдение!

Наши герои и герои их произведений (Головану было за 50, Заратустре – за сорок) находились на зыбком пограничье возраста «бритья бороды». Но мы запараллелили очарованного странника и пророчествующего отшельника, конечно же, не только по возрастному принципу, и, чтобы обосновать, а то и предвосхитить дальнейшие рассуждения об этих, на наш взгляд, очень похожих литературных героях (литературных близнецах!), мы напомним читателю о некоторых особенностях истории Руси-России, а также территории, духовно вскормившей Ницше.

Еще древние китайцы говорили: «земля – корень всех существ, прекрасных и безобразных…», а значит, любой серьезный разговор о тех или иных существах, тем более существах разумных, тем более писателях (индийцы со времен Махабхараты называют творчески одаренных, проявивших свою одаренность людей дваждырожденными, приравнивая их к представителям высшей варны брахманов), нужно начинать с земли.

 

Московская империя

 

Территория, на которой была создана Российская (лучше сказать – Московская) империя, принципиально отличается от Западной Европы, Малой Азии, Передней Азии, Центральной Азии, Поднебесной, как и от других, не соседствующих с ней цивилизационных центров Земного шара тем, что:

1. Она не породила ни одной мировой монорелигии и ни одного сколько-нибудь значительного ответвления монорелигии;

2. Не породила ни одного пророка;

3. Не стала почвой ни для одного религиозного братства, ордена;

4. Не санкционировала ни одного Крестового похода, ни одной религиозной (Священной) войны;

5. Несмотря на это, Российское пространство, по общему признанию специалистов, являлось оплотом Православной веры московского толка, ортодоксального и, тем не менее, мирного.

Какое это имеет отношение к параллелям между «Очарованным странником» и «Так говорил Заратустра»?

- Самое прямое.

Любой говорящий – пророчествует. Другое дело, что каждый пророчествует по-своему. Как можно активно пророчествовать в стране, которая не терпела и не терпит пророков? Российское пространство терпело только блаженных. И то не долго, и потому что голос блаженных на Руси обладал очень крутой кривой затухания в пространственно-временном поле и уже поэтому не мешал жить тем, кто привык жить без пророков и даже без тихонько пророчествующих, но при этом – с вождями, князьями, царями, императорами, императорствующими генсеками, президентами и, естественно, с Богом.

В данной работе мы можем лишь констатировать некоторые особенности, порожденные Российской территорией, не углубляясь в причинно-следственные нити этого, даже по меркам Истории Земного шара глобального явления, пока слабо исследованного поэтами и философами, прочими человеколюбами и землеведами.

Знал ли, размышлял ли Лесков об этих особенностях Российского пространства, работая над «Очарованным странником», мы сказать определенно не можем, не имея точных свидетельств, но косвенные, «интуитивные» свидетельства у нас имеются: это все творчество Лескова, который не только лучше всех писателей Золотого века (то есть качественнее, душевнее) знал русскую землю, но и чувствовал ее внутренние токи, порождающие все русское, все российское, порождающие русскую «человечкину душу».

 

Западная Европа

 

Западноевропейское пространство:

1. Не склонно в силу объективных причин, в том числе и географических особенностей, к рождению прочной в пространственно-временном поле державы имперского типа. Иллюстрируя это утверждение, можно вспомнить агонизирующие попытки Римской империи прибрать к рукам всю Западную Европу и печальный результат этого страстного желания; столь же неудачную попытку Карла Великого создать империю; а также многовековые потуги императоров «Священной Римской империи», пытавшихся сшить не сшиваемое; мытарства Габсбургов, фиаско Наполеона; совсем уж безумный взрыв немецкой нации, лидерам которой в XX в. показалось, что они могут создать в Старом Свете Германскую империю. Мозаичность Западноевропейского пространства определило и остальные его особенности;

2. Обитатели Западной Европы склонны к дроблению любых идей: государственных, религиозных, морально-этических, эстетических;

3. Эта склонность, в свою очередь, явилась одной из причин а) мощного разветвления Католической церкви, б) рождения всевозможных орденов и сект, в) формирования у подавляющего большинства населения этого региона психологического состояния, которое легко воспринимает очередного пророчествующего, а то и пророка, а то и духовного обновленца, Учителя, создателя очередной религиозной идеи.

 

Плохие или хорошие

 

Чтобы у читателя не появилось нехорошее ощущение о том, что автор как-то выделяет одну территорию… мы вынуждены сделать важное заявление: мы не делим людей на плохих и хороших. Более того, мы считаем, что существует вселенский закон, который гласит: жизнь соткана из идеальных нитей, но любая суперпозиция этих нитей, любой срез жизни, любой поворот жизненного калейдоскопа идеальным не является, к великому сожалению для любителей всего идеального. Это – жизнь. Это – земля. При всем нашем уважении к древним китайцам, мы должны слегка подправить их: земля потому-то и рождает прекрасные и безобразные существа, что она является не первопричиной всех существ, но одним из следствий, суперпозицией идеальных нитей, то есть земля не может быть идеальной по нашему определению. Она такая, какая она есть. Она рождает качество. Синий цвет не может быть плохим или хорошим. Это – синий цвет. Свою плохость или хорошесть он проявляет только во взаимодействии с иными цветами. Мудрые (то есть сильные, добрые и умные одновременно) правители должны как можно точнее знать качество земли, которая рождает их граждан, с тем, чтобы умело и с меньшими потерями управлять ими, делая их жизнь достойной. А уж мыслители и писатели эту составляющую жизни, то есть землю, на которой живут их герои, должны знать и чувствовать на самом тончайшем – душевном – уровне, как Лесков и Ницше, например.

 

«Мне нужны руки, простертые ко мне»

 

Очертив легкой штрихпунктирной линией социально-психологические портреты западноевропейского человечества и российского человечества, мы имеем право перейти к теме данной главы, к очарованному пророчествующим синдромом Головану (он говорит – значит пророчествует на том уровне, который даровал ему его родитель) и к Заратустре, очарованному тем же синдромом, но находящемуся на иной почве и уже поэтому имеющему возможность пророчествовать смело, в утвердительной форме, афористично, поэтично.

Да, Голован и Заратустра говорят об одном и том же, но «своими словами», и, более того, рассказы инока очень хорошо иллюстрируют мысли отшельника, пресытившегося своей мудростью и сказавшего «великому светилу»: «…Мне нужны руки, простертые ко мне» (Ницше Ф. Сочинения в двух томах. Том 2. М., 1990. С. 6), а напористая, упрямая вера несчастного «пророка» очень по-русски, то есть по писательски (на Руси с философами всегда было туговато, зато писателями Русь была богата и тем и рада – тоже ведь землей рожденное качество Русской земли), во-первых, обрамляется житейской вязью Головановых историй, во-вторых, расширяюще пронизывает идеи поэта, а вместе с ними и образ пророчествующего Заратустры, а вместе с ними и еще более несчастный образ бедолаги-сверхчеловека, оживляет, именно оживляет его, хотя и не делает ни идеи, ни Заратустру, ни бедолагу-сверхчеловека даже чуточку счастливее.

Эти два чудесных мира сосуществуют в мире и согласии, быть может, потому что им не суждено было … даже знать о существовании друг друга, не говоря уже о том, что им посчастливилось не встретиться друг с другом на жизненном пути. Если бы – вдруг! – Голован и Заратустра по какой-либо случайности встретились, может быть, они бы и подрались, и искалечили бы друг друга, устроив «перепор», как это часто бывало в истории людей (да и в истории идей) всякий раз, когда на жизненном пиру оказывались за одним большим столом западноевропейское и восточноевропейское человечества. Пока, слава Судьбе, этого не произошло, хотя … наша работа может сыграть не хорошую роль сводника, и мы, сознавая это, все-таки не можем отказать себе в удовольствии продолжить разговор, провоцирующий.

В конце концов, и Заратустра, и Голован, и Ницше, и Лесков не были этакими трусоватыми агнцами, скорее наоборот, они, каждый по-своему, будоражили … нет, не сонливых, не умиротворенных, не тихо отчаявшихся, но – увлеченных своими идеями, закованных в свои же собственные идеи. Немецкий поэт-философ и русский писатель-землевед-человеколюб пытались, если так можно сказать, «размагнитить» увлеченность, увлеченных. Это – сложнейшая задача. Особенно, если учесть, что увлечений во второй половине XIX в. было много, мелких и крупных.

 

О странниках

 

Видимо, осознавая это, и Лесков, и Ницше отправляли своих героев в странствия, именно в странствия, а не, скажем, «в люди», в отшельнические скиты, в путины паломнических путей, в героические морские либо сухопутные путешествия, в военные походы и так далее. Конечно же, без этой атрибутики жизни XIX в. (а значит, и писательской атрибутики) ни тот, ни другой обойтись не могли, но и то, и другое, и третье… являлось второстепенным, если не третьестепенным в их творчестве. Главным были странствия, странники.

Не очень внимательный читатель может возмутиться: «В чем, собственно, разница между путником, путешественником, первопроходцем и странником?!» Разница огромная и принципиальная для темы нашего разговора.

Странник странствует по Свету, не имея четкой конечной цели, а значит, и пути. Путник, путешественник, паломник, отшельник (как уже пришедший куда-то) имеют конечную цель и путь.

Практически, все писатели XVIII-XX вв. путешествовали со своими героями по сложным дорогам идей (духовных, социальных, душевных). Эти, подчас, путанные, идеи увлекали героев, и читателей, и человечество в целом, намечали маршруты движения, а то и логику движения. Логика была разной, но почти всегда жесткой. А значит, и маршруты, пути были жесткими. Странникам такие пути не по душе. Они – странствуют, бродят по Белому Свету свободнее, чем даже цыгане, душевно огороженные, если не окованные табором. Нельзя сказать, что странствия хаотичны, бесцельны, схожи с этакой беспечной броунадой. Нет. Странники и странствующие духом писатели имели цель более объемную, нежели писатели путешествующие, более глубинную, а значит, и более миролюбную (!) в сердцах и душах своих. Пугающая воображение охватность, глубина и, главное, миролюбие странствующих настораживали даже самых сильных творческого мира сего. Быть может, поэтому так мало было в XVIII – XX веках, как и всегда ранее, на Земном шаре «странствующих духом»: писателей, философов, художников… На Руси, например, лишь Лермонтов имел таковую склонность, но слишком слабую, легко развеянную по вселенной его же собственным стихотворением «Смерть поэта», да наш герой Лесков, не растерявший это качество ума, души и сердца до конца дней своих.

И все. Если говорить строго, то, действительно, Русь не дала больше странствующих духом писателей. Были гениальные художники слова в Золотом веке, в Серебряном веке. Среди них было не мало тех, кто по складу духа мог бы стать «странствующим духом» (Шолохов и Клюев, Платонов и Есенин, Солженицын и Шукшин, Пастернак и Гумилев, и Блок, и Хлебников, а гораздо раньше их Аввакум). Но они таковыми не стали. Плохо это или хорошо? Это – никак. Не стали и ладно. Им и своего хватало вполне. Так должно быть. Так правильно, коль скоро так было всегда и во всех странах.

 

«Человек – существо общественное»

 

«Человек – существо общественное», а не этакое вселенское, надсоциальное, наднациональное, то есть нереальное. Человек реален во всех проявлениях, главным из которых является именно социальность. И это социальное не может не довлеть над людьми, над любым человеком, чем бы он ни занимался, как бы он не стремился вырваться из жесткого кокона социального в чувствах, действиях, в произведениях, в строке, где бы он не жил.

В Междуречье творчество чуть религиознее, на Индостане – чуть психологичней, в Поднебесной – чуть поэтичнее, в Великой Степи – чуть приземленней, в Центральной Азии – чуть астральней, в Средиземноморско-европейском мире – чуть социальней, но и там, и сям оно не может не быть социальным. Другое дело, что перечисленные «чуть» окрашивают это всечеловеческое в свои неповторимые тона. Но, повторимся, социальное, общественное оказывает мощное воздействие, давление на всех людей, и особенно, - на творческие личности, именно поэтому всегда и везде странствующих духом было единицы из сотни тысяч. И это правильно. Это – «человечкина душа» (Лесков), «человеческое, слишком человеческое» (Ницше). Это нельзя оценить по двух бальной системе: хорошо или плохо, а значит, и о героях нашего сравнительного анализа можно сказать так: они не хуже и не лучше, они – «странствующие духом».

 


 

Глава II. Ницше и его Заратустра

 

Странные странствия Заратустры

 

Читатель вполне обоснованно может возразить: «Какой же Заратустра странник, если у него есть а) идея – «Сверхчеловек», б) цель – «Сверхчеловек», в) путь – пророчество, проповедование? Он являет собой ярко выраженный образ путника, который по версии самого же автора, принципиально отличается от странника!»

Чтобы обосновать наше возражение на это возражение, мы должны отправиться вместе с Заратустрой в его странствия.

А действительно, странно странствовал пророчествующий герой немецкого поэта-философа!

Десять лет он «наслаждался своим духом и своим одиночеством, не утомлялся этим», затем утомился, пресытился мудростью своей (одинокой - А. П. Т.), захотел опять стать человеком и решил «закатиться», то есть, по-русски говоря, решил спуститься на землю, спустился, вошел в лес и «перед ним неожиданно предстал старец»…

Очень важная деталь: старец предстал неожиданно. Таких неожиданных встреч у Заратустры будет очень много. Человек, пресытившийся своей мудростью одинокой, уже после первых трех-четырех неожиданностей должен был понять, что все его последующие передвижения будут заполнены неожиданными встречами, а значит, движение его будет по духовной сути хаотичным. Таким оно и было. Но данный факт еще не дает нам возможности твердо говорить о том, что Заратустра не путешествовал, а странствовал. В конце концов, любой первопроходец знает заранее, как много неожиданного он встретит на пути своем! На пути своем, следует запомнить это, на пути своем.

Мудрый старец пытается остановить несущего огонь в долины (то есть идею людям) Заратустру, вроде бы тоже не глупого. Из словесной перепалки их явствует, что Заратустра любит людей, несет им дар (идею), не дает милостыню, знает, что Бог мертв и производит впечатление много познавшего на вершине горы человека. Более того, за 10 лет отшельничества Заратустра создал в своем одиноком воображении образ сверхчеловека, и это духовное действо так потрясло его и возбудило, что он решил «учить о сверхчеловеке».

Вроде бы пока все объяснимо. В самом деле, и такое может быть. Пожил человек в одиночестве 10 лет на горе, духом возвысился и, возвысившись, отправился учить полюбившихся ему людей о сверхчеловеке. Может случиться и такое.

Но!

 

Можно ли научить необучаемого?

 

Кого собрался учить о сверхчеловеке умудренный Заратустра, который (это очень важно!) позже скажет: «Неравенство для не равных»? – «Множество народа, собравшегося на базарной площади: ибо ему было обещано зрелище – плясун на канате»! Разве это учеба?! Разве может толпа, то есть нижнее в пирамиде не равных, понять суть и назначение сверхчеловека? Учить можно и нужно обучаемого. Толпа в силу своего положения не способна постичь истины, которые доступны только тем, кого судьба (или нечто, некто еще) посеяла на вершине пирамиды не равных. Заратустра обязан был это знать, отправляясь в свой путь учительствующего и пророчествующего. Он это, похоже, не знал, коль скоро он учил не обучаемых.

«И весь народ начал смеяться над Заратустрой». И поделом ему. И не понятно, чему удивлялся Заратустра!

Мы назвали Заратустру несчаствующим, то есть одновременно несчастным и тем, кто оказывается слишком близко от невольного источника несчастий. ( Кстати многие герои Лескова были таковыми).

Уже осмеянный народом, не обучаемым, Заратустра обрушивает на толпу целую гору «Я люблю тех …». Он – любит. Он провозвестник молнии, то есть сверхчеловека, он сам сверх человечнее сверхчеловека, потому что он уже знает того, кого еще нет, а народ его не слушает – вот незадача!

Толпа не поняла и не приняла Заратустру, и он объяснил это так: «Очевидно, я слишком долго жил на горе, слишком часто слушал ручьи и деревья: теперь я говорю им, как козопасам…»

Здесь уместно было бы напомнить, что и Голована никто не понимал. Оба они будто с Луны свалились на Землю грешную, в мир людей. Оба являли собой наивность, простоту и бескорыстие. Оба они были не от мира сего, белыми воронами, обоих мир людей выживал из себя.

 

Что нужно для полного счастья

 

Чтобы окончательно разобраться с обоснованием своего упрямого ответа (Заратустра – странник, а не путник), мы напомним читателю о том, что все последующие маршруты и встречи «пророка» были хаотичны, неожиданны и бесцельны, что все они лишь разочаровывали его, что ни одна из встреч не принесла ему удовлетворения, что все это он мог предусмотреть, что, даже предусмотрев это, он не смог бы остановить себя, остаться на горе со своими зверьми, в пещере, так как был он странник, а странников неудачи не пугают, ибо у них нет цели, и в странствиях они больше живут, чем ищут, они просто живут, странствуя, и странствуют, живя.

Заратустра «был привычный ночной ходок и любил всему спящему смотреть в лицо» (Ницше Ф. Сочинения в двух томах. Том 2. М., 1990. С. 15). Всего-то. Эта странная любовь свойственна лишь матерям да истинным странникам, которым вполне достаточно для полного счастья лишь смотреть на мир. В этом истинные странники чем-то похожи на тех людей, которые еще не перешагнули Рубикон неолитической революции и жили, бродя по Земному шару, внимательно разглядывая Землю и собирая те ее дары, которые она приготовила, вырастила сама, без людского вмешательства, без людского насилия. Чудовищное по сути «нельзя ждать милостыни от природы, ее нужно взять своими руками» резко изменило мир. Человек стал насиловать природу. Человек сделал это насилие смыслом жизни. Чем больше природы изнасилую, тем больше рожу детей, тем больше они изнасилуют природу. Звучит пафосно и кощунственно. Но – по-человечески. Людям нравится насиловать природу. Со времен неолитической революции они только этим и занимаются: насилуют природу, в том числе и самих себя, и себе подобных, и тело природы насилуют они и радуются, и дух, и душу свою насилуют они, оправдывая самыми изощренными словоизлияниями это безумное, бездумное насилие, эту бездушную радость насильников и даже собственную логику оправдания, которая с каждым мгновением, то есть с каждым актом насилия, становится все изворотливее, изощреннее, все … не логичнее, потому что нельзя оправдать никакой логикой поведение подпиливающего сук, на котором сидит горе-пильщик.

 

Странное воспитание Заратустры

 

Странность странствий, странничеств Заратустры состоит в том, что он получил от природы, в нашем случае от Ницше, действительно, странное воспитание, может быть, самое достойное для человека разумного, но все же странное воспитание, которое оставило (с какой-то целью или по небрежности?) сорокалетнего мудреца, пророчествующего, учительствующего, в сверх тончайшей пограничной зоне между двумя состояниями человеческого духа: дореволюционном, когда ему было достаточно смотреть спящему в лицо, смотреть на природу и брать от нее лишь то, что она сама ему предложила, перед ним выложила, и послереволюционном, когда человеческий дух восстал против природы, частицей которой он являлся, и решил насиловать ее, а вместе с ней и самого себя, не догадываясь (по сию пору, между прочим, не догадываясь!), что это решение имеет одно очень опасное свойство, которое, слегка перефразировав немецкую поговорку, можно передать следующей формулой: сказав А (то есть решив насиловать), человек обязан сказать Б (то есть принять решение насиловать чем чаще), а сказав Б, он попадает в не отпускающую, не излечимую зависимость, то есть становится, попросту говоря, жутким маньяком-насильником. Вся пост революционная история человечества являет собой нескончаемый, неравномерно-непрерывный процесс беспечного насилия над природой, процесс эпидемоносный, лавинообразный, процесс, о котором автор поэмы «Так говорил Заратустра» и главный ее герой не могли не знать, знали наверняка. И только это знание, а также любовь смотреть всему спящему в лицо явились, на наш взгляд, творческим стимулом, породившим в душе Ницше, по всему видать, очень доброго человека, этакий странный образ странничествующего в тончайшем духовном пограничье странного «пророка», ищущего человека, способного понять и впитать идею «пророка».

В этом его странность. Он знает, что синдром пост неолитический излечить нельзя. Он знает, что пастух есть, потому что есть стадо, потому что стадо было порождено в тот давний миг, когда собиратель решил переквалифицироваться в насильника, который тут же рявкнул злое: «Земля должна принадлежать тем, кто ее обрабатывать, то есть насилует!» Он знал, что стадо есть следствие. Он знал это.

 

С кем легче договориться?

 

Получив пинок от народа Заратустра «увидел новую истину» и понял, что говорить нужно не толпе, а спутникам. Они, мол, поймут. Если их найдешь.

Если посмотреть на мытарства Заратустры, на его движения лишь с одной стороны, то можно … и ошибиться, и забыть о пограничье, в котором метались автор и его герой. Вроде бы логически точно ведут себя они оба: не получилось с народом, нужно попробовать со спутниками.

Ницше! Автор «Антихриста»! Пошел по пути Будды и Конфуция, Сократа и Пифагора, и Иисуса Христа! Почему? Потому что с учениками легче договориться? Их легче убедить? С ними легче прославиться? Да, да и нет! Заратустра, созидающий, ищет спутников, созидающих, которые «ищут новые ценности на новых скрижалях» и вроде бы (Там же. С. 16) действительно хочет вместе с ними (а то и во главе их) прославиться, как творец пока не существующего образа сверхчеловека. Казалось, никаких нет быть не может! Если бы не одно очень сильное «но» – если бы не угнетающее Заратустру все сильнее и сильнее его же личное сомнение.

 

Сомневающийся пророк?

 

«Если бы я мог стать мудрее!…

Но невозможного хочу я: попрошу же я свою гордость идти всегда вместе с моим умом!

И если когда-нибудь мой ум покинет меня – ах, он любит улетать! – пусть тогда моя гордость улетит вместе с моим безумием!» (Там же. С. 17).

Сомневающийся пророк – разве это пророк?! Разве это путник?! Разве можно идти к цели, сомневаясь, во-первых, в самой цели (а цель ли это вообще?), во-вторых, в пути, в-третьих, в себе самом, в своем собственном уме, который, ко всему прочему, любит улетать из своего гнезда, то есть из головы Заратустры. «Иди туда, не знаю куда. Принеси то, не знаю что» – это еще не страшно, это можно и принести, если голова есть на плечах. А если ее нет? Если не понятно, будет ли она через мгновение, через час, завтра?! Что же это за путник такой, в самом деле?

Вот почему мы слово «пророк» по отношению к Заратустре Ницше ставим в кавычках, сомневаясь, что пророки, даже литературные, могут быть сомневающимися.

Вот почему мы не можем присвоить Заратустре звание путника, оставляя его в пределах странствующего странного «пророка».

Но для сомневающихся в искренности и в истинности нашего утверждения мы совершим с читателем пробег по основным точкам странствий главного героя поэмы Ницше.

 

Был ли у Заратустры путь?

Итак, основные вехи Заратустровых странствий.

1. До тридцатилетнего возраста Заратустра обитал на родине и на озере его родины (Там же. С.  1)

2. На горе он провел 10 лет (Там же. С. 1).

3. Спустился с горы и неожиданно встретился со старцем. Разговор со старцем окончился безрезультатно. «Они разошлись в разные стороны, старец и человек, и каждый смеялся, как смеются дети».

(Ницше сам большой ребенок, детей вспоминает часто. И это не спроста. Ребенок – существо странствующее. В своих странствиях он чем-то напоминает человека времен до неолитической революции, то есть собирателя знаний, сведений о мире. Он еще не знает, как будет использовать это свое богатство, знания).

5. Удивление Заратустры. Учение о сверхчеловеке (Там же. С. 4).

6. Разочарование. Сомнение. Опять учение. Все радуются, но Заратустра печален. «Они не понимают меня: мои речи не для их ушей…» (Там же. С. 5).

7. Падение канатоходца (Там же. С. 6).

8. Заратустра и мертвый (Там же. С. 8).

Читатель еще не удивлен тем, что маршрут движения Заратустры по сценарию автора поэмы, мягко говоря, не продуман, хаотичен. Но и сам Заратустра словно бы не замечает этого.

9. Пробуждение в лесу (Там же. С. 9). Речи Заратустры к своим ученикам

10. В горах, окружавших город «Пестрая корова». Встреча с молодым человеком, естественно, случайная и неожиданная (Там же. С. 30 – 32).

11. Разочарование. Расставание с учениками.

12. Возвращение в горы. Проходят годы. Разговор со зверьми.

Следует обратить внимание на отношения между Заратустрой и зверьми. Уже с первых страниц поэмы можно понять, что «пророк» и его звери понимают друг друга лучше, чем «пророк» и люди. Вспомнив соответствующие мотивы в рассказе «Очарованный странник», можно сделать такой же вывод и по поводу Голована и животных: быстро он находил с ними общий язык, пусть иной раз и силой: дикого зверя доброй сказкой не приручишь!

13. Прогулка по лесу с учениками и танцы с девушками, появившимися Бог весть откуда (Там же. С. 77 – 78). «Девушки ушли, он сделался печальным». Опять печальным.

14. Поездка по морю (Там же. С. 79 и далее).

15. Полет в будущее и возвращение. (Там же. С. 85).

16. Блаженные острова. Рассказ о беседе с огненным псом. В очередной раз печально качает головой Заратустра и удивляется, ведь ученики «едва слушали его: так велико было их желание рассказать ему о людях с корабля, о кроликах и о летающем человеке».

17. Упрямо сопротивляясь своему печальному настроению, Заратустра (Там же. С. 96 – 97) вспоминает слова прорицателя об унынии среди людей, о напрасности всякого труда и так далее и становится вновь печальным и унылым, три дня не принимает пищи, питья, не имеет покоя, теряет речь. Затем он просыпается и начинает очередную речь, видимо, на что-то еще надеясь.

Эта речь похожа на бред выздоравливающего.

18. Встреча (Там же. С. 99 – 103) с калеками и нищими и разговор с горбатым на Большом мосту, после чего Заратустра обратился с глубоким негодованием к своим ученикам и сказал:

«поистине, друзья мои, я хожу среди людей, как среди обломков и отдельных частей человека»…

(Там же. С. 99 – 100 «пророк» говорит о том, о чем всю жизнь писал Лесков!)

И в этом разговоре с друзьями Заратустра, как часто бывало с ним, «вдруг остановился и стал похож на страшно испугавшегося… «Но минуту спустя он уже опять смеялся и сказал добродушно…»

Такие перепады душевного состояния свойственны, во-первых, больному человеку, а во-вторых, не уверенному в себе, в своем учении.

Горбатый собеседник на большом мосту делает очень интересное наблюдение:

«Но почему говорит Заратустра иначе к своим ученикам, чем к самому себе?»

Он не ответил на свой вопрос, но сама постановка вопроса говорит о его сомнениях в сути сказанного «пророком».

На протяжении всей поэмы Заратустра то говорит, убеждая слушателей, чаще – учеников, то приходит в болезненное уныние, не веря самому же себе, сомневаясь в себе и, главное, в учении Ницше и в тех, кого он, по строгому заданию сомневающегося автора должен переубедить. Но возможно ли подобное?!

19. И вновь, после сильной, эмоциональной проповеди «О человеческой мудрости» (Там же. С. 103 – 105) , «пророк» уходит «в свое уединение».

 

Эмоциональная философия!

 

Может ли философия быть эмоциональной? На этот вопрос нельзя ответить одной фразой, однозначно, небрежно. Сам термин философия (любовь к мудрости, к знаниям, в переводе с греческого), появившийся в Элладе на рубеже VI-V вв. до н.э., несет в себе печать двойственности. Любовь, например, это, прежде всего чувство, эмоция. Наукой и научными методами околдованные люди уверены, что и любовь можно упаковать в некие, насквозь просчитываемые матрицы, описать строгими формулами, что и чувства, и эмоции можно обнаучить. С другой стороны мудрость – тяготеющая к научному мышлению.

На рубеже VI-V вв. до н.э. в разных регионах Земного шара был накоплен богатейший «любомудрый» багаж знаний.

«Семь мудрецов» и сотни не менее мудрых и интересных мыслителей Эллады, так называемые досократики, да и Сократ, и его сверстники, Пророки Израиля, безвестные творцы системы чарвака на Индостане, Вардхамана (он же Джина, «Победитель», или Махавира, основатель джайнизма), Гаутама Будда («Просветленный»), Канада (настоящее имя Улука, основатель системы вайшешика), Капила (система санкхья), Джаймини (миманса), Лао-цзы, Мо-цзы (Мо Ди), Конфуций и десятки известных мыслителей Древнего Китае, где было создано 9 философский систем, сотни, тысячи неизвестных, обитавших в разных странах философов, произведения которых не дошли до нас – лишь упоминания о них дошли до нас, тот же Анахарсис и другие мыслители Великой Степи, о которых мы ничего не знаем из-за отсутствия письменных источников, - все эти перечисленные и не перечисленные поклонники «любомудрия» действительно собрали бесценный материал, то есть мысль, бесконечную в своем самовыражении, в стремлении объять изнутри и снаружи мир. Каждый из них говорил, между прочим, о «человеческом, слишком человеческом», о «человечкиной душе», о самых важных житейских, социальных, гносеологических проблемах. Говорили они, в принципе, об одном и том же, но на разных «эмоциональных языках». Можно сказать так: философия начиналась с эмоций. Эмоционально не спокойные, осененные свыше способностью по-своему ветвить и по-своему же украшать мысль сотворили множество уникальных по изящности форм и ветвистой глубине … нет, не систем в строгом, современном понятии этого слова, а именно мыслей, грубо говоря, кирпичиков для чего-то, для кого-то.

Для чего же? Для кого же?

Ученики и последователи перечисленных мыслителей приняли этот дар просветленных душ, конечно же, с благодарностью и, начиная с Платона (в греческом мире) стали конструировать и строить философские здания, системы, то есть стали превращать эмоциональное любомудрие в науку.

Вряд ли стоит винить за это их, как нельзя винить ребенка, который в своем развитии проходит через следующие стадии самопознания, то есть познания себя в мире и мира в себе:

1. Материнская, грудная, когда мир ассоциируется с матушкиным теплом, голосом, матушкиной же пищей, когда все остальное, не матушкино, воспринимается человеком, как звезды в предрассветном небе, может быть, нужные, а может быть, и не нужные (в представлении младенца) для полного счастья;

2. Ознакомительная, семейно-бытовая, когда быстро расширяется сфера жизненных интересов, прав и обязанностей, еще очень ласковая сфера, где все приятно позвякивает, нежно погугукивает, греет, усыпляет;

3. Накопительная, когда человек к своему искреннему удивлению приходит к выводу о том, что мир огромен, в мире много всего не понятного, но очень интересного. В этом возрасте человек обеими руками хватается за все, что он видит, слышит, чувствует, что он быстро хочет узнать;

4. Эмоционально-познавательная, когда человек, уже получивший кое-какие знания, уже почувствовавший в сердце своем удивление и восторг («Как прекрасен этот мир»!), делает первые и уже потому гениальные шаги к познанию мира изнутри. Каждый человек уникален и уже в этом он гениален, хотя далеко не каждому удается услышать, увидеть, почувствовать, проявить и реализовать свою гениальность, которую легко обнаружить именно на эмоционально-познавательной стадии развития человека. В этом временном интервале чаще всего человек поражает своей удивленностью, неожиданной способностью к творческому мышлению, оригинальнейшими прозрениями духа, души и разума…Только в этом возрасте он может крикнуть на весь мир: «Ой, корова, наверное олень!» Какая сильная фраза, брошенная на автобусной остановке близ небольшой деревушки пятилетним мальчиком, как много может сказать она об этом человеке, а) склонном к системному мышлению, б) способному удивляться и не скрывать свое удивление, в) доброму, г) в меру сомневающемуся, испытывающему искреннюю радость познания и осмысления познания…

5. систематизирующая, когда наступает не всем приятная (и не всем нужная и полезная!) пора упорядочивать знания…

В VI-V вв. до н.э. человечество в очередной раз приблизилось к этой стадии познания и самопознания, и эмоциональная философия надолго уступила лидирующие позиции философии научной, систематизирующей знания, разводящей ученых по школам и направлениям, направляющей адептов тех или иных школ в определенные русла, со временем превратившиеся в течения, хоть и ветвящиеся периодически, но глубокие, выбраться из которых сложно даже опытным мудрецам.

Этот процесс систематизации затронул не только философию, но и религию, и другие гуманитарные дисциплины. Более того, некоторые гениальные находки «эмоциональных философов» быстро превратились в религиозные (буддизм, даосизм, конфуцианство…) системы.  А, с другой стороны, истоки средневековой схоластики, например, берут начало в позднеантичной философии, главным образом, Прокла, грубо говоря, препарировавшего Платона, учение которого, весьма далекое от самой идеи создать некую религию, мощно будировало отцов церкви еще во времена расцвета патристики (II-VIII вв.) и перенявшей у нее эстафету схоластики.

Философия и теология, и теософия, даже в том смысле, который обрел этот термин у Е. П. Блаватской (женщине простительны некоторые, в том числе и терминологические вольности, то есть слабости), в главном синонимичны, если вспомнить, что в начале было слово, то есть мысль, которую в одинаковой степени любили и любят все боги и все люди и которая является опорным актом познания: мира и всех его богов и себя самой, то есть мысль во всем ее великолепии.

Мысль, только мысль ценна в познании. Только мысль рождает мыслителей, мудрецов, в какой бы сфере деятельности они не служили этой своей душевной, или духовной, или разумной Родине, то есть мысли, проявляемой себя либо в эмоциональной форме, либо в рациональной, иррациональной, религиозной, мистической, - любой иной. Мысль универсальна в силу «сферической сущности». Любое, даже сложнейшее и запутаннейшее учение подвластно ей. Мысль может раскодировать, упорядочить и изложить в доступной для любого думающего человека форме любые философские, религиозные и теософские системы, часто огороженные мощным частоколом словесных ухищрений и уловок, за которым обычно смирно, как бедные родственники, дожидаются своих приверженцев первозданные мысли, рожденные эмоциями не спокойных людей, естественно, еще и одаренных, и добрых, а не тупых и не злых. К сожалению, тщеславие и неуемное трудолюбие создателей сложнейших учений и строителей изысканных частоколов вокруг них породили не только понятийный и терминологический хаос, но и неуравновешенность в душах не глупых обывателей, а это уже неоднократно приводили людей, общества, страны к всевозможным взрывам, в том числе и социальным, и национальным.

Взрыв – это выплескивание наружу всего, тупо упорядоченного. Взрыв – это счастье хаоса, скрытого в любом организме. Хаос – это то, что не может не быть упорядоченным. Мысль – это порядок. Порядок может существовать на разных уровнях: индивидуальном, то есть атомарном (на нем служила мысли эмоциональная философия), молекулярном (на нем работали основатели школ, братств в VI-II вв. до н.э.), государственном (на нем раболепствовали те, кто находился рядом с тронами римских, иранских, индийских, китайских императоров), мировом (творцы и «охранники» мировых религий, а также идеологических систем, типа марксистско-ленинской философии).

Мысль должна обеспечивать порядок, надежность и прочность, а также следить за собственной чистотой, индивидуальностью, уникальностью и ясностью.

На каждом уровне мысль имеет свои права, обязанности, возможности и средства воздействия на приемника (человека), или преемника, или приемника-передатчика, или на ретранслятора, обработчика, систематизатора… Но все порядковые уровни мыслительного процесса находятся не в подчинении, но все же в зависимости от того уровня, который мы назвали эмоциональным и на котором мысль в полной мере соответствует еще одному нашему утверждению о том, что мысль есть опорный акт познания.

Чтобы не обидеть обрабатывающих иные порядковые уровни познания, мы обязаны сделать оговорку: и там, и здесь мысль может быть первозданной, как первозданен наш многоуровневый мир. Другое дело – жизнь. Она в своем развитии, в своем движении от эпохи к эпохе ставила и ставит перед людьми, способными не просто жить, но жить, творя, совершенно разные в зависимости от стадии развития задачи. Не углубляясь в далекие дали, можно вспомнить две исторические параллели. Хорошо известно, что Римская империя до III-II вв. до н.э. особо не нуждалась в поэтах, философах, драматургах, скульпторах и даже в архитекторах… Московская империя, движение истории которой в пространственно-временном поле во многом параллельно движению истории Римской империи, тоже не нуждалась во всякого рода говорунах до XVII-XVIII вв., хотя, конечно же, она имела уже и Курбского, и Грозного, и Аввакума и так далее.

И только в III-II вв. до н.э. Римскому государству с пятисотлетней историей пригодился, а то и понадобился сначала комедиограф Плавт, затем историк Полибий… И только во второй половине I века до н.э. эры Риму вдруг понадобились философы, лучше сказать – философствующие писатели.

Трудно себе представить активно пишущим историю Русского государства какого-нибудь Рюриковича или боярина, или простолюдина в IX-XV вв. В XVI в. этим делом занялся Андрей Курбский, первый русский пишущий диссидент. А неистовый его оппонент, Иван IV Грозный, разве не являет собой яркое доказательство того, что всему свое время! Там, где он шел в ногу со временем (Казань, Астрахань, централизация государства…) все у него шло более или менее не плохо. Но увлечение борьбой за Балтийское море (Ливонская война) было явно преждевременным. Время его и поправило. Или, например, русский язык! Именно Иван Грозный смело, по-царски стал обогащать его простонародной речью, явившись, по сути дела, основоположником литературного русского языка, на котором еще долгие 2,5 века никто не решался писать. Время не пришло.

Аналогичных примеров множество, но, не отвлекаясь от главной цели нашей работы, мы возвращаемся к эмоциональной философии, которая, как сказано выше, надолго уступила первенство философии научной. Вот уже 2,5 тысячи лет сохраняется это положение в мире мысли. В эти двадцать пять веков на Земном шаре жили и творили тысячи, десятки, а то и сотни тысяч прекрасных мыслителей. Они без устали и страха, а часто без какой-либо надежды на вознаграждение, создавали всевозможные системы, либо препарировали старые, либо занимались экзегетикой, либо критиковали все, забывая, что, критикуя Мысль, они пытаются разрушить не разрушаемое, что, разрушая любое строение, любую систему, они ставят себя в сложнейшее положение … разрушающих себя, что, разрушая себя, нельзя надеяться на созидательные находки.

Они будто бы не опасались ничего.

 

Существует несколько видов опасностей

 

Опасно постоянно строить. Потому что, во-первых, может закончиться строительный материал, во-вторых, можно, если материала очень много, набить руку и в этаком отупело набитом состоянии строить всю жизнь одно и тоже, лишь бы побольше да побыстрее, в-третьих, если даже строится нечто разнообразное, например, разно этажное, избыток построенного может сыграть с увлеченным строителем роль огромного рюкзака, который замедлит, а то и остановит движение, то есть остановит жизнь, которую остановить нельзя, сделает строителя рабом построенного, этаким смотрителем, охранником, ремонтником п р о ш л о г о, в-четвертых, если даже и с этой работой строитель управится легко и у него есть средства и время продолжать строительство, то снежный ком нарастет, рюкзак увеличится, ценностей прибавится и в конце концов все созданное и построенное превратится в предмет всеобщей зависти, чернеющей с каждым вновь построенным объектом и порождающей дикую злобу не умеющих создавать, но умеющих воевать и брать.

Опасно постоянно критиковать, то есть разрушать. Потому что жизнь есть созидание жизни, и все ценное в жизни ценно именно созидательным импульсом, а если этот импульс разрушается, то разум разрушающего теряет способность хранить и развивать в себе созидающий импульс, порыв, позыв, то есть способность жить, созидая жизнь.

Опасно систематизировать, потому что чрезмерная тяга к систематизации захламляет первозданные, то есть истинные знания, взращивает над ними громадные горы знаний вторичных.

Вспомним, Будда, Лао-цзы, Сократ, Христос… были, прежде всего, первичны и не многословны, породив первозданные знания. Уже первые «систематизаторы», ученики, сказали гораздо больше, чем сказали их Учителя. Но первозданного они не родили за редким исключением. Затем явились люди, которые, во-первых, продолжали на свой манер систематизировать первичное, то есть сказанное Учителями, во-вторых, систематизировали вторичные знания, создавая знания третичные. Ком разрастался с каждым поколением систематизаторов, превращаясь в огромную пирамиду знаний о знаниях. Со времен Иисуса Христа, например, эта пирамида выросла приблизительно на 80-100 слоев знаний о знаниях. Со времен Сократа, Будды и Лао-цзы на 20-25 слоев больше. Горы продолжают расти, превращаясь в неподъемные вериги для любителей познавать и приближая человечество к страшнейшему по своим последствиям потопу – информационному потопу, который сметет на своем пути все знания, что случалось на Земном шаре не раз.

Опасно постоянно познавать, потому что накопляемые знания имеют свойство требовать систематизации знаний со всеми вытекающими отсюда последствиями, обозначенными выше.

…Много опасного подстерегает человека думающего, одаренного тягой к познанию и средствами самовыражения, на его жизненном пути, то есть на его маршрутах познания. Многие из подобных путешественников догадываются, а то и знают наверняка, об опасностях познания, но остановить себя они не могут, отправляясь в свои, часто изнурительные походы, возвращаясь то и дело к людям с огромными тюками знаний: редко – первичных, первозданных, чаще – вторичных, третичных и так далее. «Нате вам, дорогие земляне, подарок!»

Эмоциональная философия в предыдущие 2,5 тысячи лет дала не так уж и много личностей, а значит, и первозданных знаний. Оно и понятно: созданного древними египтянами, месопотамцами, центральноазиатами, индостанцами, китайцами, степняками, малоазийцами, греками … хватит для осмысления и систематизации еще надолго.

И все же несколько мощных всплесков эмоциональной энергии в этот период имели место. Они украсили мир познания уникальными шедеврами. Песносказители V-XV вв., храмостроители, эпос, фольклор, сказка. Поэзия. Поэтика (чудесные трактаты о поэтическом искусстве были написаны в той же Индии, Персии…). Нет-нет. Эмоциональное искусство в эти века не дремало, и если смириться с мыслью о том, что любое творение мастера любого вида искусства начинается с философского осмысления некоей идеи, или темы, или чувства, а уж затем воплощается теми или иными средствами в произведении, то можно признать, что гении эмоционального искусства в этом временном интервале творили мощно, раскованно, а то и зло, напористо (вспомним те же висы да саги) – особенно в V – XV веках, которые вполне можно назвать очередной юностью человечества. Юность по задумке эмоциональна, поэтична, быстра на слово. Юность творит, удивляясь. Удивление невозможно спланировать, систематизировать. Но мы все же вынуждены еще раз повториться: шедевров эмоциональной философии в обозначенном нами временном интервале было создано не так уж много. С некоторыми оговорками в этот ряд можно поставить Цицерона, Сенеку, Марка Аврелия, Боэция, Монтеня, Гельвеция (Об уме), ал-Газали, Мухйи Гюльшани, некоторых других исламских мыслителей, Нагарджуну, неизвестного автора «Панчатантры», некоторых других мыслителей индийского мира, некоторых китайских, японских мыслителей… Сколько всего? Может быть, 50 – 60 человек. Максимум 100. Ну 200. На весь Земной шар. За 25 столетий. По 2 – 4, максимум, 8 мастеров эмоционального любомудрия за сто лет. Много это или мало? В VIII – III веках до н.э. (мы об этом уже писали) гениев эмоциональной философии было в несколько раз больше только в Средиземноморском ареале. А если учесть демографическое состояние планеты в Эпоху мудрых (так мы называем VIII – III века до н.э.) и в любое последующее пятивековье, особенно в ближайшие к нам пять столетий, когда философов развелось на Земном шаре как звезд на небе, при этом мастеров эмоциональной философии среди них  было совсем мало, то станет ясно, как сложно творить на эмоциональном уровне.

Чем же принципиально отличается эмоциональное мышление, эмоциональная философия от научного мышления, научной философии, кроме того, что первое не склонно систематизировать знания?

Эмоциональное мышление склонно к афористичности, и это влечение вполне объяснимо. Мысль не терпит многословия, в то время как многословие нуждается в мыслях. Внимательный читатель легко убедится в том, что все написанное Ницше, особенно поэма «Так говорил Заратустра», соткано из кратких, как удар бича в умелых руках, глубоких, образных фраз.

Эмоциональное мышление индивидуально, потому что эмоция (естественно, не стадионная, не трибунная, не театральная) – индивидуальна.

Его невозможно планировать, с ним невозможно экспериментировать. Эмоциональное мышление на роль подопытного кролика не годится. Оно живет от удивления к удивлению, хотя бывает, что в каком-то состоянии мыслитель попадает в мощное энергетическое поле, в котором происходит нечто странное, сближающее случаи, охи, удивления, рисующее с их помощью красивые линии афористичных и при этом стянутых некоей общей идеей мыслей. Таково творчество Ницше. Такова его поэма «Так говорил Заратустра».

Афоризмы по заказу не пишутся. По заказу не влюбляются, а лишь флиртуют. Иной раз женятся при этом, живут и даже умирают в один день, но по заказу не любят.

 

«Что случилось со мной?»

 

20. Однако вернемся к странствиям Заратустры.

После страстной проповеди («О человеческой мудрости»), которая пронизана нарастающим с первой строки поэмы и здесь уже достаточно сильно ощущаемым, хотя еще и не навязчивым разочарованием, Заратустра («Самый тихий час») уже не в силах скрыть это разочарование, обращается к слушателям, ученикам своим:

«Что случилось со мною, друзья мои? Вы видите меня расстроенным, изгнанным, повинующимся против воли, готовым уйти – ах, уйти подальше от вас!» (Там же. С. 105).

И далее он пытается убедить друзей в необходимости ухода, не убеждает их. Им овладевает великая скорбь. И вдруг он громко заплакал, «и никто не мог утешить его! Ночью же ушел он один и оставил друзей своих» (Там же. С. 107).

21. Часть третья начинается с того, что Заратустра отправляется на корабль, который берет всех, кто хочет покинуть Блаженные острова, и по пути он («Странник») вспоминает вечные свои странствия и пытается определить свое отношение к странствиям. Мысли этой главы (Там же. С. 108-110) могут стать великолепными эпиграфами, во-первых, к «Очарованному страннику» Лескова, во-вторых, ко многим, если не ко всем произведениям русского писателя, странствующего духом.

И эта глава, эти мысли, рожденные в афористическом упоении, ведут Заратустру к очередному разочарованию, к слезам и даже к самобичеванию:

«Ах, ты, любвеобильный глупец Заратустра, безмерно блаженный в своем доверии! Но таким был ты всегда: всегда подходил ты доверчиво ко всему ужасному…» (Там же. С. 110).

Как много главных героев Лескова доверчиво подходили ко всему ужасному!

И вновь горько плакал Заратустра от гнева и тоски…

Мы не можем сказать о героях и персонажах произведений Н. С. Лескова, что они также часто занимались самобичеванием, были подвержены такой же частой смене настроения, что они также часто и горько ревьмя ревели, как случалось с Заратустрой, но это не значит, что русский прозаик был менее чувствительным немецкого поэта. Здесь делом в другом.

Ницше не потехи ради обязал «пророка» часто плакать, затем смеяться, затем уходить в уединение, чтобы, подпитавшись там верой, упрямством, упорством и силой воли, душевной стойкостью, возвращаться к людям, проповедовать, учить их о сверхчеловеке в надежде чему-то научить их, а затем, вновь разочаровавшись во всем (в своих проповедях, в учении, вере, в способности людей постичь его сердце и душу), вновь плакать и уединяться. Это синусоидальное вальсирование Заратустры и афоризмов Ницше вполне могло обойтись без постоянного рева, если бы автор выбрал танцевальным залом какой-нибудь дворец благополучного короля. Но мысли поэта мечутся по крутым волнам океана жизни в небольшом кораблике, команда которого (Заратустра, ученики, друзья, редкие случайные попутчики) состоит из людей обыкновенных, вынужденных жить в этом не спокойном водоеме, ж и т ь, прежде всего ж и т ь, а уж в свободное от жизни время имеющих кое-какую возможность слушать «пророков» о жизни своей, о том, какою прекрасною она может стать и какими прекрасными они могут стать, хотя бы в тот момент, когда слушают.

 

Пытка для Заратустры

 

Какую же пытку придумал для Заратустры немецкий философ! Его «пророк» (хоть и в кавычках), мудрый человек, способный чувствовать пророчески, предвосхищая, предвидя, в том числе, и чувства свои, способный учиться на собственном опыте, мог бы после двух-трех встреч с народом убедиться в бесцельности своих проповедей, в абсолютной устойчивости Человека, как некоей системы ценностей, и Толпы, как некоей системы ценности. Но нет. Заратустра, хоть и мудр, но не предусмотрителен, может быть, потому что слишком он любвеобилен, упрям, может быть, потому что слишком уверен в своей правоте… Странными качествами наделил своего «пророка» Фридрих Ницше. Эти «но» и «слишком» вынуждают его главного героя слишком часто разочаровываться и, как следствие этого, - плакать, плакать. Вот незадача-то приключилась с добрым человеком Заратустрой и добрым человеком Ницше.

Герои Лескова так часто не ревут, потому что они живут и жизнью своей, делами, какими-то очень обыкновенными, приземленными, проповедуют высокие истины. Да и у Ницше народ, толпа не ревет, живет, как может, как Бог разрешил. Плачет только Заратустра, который, живя, проповедует им те же самые истины, что и герои Лескова, проповедующие не словом, но деяниями своими. Это – принципиальная разница в творческом подходе двух авторов. Но она оправдана тем, что один из них – философствующий поэт немецкой земли, а другой – приземленный русский прозаик. Они, говоря об одном и том же, не могли использовать одинаковые средства. Только в средствах разница между ними. И это правильно. Ницше не мог отправить своего «пророка» на какую-нибудь стройку девятнадцатого века, чтобы «в труде вместе с рабочими и крестьянами», всегда потный, с бугристыми мозолями на ладонях, он стал настоящим … Нет, опыт двадцатого века доказал, что в этом самом труде не только пророком, пусть даже и не очень сильным, но и «настоящим коммунистом» стать было очень сложно.

(Лесков и Ницше провидели то, к чему может привести и к чему привела толпу чрезмерная увлеченность слишком горячих людей социалистической идеей. Об этом поговорим в отдельной главе)

Ницше прекрасно понимал, что «пророк» с огромной совковой лопатой в мозолистых руках не добьется цели, не убедит обитателей Западной Европы в своей правоте, в своей к ним безраздельной любви. Поэтому он создал образ пророчествующего челнока. Это точный ход. Людям, просто живущим, постоянно действующий «пророк» не нужен. Люди должны много работать. И в работе они должны соскучиться по доброму слову, по смелому слову, по любвеобильным, бескорыстным, чудаковатым, по чудесному. Только соскучившись по всему этому, «человеческому, слишком человеческому», по «человечкиной душе», они вновь обретают способность не только слушать, но и слышать, хотя бы не долго. Ницше тонко чувствовал эти волны, эти приливы и отливы человеческого в людских сердцах.

Лесков, преследуя те же цели, выбрал свои средства, методы и пути. Его герои – герои русской жизни – проповедовали, то есть напрямую пытались вдолбить пусть даже самые высокие истины близстоящим в исключительных случаях. Обычно они просто жили, совершали те или иные поступки, которые воздействовали на окружающих и на читателей точно так же, как воздействовали на слушателей и на читателей проповеди Заратустры. Наивны и в наивности мудры, упорны и нерасторопны, беспомощны и любвеобильны, беззащитны и не осторожны, хрупки и одновременно упрямы были герои Лескова. И точно таким же был Заратустра. И все эти качества делали героев Лескова иной раз дерзкими, резкими, даже социально опасными и злыми поневоле. И Заратустра в проповедях был дерзок и зол, когда плотину его чувств прорывало, когда доверие к носителям «человеческого, слишком человеческого» подрывалось, а то и рвалось в клочья.

 

«Откуси ей глотку!»

Отправляя «пророка» в челночные экспедиции от вершины горы к людям и обратно, автор поэмы повествует о встречах и проповедях своего героя в притчах-загадках.

Мы не будем в данной работе разгадывать все загадки, пробираясь сквозь буреломы символов Ницше, хотя сама по себе эта задача достойна внимания, но одну загадку мы попытаемся осмыслить.

Челночные притчи об увиденном и пережитом вечно плачущим Заратустрой заканчиваются привычными разочарованиями его, тоской, как, например, притча «О призраке и загадке», в финале которой «пророк» очутился среди скал, «один, облитый мертвым лунным светом». Он увидел здесь пастуха, «Изо рта которого висела черная, тяжелая змея».

Известно, что в Вавилоне, в Ветхом Завете змея является символом злобы и хитрости. В Египте – олицетворением мудрости. В античном мире змея почиталась. Недаром бог врачевания Асклепий изображался с посохом, обвитым змеей. В Элладе змей вообще не боялись и даже разрешали детям играть со змеями, а богатые женщины носили змей на шее для прохлады. Некоторые племена Апеннинского полуострова вели свои роды от змеи. Парфяне уважительно относились к змее.

Отвращение и страх к змее появились во времена поздней античности под влиянием христианства.

Важнейшее место принадлежит змею в архаических и космогонических мифах народов Евразии и Америки.

В Австралии самым ранним образом Небесного Змея является образ Змея-Радуги, который связан с плодородием, прародительницей-землей и дождем. Этот символ Змея-Радуги широко распространен в мифологическом творчестве многих народов Юго-Восточной, Восточной и Южной Азии.

У разных народов Земного шара змея, помимо уже сказанного, это:

Охранитель источников и водоемов,

Символ плодородия,

Один из атрибутов греческой богини мудрости Афины,

Целитель,

И так далее…

«Кто этот пастух, которому заползла в глотку змея? Кто этот человек, которому все самое тяжелое, самое черное заползет в глотку?»

С пафосом вопрошает Ницше, явно намекая на то, что этим пастухом является его Сверхчеловек, который обязан будет принять важнейшее решение в тот не приятный момент, когда «все самое тяжелое, самое черное заползет ему в глотку». Но что же, по мнению поэта, является самым тяжелым и самым черным да еще имеющим облик змеи?

Ницше прекрасно знал Античность, Библию, мифологию. Ему наверняка было известно, что символ змея не только не однозначный, но и сложнейший в мировой культуре, многогранный, противоречивый. И все это – сложное, многогранное молодому пастуху, именно молодому, только начинающему жить, жизни не знающему, но уже пастуху (!) в рот забралось, и все это ему нужно проглотить и переварить, а если проглотить не удается, то все это его может умертвить.

«Откуси ей глотку!» – Заратустра нашел выход, впрочем, известный в истории человечества хотя бы со времен Александра Македонского, который (тоже ведь молодой пастух!), разрубил «Гордиев узел» (тоже ведь нечто змееподобное, путанное, сложное).

Что такое Гордиев узел? Это – опыт многочисленных народов, которые со времен легендарного царя Миноса (а то и раньше, наверняка – раньше), хеттов, хурритов, Гильгамеша, Саргона I и так далее вплоть до Дария III Кодомана пытались организовать жизнь на огромной и сложнейшей во всех отношениях территории от Балканского полуострова и долины Нила до Аму-Дарьи и Инда, от устья Тигра и Евфрата до Кавказа. Около 3 тысяч лет продолжался напряженный поиск. За это время здешние обитатели накопили богатейший опыт, а также множество трудно разрешимых проблем.

Молодой пастух Александр (в его войске было много македонских пастухов) обязан был, ворвавшись в Малую Азию, либо проглотить и, если удастся, переварить клубок противоречий и проблем, иными словами, распутать Гордиев узел, либо, не распутав его, погибнуть, либо сделать то, что ему вполне мог посоветовать Заратустра: разрубить мечом, то есть уничтожить все проблемы единым махом и начать отсчет новому опыту.

«Молодой пастух» и Александр Македонский поступили как верные поклонники Ницше: первый откусил голову змее и вдруг перевоплотился на глазах Заратустры («Передо мной стоял преображенный, просветленный, который смеялся! Никогда еще на земле не смеялся человек так, как он смеялся!»), второй разрубил Гордиев узел и первое время тоже смеялся и радовался. Ницше не стал пересказывать биографию «молодого пастуха», «преображенного, просветленного», не довел ее до логического завершения то ли второпях, то ли - скорее всего - не зная, какой она будет, судьба бывшего пастуха.

21. Покинув корабль, Заратустра ходит по разным дорогам, «разглядывая» жизнь и по привычке огорчаясь:

«Все измельчало!» (Там же. С. 119)

И по привычке же он сказал очередную речь «Об умаляющей добродетели». И говоря людям, «роняя много слов» им, он восклицает:

«…Они не умеют ни брать, ни хранить»

(А могут ли брать и хранить герои Лескова, тот же Голован, Ахилла, Левша?!)

 

«Хождение в народ»

 

И в этом, очередном прозрении Заратустра подписывает себе приговор как «пророку». Какой же он «пророк» (даже в кавычках), если, отправляясь «в люди», он не предвидел этого?! Нет, Заратустра не «пророк». Скорее он народник, «землеволец», а то и народоволец, не воинственный, хотя в отчаянье своем иной раз слегка злобный, но ведь большинство героев Лескова тоже являются этакими беспартийными и невольными, не революционными народовольцами, очень добрыми в сердце своем и опять же слегка бестолковыми.

Уместно было бы напомнить о том, что русское «Хождение в народ» активно началось в 1874 году и продолжалось не долго. Уже в конце этого года народники были разгромлены, хотя движение продолжалось и в 1875 году. А в 1877 году, в октябре, участников движения судили. Идея поднять народ на борьбу против царя еще не остыла в горячих головах, и во второй половине 70-х годов XIX века «Земля и воля» организовала много поселений в русской глубинке. Все участники «хождения в народ» были чем-то очень похоже на Заратустру, родившегося, надо сказать, после этих событий, о которых Ницше мог и не знать… хотя трудно предположить, что столь крупные события могли быть проигнорированы мастером мысли.

Другое дело Лесков! Уже в 1864 году, 16 лет спустя после выхода в свет «Манифеста Коммунистической партии», он написал роман «Некуда», одним названием ответив и Карлу Марксу, и его великому другу, и русским революционерам, а к 1873-1874 годам гений «русской человечкиной души» напишет столько и так пронзительно ясно о русском человеке, что только ленивый, бездумный чурбан мог, прочитав Лескова, поверить в целесообразность и пользу разных экспериментов с русским народом, типа «хождений в народ»...

«Земля и воля» потерпела сокрушительное фиаско именно потому, что члены этой организации (все чуточку Заратустры по духу) не знали народ и не поверили Лескову. Обиделись на него кровно. За свое бестолковое неверие они и поплатились.

Заратустра был рожден в 80-х годах XIX века. Он был таким же наивным как русские народники, но все же чуточку осторожнее их: он не призывал прямо и зло к революциям, он лишь «проповедовал» там, где его проповеди хотя бы уж могли быть выслушаны. Русские люди его слушать не стали бы, как не слушали они народников. Впрочем, эти размышления могут навести читателей на иной вывод: а не знал ли Ницше историю «Земли и воли» и «Народной воли»? Не писал ли он своего Заратустру под впечатлением происходящего в России и не только в России?

Идеи социального обновления общества носились вихрями революций по Европе, и не только вихрями революций носились они по Старому Свету, но и будоражили умы великих мыслителей и измельчавших обывателей.

 

О, обыватели!

 

О, обыватели! Как часто вы вводили в заблуждение величайших мыслителей, сначала вызывая к себе гнетущую сердце, разум и душу жалость, затем будируя у смелых и добрых людей неистребимое желание помочь обездоленным и измельчавшим, затем взрывали их изнутри своим якобы готовым крушить все старое, якобы решительным видом, бряцали некоторое время оружием, пока вам, о, обыватели! не надоедала эта канитель, и вы быстро брались за соху, делали придурковатые лица, мирились со всем и со всеми и работали себе на здоровье. Сколько было таких случаев в истории. Вам-то, обывателям, ничего, с вас как с гуся вода, вас много. Всех вас не перевешаешь, не перестреляешь, да и надобности такой никогда не было, вешать и стрелять всех обывателей, скорее наоборот: вас, производителей материальных благ, берегли как зеницу ока, стреляя и вешая менее придурковатых, а то и совсем не глупых «зачинщиков», организаторов, попавшихся когда-то на вашу удочку. Конечно, иной раз, когда вы слишком расплодитесь, есть у вас такая страсть – безудержно плодиться, - то вас и пороть можно безжалостно, и отправлять толпами на бойни войн и революций и гнобить на этих бойнях сотнями тысяч и даже миллионами, чтобы таким образом сбалансировать население с возможностями матушки-земли, на которой вы проживаете. Да, пороть вас периодически нужно. И это куда правильнее, чем то, что предложили вам совсем уж горячие и наивные люди во главе с Марксом, Энгельсом и прочими оторванными от жизни теоретиками, вдруг решившими поиграть в практические игры. Они предложили вам, обывателям, стать пастухами, забыв известную издревле истину о том, что пастухов должно быть гораздо меньше, чем овец, хотя бы в семь-шесть раз меньше, что пастухов и овец невозможно уравнять ни потребностями, ни способностями, ни тем более трудом.

Девятнадцатый век был самым несчастным веком для мыслителей, потому что им, чудакам, показалось, что они могут не только мыслить, но и воплощать собственные идеи в жизнь, переделывать по своему усмотрению природу человека, которую, надо сказать, в силу разных причин подзабыли, а точнее говоря, знали гораздо хуже тех же древних греков.

Хуже. Гораздо хуже – потому что у мыслителей XIX века был опыт предшественников, опыт веков и поколений, стран и народов, великих людей и периодически мельчающих обывателей… Удивительно! Герои XIX века действовали так, будто им не ведом был опыт предшествующих веков и их героев! Обидно. Особенно обидно, когда речь идет не об исполнителях, а о мыслителях. Исполнителю проще. Он бросается на баррикады и амбразуры как берсерк. Но мыслители-то о чем думали? Почему и они не смогли разобраться в человеке, в обывателе, в толпе обывателей?!

Ницше уже знал обо всех европейских революциях XIX века, он мог бы догадаться о том, что обыватель в них почти не участвовал в полном смысле этого слова. Ну, покричали, поубивали попавшихся под руку, повоевали малость, а дальше что? Войнами и революциями сыт не будешь. Надо работать… Э-э, да что говорить! Западной Европе относительно повезло. Революционные войны времен Наполеона, 1830, 1848, 1870 – 1871 годов, а также внутренние на континенте войны, хоть и опустошительные и разорительные, не нанесли странам и народам того сокрушительного поражения, которое могло ожидать Старый Свет в том случае, если бы идеологам и теоретикам социализма и коммунизма, других, не до конца продуманных учений, например, того же анархизма, удалось бы одурманить массы. Не удалось. Массы, то есть народы европейских стран, а также Российской евразийской державы, в тот век не дали себя одурачить. Они не одурели в 1864 году, когда Лесков написал роман «Некуда», в 1873 – 1874 годах, когда им были написаны другие произведения о русской «человечкиной душе», которую так до конца и не поняли ответственные за ее благополучное состояние люди ни в XIX веке, ни в XX веке. Они не одурели и в 80-х годах, когда Ницше написал поэму «Так говорил Заратустра», своего рода гимн пусть и не русской, но все же очень стойкой душе, может быть, даже просто душе человеческой, а не какой-то там русской, немецкой, персидской, арабской, китайской … - просто человеческой душе, которая сопротивляется не слишком человеческому всеми своими силами, всеми имеющимися у нее средствами, методами, способами.

 

«Человечкина душа!»

 

«Ах, если бы вы сбросили с себя всякое полухотение и решительно отдались бы и лени и делу!

Ах, если бы вы поняли мои слова: «Думайте, пожалуйста, все, что хотите, - но прежде всего будьте такими, которые могут хотеть!

Любите, пожалуй, своего ближнего, как себя, - но прежде всего будьте такими, которые любят самих себя –

- любят великой любовью, любят великим презрением!»

Так говорил Заратустра, безбожник» (Там же. С. 123).

Так любят себя алкаши всех стран и народов, но … как много «Ах», как близко это «Ах» к отчаянью прозревающего, пробирающегося к «человечкиной душе», «к человеческому, слишком человеческому»! Или к отчаянью уже прозревшего, понявшего главное качество «человечкиной души»: она такая, какая есть, и никакие Марксы, Бакунины, Кропоткины, Заратустры и иже с ним ее не переделают?!

Понять-то Ницше, может быть, и понял, что человека, толпу, народы не переделаешь. Убить-то можно, искоренить, вырубить под корень можно, но переделать нельзя. Только смириться с этим философ и его Заратустра не могли, вероятнее всего, по очень простой причине, тоже очень человеческой: ни тот, ни другой уже не могли выйти за рамки образа, родившегося в оголенной, по-детски не сформировавшейся, хрупкой, болезненной и потому особенно упрямой душе – философа-поэта.

У ворот большого города

 

22. После не совсем удачного «хождения в народ» «пророк» сбежал от зимы на гору Елеонскую (Там же. С. 123-126), где пытался он успокоить себя после очередной неудачи с не понимающими его людьми.

23. «Медленно проходя среди многих народов … Заратустра вернулся окольным путем в свои горы»… и неожиданно очутился у ворот большого города. Разговор с шутом, которого народ называл «обезьяной Заратустры», закончился весьма странно. Шут с презрением говорил о городе, предостерегал «пророка». Тот набросился на свою «обезьяну», отчитал его. Эта сцена очень напоминает лагерные сценки между всегда готовой угодить шестеркой и вечно недовольным паханом, бугром. Хорошо известно, что Ницше Бог миловал, на зону он не попадал, у хозяина не кантовался. Но сценку между «обезьяной Заратустры» и ее паханом он написал блистательно. «Пророк», отчитав шестерку, сказал:

«Мне противен также этот большой город, а не только этот шут. И здесь и там нечего улучшать, нечего ухудшать!» (Там же. С. 128).

Затем Заратустра дал на прощанье поучение своему шуту: «Где нельзя уже любить, там нужно – пройти мимо!» (Там же. С. 128)

«Пророк», казалось бы, находится совсем близко от величайшей истины: и там, и сям, и везде нечего улучшать, нечего ухудшать, некого любить, а значит, нужно пройти мимо – мимо мира людей.

Но этого-то сделать он не мог, может быть, потому что еще окончательно не повзрослел ни он сам, ни его «родитель».

24. Продолжая свой путь, Заратустра оказывается в городе «Пестрая корова», где он говорит «Об отступниках» (Там же. С. 128-131).

25. Возвращение на гору, в пещеру, и долгая проповедь, а лучше сказать, исповедь кое-что познавшего и желающего, исповедуясь, «закрепить материал». (Там же. С. 131-156).

26. Болезнь Заратустры (чем-то напоминает эпилепсиформный приступ). Беседа со зверьми. Дума Заратустры. (Там же. С. 156-168).

Так заканчивается Часть третья.

 

Ницше сжалился над пророком

 

27. Часть Четвертая и последняя. После изнурительных путешествий близкий к трагическому отчаянью Заратустра, преодолевший болезнь, выздоровление, осмысливший увиденное и прочувствованное, остался в своей пещере, «и снова бежали месяцы и годы над душой Заратустры»… (Там же. С. 170).

Ницше сжалился над «пророком», уже поседевшим от усталости и не способным странствовать, но еще не насытившимся проповеднической деятельностью, и пошел на хитрость. Он стал засылать к Заратустре разных людей, которые бродили в окрестностях его горы, кричали, призывая на помощь. «Пророк», человек добрый, гостеприимный, привечал их: сначала – прорицателя, затем – королей, затем «совестливого духом», «чародея», «священника» («старого папу»), «самого безобразного человека», «добровольного нищего» и даже собственную тень пригласил он в свои апартаменты.

На следующий день в пещере состоялся разговор с гостями. Следует признать: ничего значительного в «Четвертой части» не произошло по сравнению с первыми тремя частями, хотя строка у Ницше по-прежнему афористична и, невидимая сцепка мыслей безукоризненно строга, и печальная нота отчаявшегося «пророка» надрывно пронизывает финальный склон поэмы, но нет в нем того «Zu Ende», который мог бы придумать гениальный сюжетист, нет в нем того склона, о котором сам Ницше писал устами Заратустры:

«Не высота: склон есть нечто ужасное!

Склон, где взор стремительно падает вниз, а рука тянется вверх. Тогда трепещет сердце от двойного желания своего.

Ах, друзья, угадываете ли вы и двойную волю моего сердца?» (103)

Угадываем ли мы двойную волю сердца Ницше в финале? Трудно сказать, не слукавив. Воля-то, похожа, вся иссякла уже в финале третьей части, когда по сути завершились странные странствия, странничества поэта и философа, и его героя.

Зачем нужна была автору Четвертая часть поэмы? Чтобы в очередной раз разочароваться, отчаяться, уйти, оставив самою возможность вернуться?

 

Был ли у Заратустры путь?

 

«А почему бы и нет?» – ответит читатель, и мы не будем спорить с ним, мы лишь напомним, что главной нашей целью являлся ответ на вопрос: «А был ли у Заратустры путь?», на который сам Заратустра, мечущийся в своих странствиях между людьми и толпами людей, а также фигурами мыслей, очерченных тончайшим мастером афоризма и притчи, ответил отрицательно!

У него не было пути, жесткого маршрута, точной цели, потому что слишком сложной была у него сверхзадача: убедить самого себя (!) в правоте своего учения о сверхчеловеке, в том, что сверхчеловек:

а) необходим человеку, толпе и человечеству в целом,

б) он может появиться на свет Божий,

в) людям, толпе и человечеству будет от него великая польза,

г) людям нужно как следует подготовиться к новой жизни, то есть не только быть достойными сверхчеловека, но и в какой-то степени самим стать сверхчеловеками, то есть не овцами, не пастухами, а … кем же?!

В поэме, посвященной сверхчеловеку, учению о сверхчеловеке, автор так и не сформировал четкий образ, психологический, душевный, духовный, социальный портрет сверхчеловека, то есть, по сути дела, он не создал учения о сверхчеловеке!

Ему искренно хотелось этого, он бросал, не жалея, пожилого человека Заратустру в странствия, не объяснив ему ни целей, ни хотя бы наметки маршрутов, а тот, наивный, как и сам автор, мыкался, пытаясь попасть туда, не зная куда, найти то, не зная что, доказать кому-то, не зная кому, то, не зная что. Добрейший «пророк» Заратустра честно исполнял волю мечущегося в странном многограннике слишком сверхчеловеческих мечтаний автора, он выполнил свой долг до конца еще в Третьей части, но когда Ницше попросил его продолжить мытарства, то есть беседы с людьми, он, как истинный средневековый рыцарь, принял еще один – не последний! – бой. Провел его с честью и достоинством и ушел, чтобы вернуться.

Так бродят по земле, по вселенской воле только странники, для которых странствия являются смыслом существования, либо заказанным Природой смыслом, либо заданным волей творца.

Так бродило по пространственно-временному полю, в нашем случае – по Земному шару, человечество по путаным дорогам истории.

 

Земной шар – един

 

Мы утверждаем, что Земной шар являет собой единый социально-психологический организм, постоянно меняющийся от эпохи к эпохе, от века к веку, от десятилетия к десятилетию. Представив себе нашу планету в виде шаровидного калейдоскопа и «покрутив» его либо по хронологическому принципу, либо «вразброд», можно, во-первых, увидеть постоянно меняющиеся объемные полотна, испещренные причудливыми пятнами – территориями государств, во-вторых, обнаружить некие повторяющиеся темы общей идеи земношарных волнообразных преобразований, в-третьих, сфокусировав взгляд и тонким лучом постранствовав по эпохам, странам, землям, можно выделить удивительные параллельные миры.

Заратустра Ницше очень похож на Конфуция и Лао-цзы, на Сократа и Пифагора, на Будду и Спитаму Заратуштру (Зороастра), на библейских пророков и степняка Анахарсиса, на Ликурга, на Иисуса Христа и на того же Сенеку, на многих других мыслителей разных стран и времен, которые честно пытались найти нечто сверх мудрое, все объясняющее, все упорядочивающее, а значит, и все просвечивающее, диагностирующее. Хотя бы уж диагностирующее. Сколько было таких сверх наивных мудрецов в истории человечества вплоть до Ницше! А скольким из них удалось, диагностируя, проповедуя, призывая, добиться желаемого? Таковых было, к величайшему сожалению, очень мало. Конфуция не принимали, выпроваживали самые разные правители. Ликург ушел сам. Лао-цзы ушел сам. Сократу помогла «уйти» толпа, демос, народ. Пифагора сожгли. Пророков гнали от себя как прокаженных. Гаутама (Готама) Будда покинул царский дворец, уединился со своими учениками. Спитама Заратуштра вынужден был покинуть Родину. Мани был брошен в тюрьму, где и завершил свой жизненный путь. Луций Анней Сенека (Сенека Младший) выпил яд по принуждению Нерона, своего воспитанника. Анахарсиса убил родной брат, царь скифов Кадуид. Иисуса Христа распяли. Цинь Шихуанди приказал закопать живьем 400 ученых-конфуцианцев, сжечь все частные библиотеки. Трагические судьбы библейских пророков представляют собой прекрасный (но очень уж печальный) материал для драматургов и поэтов. Что судьбы! Как мало произведений дошло до наших дней и от пророков, и от греков, и от китайцев, индийцев, мудрецов Центральной Азии!..

Ницше знал об этом, отправляя Заратустру в его бесцельные странствия.

Впрочем, так уж ли они были бесцельны, коль скоро мы пишем о них? И мы не первые, и не последние, и не лучшие из тех, кто восторгался творчеством немецкого философа-поэта. И наверняка Ницше писал не для того, чтобы кого-то в чем-то убедить – это дело последнее для крупного художника-мыслителя, а потому что он не мог сдержать в себе тот восторг, который испытывает любой художник, мыслитель, поймавший строку, почувствовавший душой и сердцем ее упругую, выбрирующую плоть, ее напряженные линии, ее цветомузыку, ее мигрирующий из образа в образ, из звука в звук, из слова в слово потаенный, не для всех открытый, но там, в своей потаенности, чистый смысл, очищающий, облагораживающий, возвышающий пусть и не до сверхчеловека, но именно до человека, способного испытать хоть толику того восторга, в котором находился мыслитель, «поймавший свою строку».

 

Чем бы дитя не тешилось…

 

Жизнь, а значит, и творчество удивительны тем, что человеку нужно не так уж и много для полного счастья, а он, прекрасно понимая это, хочет гораздо больше, и все больше, больше… и живописцу, например, совершенно ясно, что гениальнее наскальных изображений человечество еще ничего не написало, еще ни одному художнику не поддалась такая стремительная грация линии, вроде бы скупой, и наивной, и примитивной, но – летящей, ж и в у щ е й ! Вот жизнь. Вот творчество. Нужно мало, а хочется много. Как примирить эти линии жизни?

И нужно ли их примирять? Пожалуй, нет. Зачем человечеству еще одна профессия? Зачем человеку ломать себя? Пусть пишет картины, ваяет, сочиняет – чем бы дитя не тешилось, лишь бы не бунтовало по всякому поводу. Это – так. И люди давно смирились (может быть, еще до Джосера, Гильгамеша, Шицзин …) с тем, что лучше иметь много разных писателей и мыслителей, которых в любой момент можно и прикопать, а то и закопать глубоко под Землей, чем бездельников и бунтарей, с которыми разговаривать можно только на их языке – языке войны, а делать этого не хочется, иной раз из-за сытой лени.

В трагедии «Фауст» (ч. I, сцена IV) Иоганна Вольфганга Гете (1749-1832), Мефистофель произносит, обращаясь к ученику:

Суха, мой друг, теория, везде,

Но древо жизни пышно зеленеет.

Перевод Н. Холодковского:

Хорошо сказано. Жизнь, которой для полного счастья нужно не так уж много, пышно зеленеет, и эта причудливая пышность, этот вечно зеленеющий изыск несказанно радует не только все живое, но и всех, творческих одаренных людей, эксплуатирующих это пышное качество, находящих в нем и постоянно пышнеющие темы для своих творений, и самооправдание: какова жизнь, таковы и мы, творческие люди.

Не стоит винить их. Пусть пишут эту вечно зеленеющую и каждый раз по особому пышность. Чем бы они не тешились, «лишь бы не было войны», лишь бы занять их чем-то, хоть чем, например, продажными и отупляющими детективами, которые на нашем веку уже похоронили в ворохе бумаг, живьем похоронили, как китайская земля несчастных конфуцианцев, десятки талантливых писателей и писательниц.

Впрочем, эта тема для других работ. Нас же волнует Ницше, который наверняка мечтал найти и передать нам свое пышное древо мыслей. Удалось ли ему сделать это? Несомненно. Смог ли Ницше найти сюжетные новые линии? Нет. Но он и не стремился к этому, и это ему было не нужно. Нашел ли он своего героя?

На этот вопрос мы однозначно ответить не рискнем. Потому что образ, несомненно, есть. В мировой литературе такого сильно сомневающегося, упрямого, странствующего героя найти трудно. С другой стороны, Ницше, как мы уже говорили, не очертил строгой, пусть и поэтической нитью образ сверхчеловека, который, в свою очередь, мог бы оттенить, осветить с разных сторон не простой образ Заратустры. Да, образ сверхчеловека оседает в сознании этаким живым (живым все-таки!) облаком, постоянно меняющимся и внешне (от робкой пушинки до грозовой тучи, от розовой утренней или вечерней ленивой рыхлости над горизонтом до стремительно бегущей по небу лохматой шапки), и внутренне (то словно бы дитя – это облако, беспечное и ранимое, наивное и капризное, то словно бы окончательно овзрослело оно, уверенным, слишком уверенным строгим, мрачным в уверенности своей стало, нависая смогом над головами читающих людей).

 

Можно ли возвыситься над сферой?

 

Не привыкший подчиняться чужому мнению человек может не согласиться с нами и гордо крикнуть: «Так это и есть образ!» «Образ кого? – спрашиваем мы и всех не согласных с нами, и самих себя. – Сверхчеловека?» В принципе, и такое может случиться с тем, кто рискнет проникнуть в самою идею сверхчеловека, смыслом рождения и существования которого должно стать … что? – Возвышение над «человеческим, слишком человеческим»? Но можно ли возвыситься над сферой? Нет. Сферу (каковой и является «человеческое, слишком человеческое», то есть все, чем наградила природа «человечкину душу», именно  в с е,  а  в с е  есть  сфера, потому что только сфера способна разместить в себе все «плюсоминусовое», не обидев при этом ни «плюсовое», ни «минусовое»), сферу можно лишь объять. Даже обнять нельзя сферу – ее можно только объять. То есть, если речь идет о «человечкиной душе», о «человеческом, слишком человеческом» и вообще о жизни, которая тоже сферична на микро и макро уровнях, сферу можно лишь окутать точно такой же сферой, поглотить ее своим объятием и задушить, либо, как это случилось с планетой Земля, дать ей новый шанс, странную возможность проявить свои способности в мягко объятом защитной сферой состоянии.

Справилась ли Земля со своей сверхзадачей, с той возможностью, которую ей предоставила Судьба, объяв ее сферой? Во времена Ницше многие оптимисты отвечали на этот вопрос утвердительно, потому что они еще не знали о злых возможностях и неисчерпаемости микромира, о том, что Александр Эдмон Беккерель откроет в 1896 г. радиоактивность солей урана, а в 1903 г. он, да еще Пьер Кюри, да еще Мария Склодовская-Кюри, которые на пару ввели сам термин «радиоактивность», получат Нобелевскую премию, что явится дополнительным стимулом, толчком для более активных исследований микромира. Справилась ли Земля, как частица Жизни, с задачей … какой?! Быть может, она была объята защитной сферой только для того, чтобы в очередной раз продемонстрировать Жизни безграничные возможности микромира.

Ницше мог знать, а мог и не знать, но лишь догадываться о том, что над человеком, над частицей жизни, над сферой, пусть и небольшой, невозможно возвыситься. А это, в свою, очередь, могло привести философа к потрясающему выводу: если сферу можно только объять, то жизнь и любую частицу жизни, даже бесконечно малую, объять нельзя, потому что объятая сферой жизнь может уйти в бесконечную малость и там «жить» себе на здоровье.

Мы не имеем возможности и, главное, права утверждать с абсолютной уверенностью, что знал Ницше, о чем он догадывался, работая своего Заратустру и сверхчеловека, но волнующаяся, волнуемая откуда-то изнутри, может быть, из той самой бесконечной малости строка автора поэмы, ее волнительная удивленность, ее легкая склонность к разочарованиям и даже к отчаянию, ее любознательная торопливость и подталкиваемая этой любознательностью столь же быстрая, искрометная страсть выплескивать познанное читателю, освежая любопытных фонтанчиками мыслей (афоризмов), в которых есть все (мы писали об этом), но в которых нет твердолобой уверенности в том, что над человеком, над толпой, над человечеством можно возвыситься, что жизнь можно объять, дает нам право предполагать, что «родитель» Заратустры мог догадываться о невозможности возвышения над человеком… даже сверхчеловеку.

 

Исповедь безгрешного странника

 

«Так говорил Заратустра» – это, конечно же, не учение о сверхчеловеке, а исповедь отчаявшегося, но безгрешного (!) странника, познавшего в полной мере тоску разочарования.

Да, Ницше, Заратустра и сверхчеловек Фридриха Ницше прежде всего безгрешны, как безгрешен любой добрый странник, даже нищенствующий странник, молчаливый совсем, прикасающийся к жизни лишь в блаженные для него секунды подаяния. Подошел, попросил, подали, пожил, отошел и ушел от жизни до очередного подаяния.

Для Заратустры подаянием служили те мгновения, когда люди одаривали его возможностью говорить им. Для сверхчеловека, витавшего где-то рядом, совсем близко, недосягаемо близко, подаянием служила надежда: «А вдруг люди прозреют душой и сердцем и позволят сверхчеловеку выйти на люди из своего «недосягаемого близко», из своей бесконечной, беспечной малости?!» Сверхчеловеку было проще, потому что его никто не видел, не мог видеть, да и хотел ли кто-нибудь видеть его?! Заратустре было куда сложней, как нищенствующему страннику, вынужденному периодически покидать самого себя и «ходить в народ» за подаянием для … сверхчеловека, в существование и смысл существования которого не глупый «пророк» не очень-то и верил, именно как странник, не имеющий пути, цели, сверхзадачи.

«Сверхчеловек – смысл земли».

«Человек – это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, - канат над пропастью».

«В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель».

Если бы жизнь не имела этого странного тяготения в микро и макро миры, если бы человек лишен был этого чудесного качества жизни и не представлял бы собой сферу, которую одновременно и постоянно «растягивают», пытаются взять на разрыв тяготения в микро и макро миры, то, вероятно, он бы мог служить канатом, мостом, этаким тором между сверхчеловеком и животным. Но, к сожалению, мы имеем, что имеем, то есть жизнь, устремленную в микро и макро пространства, одинаково богатую там и здесь, одинаково мощную, живучую.

Ницше, формируя образ сверхчеловека, пытаясь найти пути к нему, не учитывал этого качества жизни, но, как крупнейший интуист, видимо, догадывался о его существовании. Только этим можно объяснить его сомнения и разочарования, его частые приступы отчаяния.

Но оставим на время странствующего «пророка» и отправимся вместе с Н. С. Лесковым по хаотичным маршрутам жизни Голована.

 


 

Глава III. Лесков и Голован

 

Был ли путь у Голована?

Лесков начинает рассказ очень по-русски. Случайные попутчики заводят на палубе небольшого корабля разговор о правительстве, чиновниках, вольнодумстве, «избранных», апатии русского мужика, о пьянстве, о самоповешении по причине алкогольной скуки или скуки «периферийной», что, в принципе, одно и тоже, потому что периферийная скука (если человек вдруг задумался о ней, молчаливо) обязательно приводит несчастного в винную лавку. Самый что ни на есть русский разговор случайных попутчиков.

И Ницше начинает поэму с гибели канатоходца. Это не одно и тоже: гибель, смерть по естественной причине и самоубийство, которое христианство не приветствует и приветствовать не может, хотя и отменить не в силах. Человек! Его отменить нельзя.

Но гибель канатоходца вполне можно причислить к этакому изысканному способу самоубийства. Почему бы и нет?! В конце концов, существуют разные профессии, в которых риск минимален, а то и отсутствует совсем. Паши землю – живи долго. Не торопи события. Не ходи по канату, не пей на периферии водку, и то, и другое ведет к одному финишу.

«Молодец из семинаристов» (Лесков Н. С. Собрание сочинений. М., 1957. Т. С. 336) - это, конечно же, чисто сюжетная уловка, с помощью которой Лесков выводит читателя на главного героя, мирно и молча слушавшего болтовню попутчиков, пустяшную. И только в тот момент, когда люди затронули важную тему о мучениях на том свете самоубийцы, за которого якобы и молиться никто не может, а без молитвы – какая жизнь на том свете, новый пассажир, бывалый человек, богатырь, уже поживший, вступает в разговор и … проповедует собеседникам не то чтобы свое учение (на Руси, мы об этом говорили, пророков и учителей не терпят, либо терпят лишь в исключительных случаях и то не долго), но свое представление о жизни, то есть читает им своего рода курс бытовой, житейской философии, читает не как лектор или, не приведи Господь, как пророк, но как тончайший знаток русской жизни, русского человека, любителя разных баек.

Перед тем, как отправить в странствия господина Флягина, то бишь Голована, мы воспроизведем его портрет.

«Это был человек огромного роста, с смуглым открытым лицом и густыми волнистыми волосами свинцового цвета: так странно отливала его проседь. Он был одет в послушничьем подряснике с широким монастырским ременным поясом и в высоком черном суконном колпачке. Послушник он был или постриженный монах – этого отгадать было невозможно, потому что монахи ладожских островов не только в путешествиях, но и на самых островах не всегда надевают камилавки, а в сельской простоте ограничиваются колпачками. Этому новому нашему сопутнику, оказавшемуся впоследствии чрезвычайно интересным человеком, по виду можно было дать с небольшим лет за пятьдесят, но он был в полном смысле слова богатырь, и притом типический, простодушный, добрый русский богатырь, напоминающий дедушку Илью Муромца в прекрасной картине Верещагина и в поэме графа А. К. Толстого. Казалось, что ему бы не в ряске ходить, а сидеть бы ему на «чубаром» да ездить в лаптищах по лесу и лениво нюхать, как «смолой и земляникой пахнет темный бор».

Но, при всем этом простодушии, не много надо было наблюдательности, чтобы видеть в нем человека много видевшего и, что называется, «бывалого». Он держался смело, самоуверенно, хотя и без неприятной развязности, и заговорил приятным басом с повадкою».( Там же. С. 386 – 387).

Не нужно быть слишком русским человеком, а можно быть просто русским человеком, чтобы увидеть в образе конэсера Голована того, пусть и не сверхчеловека (на кой черт он русским людям?!), но чудо-богатыря, защитника, мудреца, советчика, которого со времен налетчиков пачинакитов боготворила любая русская деревня, поселение, позже село.

Ницше не смог и не захотел рисовать «физический портрет» сверхчеловека. Каков он, в самом деле, на вид? Это – Геракл с хваткой Давида, умом Соломона, душою Сократа, планами Пифагора, сердцем Фидиевского Зевса, добролюбием Будды, уверенностью Наполеона, спокойствием Бенджамина Франклина… а может быть это – «бич Божий Аттила», умственно и сексуально распущенный, или безрассудно злой губитель отцовского рода Атауальпа, или строитель пирамид и других сооружений из человеческих черепов Тимур, которого «благодарные соотечественники (еще бы им не быть благодарными!) назвали «Человеком века», а может быть, это Бабур, поэт-воин-строитель в одном лице, или кто-то еще? Кто? А может быть, Ницше специально оставил нам решение этой задачи: догадайся, мол, сама?

Нет, он не схитрил, он не дал словесное описание физического, психологического, духовного, душевного портрета своего «закадрового», но тем не менее главного героя, потому что у него читатель был иной.

С русским человеком так поступать не рискнул бы в Золотом веке ни один писатель.

Русские люди кота в мешке не покупают. И на мякине их не проведешь. И всякие литературные уловки авторов на них действуют в лучшем случае как реклама на рубеже XX – XXI веков: пока не увижу собственными глазами, не понюхаю, на зубок не попробую – ни в жизнь не куплю, как не рекламируйте. Но это – товар, это все преходящее.

Здесь дело иное. Здесь человек. Зачем, спрашивается, мне его байки слушать, если не вижу, кто он, да откуда родом, да из каких чинов? На Руси не принято глаза друг от друга воротить в разговоре.

Лесков это понимал. И другое он понимал: Русь истомилась в ожидании какого-то чуда, какого – она и сама не знала. Может быть, и человека доброго, сильного и смелого ждала Русь. Скорее всего, человека. Но какого?

 

Напраслина на русского человека

 

Во второй половине и, особенно, в последнее десятилетие XX в. вельми далекие от понимания русской «человечкиной души» люди стали напраслину наводить на русского человека. И такой он, и сякой, и безбожник, и ленивец, и себя не помнящий, и зверовидный, революционно повадный, и вообще хрен его знает какой – то есть самый что ни на есть уродец социально-психологический, уродец, создавший руками и ногами своими одну из величайших в истории человечества империй, причем с наименьшими для всех народов этой державы потерями. На рубеже XX-XXI вв. даже модным стало в писательском мире этакое юродствование словесное, издевательство над тем, что еще совсем недавно кто-то со страхом, кто-то с гордостью, с осознанием собственной значимости, силы, силищи, называл русским духом, русским человеком, который, чего греха таить, подустал слегка, утомился от трудов праведных, захотел отдохнуть, не понимая, что История не терпит отдыхающих и уже этим она отличается от пляжных регионов Земного шара, что отдыхать она разрешает только людям, но не народам, что отдыхающие народы обречены Историей на смертный приговор, обжаловать который не в силах ни Господь Бог, ни тем более, сверхчеловек. Это – жизнь. Либо работай, либо умирай. Третьего народам не надо.

Писатели и мыслители рубежа XX-XXI вв. тоже порядком подустали. «Обмельчали все». Захотелось им, уставшим, отдохнуть, барахтаясь в теплой мелкой воде, они забыли древнюю истину о том, что пляжная жизнь засасывает хуже болота. Она их и засосала, но не убила, коварная, а предоставила им возможность умирать медленной смертью, медленно удушая себя своей собственной строкой, настолько медленно, что процесс этот очень сложно диагностировать. Барахтаясь в пляжном мелком тепле, современные писатели искренно веруют в свой талант, пишут некоторые не мало и не плохо, но почти все ни о чем, потому что, засасываемые своим жизненным теплом, они стремительно теряют чувство жизни, чувство русской «человечкиной души». А без этого чувства русскому писателю один путь – в Некуда.

Не будем ругать их за эти невольные потери, хотя бы потому что и в XIX в., Золотом, не так много было писателей и мыслителей, которые чувствовали русскую «человечкину душу» так, как чувствовал ее Н. С. Лесков. Но и не пожалеть мы не можем ни писателей, ни читателей, которым почему-то захотелось отдохнуть от жизни.

(Прыжки в Двадцатый век нам необходимы еще и для того, чтобы понять, кто же все-таки прав: Лесков, упрямо стоявший на позициях медленных реформ, или его оппоненты слева, тащившие Россию в революцию, в Некуда, или все-таки в какое-то Куда-то, или его противники справа, холуйски прислуживавшие царскому правительству… Кто же был прав? Кого можно с большим правом назвать пророком? Чьи герои более точно отражали суть русской души?).

 

Кого слушают русские люди?

 

Лесков прекрасно понимал, какого человека будут слушать случайные спутники. Богатыря они будут слушать, доброго, скромного, бывалого, то есть пожившего уже. Он начал свою «проповедь» с рассказа о необычном для добропорядочного законопослушного христианина-обывателя случае, о необычном человеке: попике в московской епархии – прегорчайшем пьянице.

Поповку Лесков тоже знал изнутри. Все описанные им служители Православной церкви чем-то похожи друг на друга и на этого прегорчайшего пьяницу – нет-нет, не склонностью к горячительным напиткам, а человечкиной душой. Все они в произведениях Лескова больше люди (это тоже отдельный разговор), чем обыкновенные верные служители церкви.

Русскую Православную церковь некоторые исследователи называют Ортодоксальной за строгое соблюдение ею обрядов и канонов Православия. Мы, ни с кем не споря по этому вопросу, считаем, что русская церковь всегда отличалась, во-первых, политическим тактом и чутьем (она, например, не субсидировала и не спровоцировала Русь на крестовые походы против Золотой Орды, что оберегло Восточную Европу, зажатую в жестком кольце сильных врагов, от больших бед), во-вторых, упрямой самостоятельностью даже во времена данной зависимости от Орды, в-третьих, завидной лояльностью по отношению к иноверцам и к раскольникам. Именно лояльность, хоть и завидная, но все же умеренная, явилась главной причиной того, что на Руси и в России не было ни одного крупного взрыва на религиозной почве, не говоря уже о религиозных войнах, которые полыхали злобным огнем, например, в XV-XVII вв., практически, во всех регионах Земного шара от Островной Европы до Японии, от Скандинавии до Индокитая. Русское государство сия беда миновала. И это хорошо.

Рассказав «сопутникам» историю странного попика, Голован-богатырь, во-первых, привлек внимание к себе «живинкой», во-вторых, побывал в московской епархии, в-третьих, слишком уж оживил, опростил попика, чисто по-русски заботящегося о загробном покое своих прихожан, всех.

Вот какие они, попики! И понимают, что молиться о самоубийцах нельзя, чтобы лишний раз не провоцировать отчаявшихся, не желающих жить, и жалеют наложивших на себя руки. Сомневаются то есть. Подстраиваются под неумолимую волю сильно ослабевших от жизни, не желающих жизни.

А Ницше не сомневался ли после каждого «хождения в народ» своего Заратустры? Сомневался.

 

Дело выше слова?

 

Голован, зная русского человека, для которого дело всегда было выше слова, ненавязчиво, осторожно, как бы случайно выводит слушателей на свое дело:

« – Я  конэсер-с, конэсер, или, как простонароднее выразить, я в лошадях знаток… (Там же. С. 391)

Это – ход опытного учителя, вещателя, лектора. Голован рассказывает случаи из жизни, байки о том, как он лошадей усмирял, даже самых неусмиримых, дико строптивых, как он всех побеждал, даже англичанина Рарея, «бешеного «усмирителя». Вот – байка, бытовуха, обыкновенная история, можно сказать, примитивная совсем, для учеников начальных и средних классов. Изысканный читатель Двадцать первого века, поморщив носик, пискнет многозначительно: «Фи, какая проза. Лошади да навоз!» и займется какими-нибудь слащаво-прыщавыми, мармеладно-шоколадными Лолиточками, вся беда которых состояла в том, что их не пороли вовремя, когда они поперек скамьи умещались и вся суть жизни которых умещалась в рамках риторического для сексуально озабоченных писателей и читателей вопроса: «Дать или не дать?» Такой читатель имеет право жить и читать. Такие лолиточколюбы существовали всегда. Не о них речь. Не к ним обращались Лесков и Ницше, не им писали они свою «науку жить по-человечески».

Что же говорил, проповедовал русский писатель в «рареевской байке», в других сценках «Очарованного странника», в других произведениях, какого сверхчеловека лепил и прославлял? Человека дела, мастера, к тому же патриота. Найди дело, делай его и тебе будет хорошо, и всем будет хорошо. Вроде бы так. Но попробуй-ка скажи это русскому человеку, русской толпе на площади перед церковью, русскому человечеству второй половины XIX века в литературной строке! Ой, не поймут! Ой, осмеют! В лучшем случае пожалеют, по головке погладят, как не в меру блаженного.

Лесков шел другим путем. Голован не усмиримого коня усмирил, англичанину нос утер, затем ром с ним пил, напугал его до смерти своим видом – победил. Молодец, Голован! Так их, англичан «лечить» надо. Байка, «скаска», примитив, лубок – но еще одна грань «человечкиной души», «Человеческого, слишком человеческого» проявилась четко. Попик был «добрым, слишком добрым», и потому о нем слава пошла по Руси. Конэсер дело знал, свой секрет англичанину за большие деньги не выдал, на работу к нему не пошел – молодец. Между прочим, эта тема у Лескова вторится. Незабвенный Левша – яркое тому подтверждение.

Лесков, Лесков! Уже в 60-80-е гг. XIX в. он проповедовал величайшую из истин любого уважающего себя народа: народ силен и могуч не болтунами, пораженными вирусом трибуномании, но мастерами своего дела. Звучит слегка коммунистически, но, во-первых, это мы так сказали, а не гений русской «человечкиной души», а, во-вторых, японцы, например, впитав эту мысль, живут себе на здоровье, мастеров плодят и воспитывают, по-лесковски очень мудрые.

 

Как справиться со смертью?

 

Голован обаял аудиторию, завладел слушателями и отправился с ними в странствия по своей жизни, которая началась в Орловской губернии, в «очень значительных имениях» старого графа, началась с того, что Голован, совсем еще юный, из-за форейторского озорства старенького монаха случайно засек.

Опять смерть.

Смерть! Нет более страшного события в жизни человеческой, в жизни любого живого существа. Как бы не храбрились некоторые философы, обрабатывая тему смерти, как бы не успокаивали себя и других, мол, и за этим пределом, промежуточным финишем, что-то есть, а значит, и там, в этом «что-то», люди существуют, и там существовать можно, жить – не жить, а существовать, как бы не успокаивали себя подобными размышлениями мудрецы, а смерть им одолеть не удалось. Это – непобедимое, самое страшное испытание для всех, хотя известно, что берсерки и прочие зомбированные моралью, либо обычаями, либо духовными, душевными установками люди спокойно отправлялись в свое Некуда, внешне вроде бы не жалея об этом, даже радуясь: китайские воины эпохи «Сражающихся царств», гражданских войн в империях Цинь и Хань, японские самураи, индийские раджпуты и так далее.

Но ни Лесков, ни Ницше берсерков и самураев не имели в виду, описывая гибель «старенького монаха» и канатаходца. Почему оба они отнеслись так хладнокровно к страшному акту? Странным кажется отношение двух крупнейших мастеров слова к смерти. В конце концов, и тот и другой вполне могли бы обойтись без летальных исходов (так уж ли они нужны?), но не обошлись. И мы честно признаемся в своей беспомощности на данном этапе сравнительного описания, надеясь в ходе дальнейшего исследования понять, почему оба писателя отнеслись столь равнодушно, если не холодно, то прохладно, к гибели двух симпатичных персонажей.

 

Кошка или голубь

 

… Жизнь в имении старого графа завершилась после того, как Голован отсек хвост кошке, которую «сама графиня ласкала» и которая голубят Голованиных таскать приноровилась. Выпороли его за такое неучтивое отношение к знатной кошке, да «с конюшни долой и в аглицкий сад для дорожки молотком камешки бить» отправили. Бил камешки Голован, бил, надоела ему такая канитель, и сбежал он от хозяев вешаться.

«Голубокошачья тема» русскими и другими писателями планеты осваивалась в том веке не смело, хотя она достойна более пристального внимания дваждырожденных. Кошка – красивое животное, слов нет! Но и голубь – птица прекрасная. А уж те, кто голубя полюбил, готов за него голову оторвать любому зверю, знатному или безродному безразлично. Поступок Голована – понятен, простителен, если не сказать больше, вспомнив, какое место голубь занимает в Священном писании, в мировой культуре, истории!

По Закону Моисееву голубь – чистая птица.

Спаситель проповедовал своим последователям: «Будьте мудры как змеи, и просты, как голуби (Мф. X. 16)

В виде голубином Дух Святой сошел на Спасителя при крещении (Мф. III. 16)

Голубь возвратился к нему (Ною) в вечернее время … и вот свежий масличный лист во рту у него…» (кн. Бытия. VIII. 11).

Не будем обижать кошку. В Древнем Египте она являлась священным животным, выступала как одна из ипостасей бога солнца Ра, восхваляя которого, в Стране Нила говорили: « Ты великий кот, мститель богов».

Голован вряд ли мог знать историю и мифологию Древнего Египта, но в том эпизоде он, во-первых, защищал слабого (это ли не участь сверхчеловека!), во-вторых, был прост, как голубь, и чист в помыслах своих, искренен. Да, этого, пожалуй, будет маловато, чтобы рискнуть приписать Голована к «сверхчеловекам», но … как он ведет себя дальше?!

 

Кто любит голубей

 

Он вдруг очень легко (для сильного человека!) решает наложить на себя руки, и лишь цыган с бело-пребелыми зубами спасает его.

Заратустра был далек от мысли о самоубийстве. Он лишь ревьмя ревел после очередного разочарования в людях. Голован, разочаровавшись, отчаявшись, реветь не стал, решил уйти из жизни. Не получилось. Он принимает спасение просто. Живу и хорошо. Буду жить дальше.

Голован запросто ворует для цыгана графских лошадей и также запросто расстается со своим спасителем, хитрецом.

Какой он в этом эпизоде? – Искренний. Наивный. Таким же был и «пророк» Фридриха Ницше.

Голован идет к заседателю. Тот за взятку пишет ему отпускной вид и советует идти в Николаев, где Голован попадает в няньки.

Высокое доверие оказал бездомному бродяге барин, огромный-преогромный. Почему же? Потому что – и тут барин оказался прав! – человек, который голубят жалеет, может и дитя выходить.

Добрым человеком был Лесков, мудрым. Да, похоже, осталась доброта его и мудрость в книгах его. Ровно сто лет спустя после выхода в свет «Очарованного странника» в подмосковном поселке, что в сорока километрах южнее Московского Кремля, посадили в тюрьму двух блаженно влюбленных, очарованно влюбленных в голубей братьев-пацанов. Они за птиц ноевых, чистых готовы были пойти на все: воровали они зерно для хозяйских голубей (своих по бедности у них не было), дрались, хулиганили, кошек казнили зло, изощренно, дохулиганились и на зону загремели. А там голуби были только в небе и то редко. Там нельзя было взять воркующее в такт сердца твоего чудо в ладони, поцеловать голубя в клюв, осторожно уложить его под рубашку, пусть и не стиранную давно, и слушать сердцем своим дыхание спокойное нежной птицы, и сердцем своим ощущать тепло голубиного пуха, и радостную упругость живого крыла. Там, на зоне, ничего этого не было. И тосковали братья за тысячу верст друг от друга по голубям своим родным – хозяйским. И сначала одного брата убили на зоне за 33 дня до освобождения, а потом, через год, и другого брата на зоне убили за 33 дня до освобождения, и мать их тронулась умом, и больше никто не тронулся умом, потому что … почему?

Добрым человеком был Лесков, мудрым. Он Головану жизнь большую дал, чтобы людям Голован приглянулся, да полюбился, чтобы подобрели люди, да не губили влюбленных в голубей, чистых птиц, ноевых. Да только впрок не пошла наука его, ни влюбленным, ни тем, кто людей по разным зонам жизни распределяет, ни тем, кто людей, по одному и тому же образу рождаемых разными матерями, к смерти приговаривает и приводит приговор в исполнение.

Читатель может разохаться: «Зачем в разговоре о Лескове и Ницше нужно разводить эти сентиментальности?» Что можно ответить охающим?

Как убедить людей ответственных в том, что в голубиной любви проку гораздо больше, чем в приговоре суда, чем в смерти на зоне, что голубь – благодарная птица – когда-нибудь, когда низринется на Землю очередной потоп, может и не вернуться к новому Ною?! Как убедить людей в том, что Голован и подмосковные два брата-пацана ближе к сверхчеловеку, чем те, которые над ними суды устраивали?! И ближе они к «пророку» Заратустре, гораздо чаще находившего общий язык со зверями, чем с людьми.

Сентиментальными были все они. Почему? Может быть, потому что и сверхчеловек должен быть сентиментальным?

 

Воспитатель детей и людей

 

Плакала, конечно, тюрьма и по Головану, влюбленному в голубей и людей единой любовью человеческой, а то и сверхчеловеческой. Но на радость читателям в тюрьму он так и не попал, может быть, потому что дел у него много было в миру, либо тюрем в XIX в. было не так много, как в следующем столетии в Московской империи, либо по иной какой причине, лишь Лескову ведомой.

Воспитывать девочку стал Голован. Радостное дело для сильного человека. Только бы взрослые не мешали важным делом заниматься, но мешали они ему, дитя не поделив, да еще и воспитателя в судьи назначив, не спросив его согласия.

Заратустра по поводу этих взрослых, мешавших Головану, говорил («О ребенке и браке»):

«…Ты молод и желаешь ребенка и брака. Но я спрашиваю тебя: настолько ли ты человек, чтобы иметь право желать ребенка?

Победитель ли ты, преодолел ли ты себя самого, повелитель ли чувств, господин ли своих добродетелей? Так спрашиваю я тебя.

Или в твоем желании говорят зверь и потребность? Или одиночество? Или разлад с самим собою?

Я  хочу, чтобы твоя победа и твоя свобода страстно желали ребенка. Живые памятники должен ты строить своей победе и своему освобождению…»

Мы не будем цитировать всю главу, надеясь, что читатель помнит ее, и смысл ее, и цель ее, и адресат. Но даже придирчивый читатель согласится с тем, что рассказ о Головане-воспитателе очень хорошо было бы предварить в качестве расширенного эпиграфа главой Ницше «О ребенке и браке», что тот и другой мастер в этих строках говорили об одном и том же. Трудно сказать, поумнели бы герои рассказа Лескова, прочитав эти две страницы Ницше или нет, но ясно одно: если бы вместо Голована воспитателем стал Заратустра, то финал этого рассказа его огорчил бы, и опять были бы слезы, и разочарование, и отчаянье, и уход на гору, в пещеру, уход в свое «Я». Головану в этом плане было чуточку сложнее. Он тоже стремился в свое «Я», но он не знал точно, где это «Я» находится. Беда с этими русскими! Они гордятся (и по праву, заслуженно) своим русским духом, но далеко не всегда могут осмыслить в полноте своей собственное «Я», его возможности и перспективы. Тяжело так жить, не зная…

Ницше на этих двух страницах, как и в других произведениях, может показаться суровым, но суровость его мудра и требовательна одновременно, и уже этим он гораздо добрее тех, которые ищут в любви «много коротких безумств» и всего того, что строго осмеивает немецкий мыслитель, о чем в ненавязчивой форме – намеками – пишет Лесков, рассказывая «воспитательную историю» Голована. Последнему – сложнее пробиваться к истинам, к душам заблудших влюбленных.

Голован «судил» взрослых своим судом: простым, чистым, присудил он ребенку быть с матерью… А уж прав он или не очень прав, можно понять, внимательно прочитав страницы 408 – 416 Лескова и 49 – 51 Ницше.

 

Перепор на реке Суре

 

Затем, естественно, через трактир, как и положено на Руси, не в Германии же странствовал Голован, попал он после долгого пивания чая с кренделями на реку Суру, в степь, и началась его степная эпопея.

Началась она с поединка… Лескова и Ницше. Случайно или не случайно, но сюжетные линии «Голован – воспитатель – судья» и «Хан Джангар» в «Очарованном страннике» следуют друг за другом, и главки «О ребенке и браке» и «О свободе смерти» в поэме немецкого философа тоже следуют друг за другом!

Роскошная степная живопись Лескова в сценках от хана Джангара до финала сцены «наперерор» (стр. 417 – 427) говорит как раз о той проблеме, которую высветил афористичной строкой в главке «О свободной смерти» (51 – 53) Ницше. Случайно это или нет? Конечно же, случайно…

Русский писатель медленно, исподволь, художественными средствами реалистического рассказа, обволакивая читателя живописными деталями пейзажа, пестрой степной толпы ведет нас к возможности сделать самому выводы, высказанные Ницше в главке «О свободной смерти». В то время как немецкий гений, зная цену поэтическому афоризму, сразу же забрасывает читателя мыслями, приглашая его на соразмышления, сораздумия с автором, будируя воспоминания, сцены из прожитого и прочитанного, среди которых вполне могут быть сцены, похожие на лесковский «перепор».

Жизнь.

Конэсер Иван Северьянович Флягин толк в лошадях знал, и люди, собравшиеся на берегу реки Суры, «где стоят конские косяки», знали цену лошади, и цену жизни знали дети степей, не совсем еще одичалой.

«Умри вовремя – так учит Заратустра.

Конечно, кто никогда не жил вовремя, как мог бы он умереть вовремя? Ему бы лучше никогда не родиться! – Так советую я лишним людям…» (Ницше Ф. Сочинения в двух томах. Тома 2. М., 1990. С. 51)

Так посоветовать мог бы любому, не достойному прекрасной кобылицы коновод хан Джангар, особенно тому, кто красоту понимает, лошадь любит, а решиться отдать за красавицу деньги, а то и все остальное, а то и жизнь, боится.

«Но даже лишние люди важничают еще своей смертью, и даже самый пустой орех хочет еще, чтобы его разгрызли.

Серьезно относятся все к смерти; но смерть не есть еще праздник. Еще не научились люди чтить самые светлые праздники…» (Там же. С. 51).

Нет, уважаемый поэт. Уже Чепкун с Бакшеем в «перепоре» доказали, что они, если еще не научились, то научатся, готовые учиться.

Голован каракового жеребенка увидал, «какого и описать нельзя», и взволновался. А уж как описывает он жеребенка своим слушателям – сказка, чудо какие слова он находит – читайте. И Савакирею, «что во всех Рынь-песках первый батырь считался», тоже жеребенок караковый мозги замутил.

«Своею смертью умирает совершивший свой путь, умирает победоносно, окруженный теми, кто надеются и делают священный обет.

Следовало бы научиться умирать; и не должно быть праздника там, где такой умирающий не освятил клятвы живущих!

Так умереть – лучше всего; а второе – умереть в борьбе и растратить великую душу…» (Там же. С. 51).

Как пороли друг друга Голован и Савакирей, как по-язычески страстно хлестали они себя из-за каракового жеребца! Языческого много в строках Ницше и Лескова. Языческого неповиновения в с е м у. И даже здравому смыслу, и законам государства: ведь и Голована, и Савакирея за убийство отправили бы на каторгу. Они это хорошо знали. Нет, не боюсь я каторги. Буду биться до конца за каракового жеребенка. Авось, противник… даст слабину. Нет. Никаких авось не будет. Только – смерть. Моя или его.

Это даже не борьба. Бороться с оружием в руках можно за родину, за родичей, за женщину какую-никакую, влюбившую в себя бойца, борца, но драться из-за каракового жеребенка, да насмерть – такой смерти не предусмотрел в поэме даже Ницше.

Запорол Голован соперника насмерть, приблизил себя в совсем уж чистой, опрощенной, лишенной всех предрассудков страсти к звериной дикой красоте, к каким-то монстрам, может быть, даже к сверхчеловеку.

 

Что такое добродетель?

 

Мы не имеем права навязывать читателям своего мнения, но, сравните сами, последующие странствия Голована действительно странным образом параллелят с мыслями странствующего «пророка». Почему так получилось? Может быть, потому что любой странствующий не может мыслить о жизни в ее символическом, вторичном самовыражении, а мыслит только первичными образами?

Голован в 23-летнем возрасте попадает в Рынь-пески. Вот что он услышал там: «Ты, нам, Иван, будь приятелем; мы тебя очень любим, и ты с нами в степи живи и полезным будь, - коней нам лечи, и бабам помогай». А чтобы он не горевал в степи, они ему жену, потому еще одну жену выдали на разживу. То есть – отнеслись они к невольному страннику, беглецу по-человечески. Правительству не выдали, накормили, напоили, женами обеспечили. Чего еще надо убийце, не сверхчеловеку, оказавшемуся в безвыходной ситуации? Ему предложили жить так, как некоторые добродетельные по Ницше живут и не жалеют о жизни своей.

«… Сидят в своем болоте и так говорят из тростника: Добродетель – это значит сидеть смирно в болоте. Мы никого не кусаем и избегаем тех, кто хочет укусить; и во всем мы держимся мнения, навязанного нам» (Ницше Ф. Сочинения в двух томах. Том 2. М., 1990. С. 68).

Ух, как ругает таких добродетельных Ницше! Как не хочется жить в пустынном житейском болоте Головану! Как они похожи, Ницше и Голован! Проявляют они, правда, эту похожесть по-разному, но и возможности у них разные: и по жизни, и по таланту, и по социальному положению.

Голован терпел-терпел, да в бега подался от такой жизни, болотно-обеспеченной, да схватили его и подщетинили, то есть пятки нарубили и в них малость щетинки пихнули, так что только на карачках ему ползать можно было. (Лесков Н. С. Собрание сочинений. М., 1957. Т. С. 428).

У немецкого философа дела куда лучше обстояли. Он и не запарывал никого насмерть, и любимым делом занимался, пусть и в моменты, когда не мешала болезнь. Писал Ницше страстные речи о таких нехороших людях, которые «благодетельно болотствуя», то есть в болоте живя и радуясь, не выпускали из него Голованов, и в чем-то сам мыслитель был похож на Голована…

 

Как крестить «азиятов»?

 

Пять лет Голован жил у Емгурчи, затем у Агашимолова еще пять лет.

Да так и не привык жить у них, женами преданно обласканный. Случай ему помог на волю русскую вырваться, крестив перед этим Агашимолову татарву.

По поводу крещения «азиятов» у опытного Голована  своя теория выработалась, не совсем благочинная с точки зрения православных христиан, добрых в сердце своем.

«Азията в веру приводить надо со страхом, чтобы он трясся от перепугу, а они им бога смирного проповедывают. Это попервоначалу никак не годится, потому что азият смирного бога без угрозы ни за что не уважит и проповедников побьет». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. М., 1957. Т. С. 440).

 

Немного о патриотизме

 

Побег – встреча с «чувашинами» – рыбацкая артель – тюрьма – имение старого графа – порки – решение графа пустить Голована на оброк.

Все приключения Голована вплоть до получения им «законной бумаги», то есть паспорта, являют собой яркий пример «беспутства», хаотичности его жизни, хотя совсем уж бесцельной ее не назовешь. Иван Северьянович бежал из графского дома от тоски, и она же его чуть не свела в могилу (кстати, самоубийство и даже попытка самоубийства есть акт бесцельности жизни, отсутствия пути, тупиковости), далее его вели по русским и степным просторам сплошные случайности, или, лучше сказать, русское бесшабашное «куда выведет нелегкая».

Да, неистребимое его желание вырваться из Рынь-песков, а затем из рук Агашимоловых, может показаться читателю наличием у Голована и цели, и сверхзадачи, и даже жизненного пути: все десять лет в плену он думал о родине, о бегстве. Но думы пленника и удачное его бегство назвать путем, целью мы не можем, и вот почему.

В нашем понимании патриотизм, любовь к родине, верность вере предков являются не векторными величинами сложного человеческого «Я», а … состоянием души, которая может творить с человеком чудеса, вынуждать его совершать величайшие подвиги. Но целью патриотизм, любовь, верность быть не могут, хотя бы потому, что ни то, ни другое, ни третье нельзя заказать, загадать, спланировать, воспитать и так далее. С этим качеством души человек рождается. Помните, случаи из жизни некоторых малых, обитающих в хорошо замкнутых пространствах  племен?! Ученые Нового времени (и путешественники) не раз в предыдущие пять веков вывозили из таких замкнутых пространств представителей этих племен, предоставляя им на своей родине все, что, по мнению так называемого цивилизованного человека, должно было сделать их счастливыми.

Как правило, подобные эксперименты заканчивались летальным исходом. Тоска по Родине в считанные месяцы убивала несчастных.

Голован выдюжил, но не потому, что тяга к родине была целью его жизни, а потому что она была его жизнью. Разница очень большая, принципиальная. Жизнь не может быть целью жизни. Это – данность природы или Бога. Патриотизм, любовь, вера в веру предков – это составляющие сферы жизни, а может быть, того, что является причиной жизни.

Цветок тянется к солнцу, все живое тянется к источнику жизни, и это тяготение нельзя назвать ни целью, ни путем, ни любовью. Это – состояние жизни. Это жизнь в жизни, жизнь жизни, даже не способ, ни средство, ни путь, но именно жизнь жизни. Это не акт сознания, воли, духа, не акт благодарности, либо иных чувств. Это проявление жизни.

Нельзя назвать акт проявления закона всемирного тяготения ни патриотизмом летящего к Земле яблока, ни его волей, ни любовью, ни верой, ни целью, ни путем, ни сверхзадачей… Это нечто иное, названное учеными всемирным тяготением.

Голован в стремлении к Родине являлся тем самым камнем, который не может не лететь туда, куда его тянет без ведома его и желания.

 

Ярмарочная слава

 

Это хорошо, что Голован на ярмарку пришел. Есть о чем поговорить. Его знание, чувствование лошади было не просто натренированностью человека, с малых лет жившего в конюшне. Мало ли таких случаев в истории, в жизни людей бывало. Мало ли балерин училось у Петипа, а Анна Павлова единственной была. Мало ли студентов в XX веке училось на разных мехматах, но Понтрягиных они выпустили не так уж и много. Атмосфера помогает ускорить процессы проявления дваждырожденности, но она не способна сама рожать дважды, даровать счастливчикам возможность родиться дважды.

«К коням я … имею дарование и готов бы его всякому, кому угодно, преподать, но только что, главное дело, это никому в пользу не послужит» (Лесков Н. С. Собрание сочинений. М., 1957. Т. С. 450).

Внимательный читатель должен заметить явную близость этой мысли к тому, о чем говорил Заратустра! Более того, Голован в своем осмыслении жизни и людей в ней продвинулся дальше мечущегося в своих странствиях «пророка»!

«- отчего же это не послужит в пользу?

- Не поймет-с никто, потому что на это надо не иначе как дар природный иметь, и у меня уже не раз такой опыт был, что я преподавал, но все втуне осталось…» (Лесков Н. С. Собрание сочинений. М., 1957. Т. С. 450).

Обладая могучим даром сверхконэсера, пусть еще и не сверхчеловека по меркам Ницше, он в отличие от немецкого философа понял, что учить о сверхконэсере можно только родившихся сверхконэсерами!

Развивая мысль лесковского героя, Ницше (если бы ему довелось прочесть «Очарованного странника») и другие подобные же философские произведения русского гения «человечкиной души», мог бы не заставлять Заратустру учить о сверхчеловеке всех, кого ни попадя.

Беда с этими философами. Столько схем они начертали, начиная с великого Платона, столько ума вложили в эти схемы, а коснись дело жизни, они лапки кверху и начинают мороку разводить да метаться со своими героями, да речи их чужими, давно «прожитыми» мыслями набивать.

 

Как жить и как умирать?

 

Вспомним уже цитированную нами фразу.

«Следовало бы научиться умирать; и не должно быть празднества там, где такой умирающий не освятил клятвы живущих!»

Мощно сказано, зачем кривить душой. Но сказано философом, который, хоть и приближался к смерти во внеочередном потоке, быстром слишком, но смерть видел как гражданский человек. То ли дело Наполеон, по судьбе, по свершениям военным и мирным личность, явно приближенная к тому образу, который Ницше назвал сверхчеловеком. Он-то видел смерть. Он с ней на ты говорил, и о себе он имел право говорить такие слова, совсем в тоне «пророка» Ницше:

«Кажется, я самый храбрый на войне человек, который когда-либо существовал». Это он правильно сделал, что начал фразу со слова «кажется», ведь точно также о себе могли бы сказать и Рамсес II , и Александр Македонянин и готский полководец Тейя, и сотни великих драчунов. Человеческая история богата событиями и великими людьми. Наполеон – один из них, но не единственный…

«Надо хотеть жить и уметь умирать!» – воскликнул он однажды на поле боя.

«Будьте всегда добрыми и храбрыми».

И совсем уж в духе еще не родившегося «пророка» Заратустры говаривал великий Корсиканец:

«Невозможное есть только пугало для робких, убежище для трусов». Или «мужество нельзя подделать: это добродетель без лицемерия», или «лучше всего наслаждаться собой в опасности», или «праздность для меня жесточайшая мука», или «добродетель заключается в силе, в мужестве; сильный человек добр, только слабые злы» или « всегда один среди людей», или… да многое можно прочесть у Наполеона, у того же Александр Македонянина, Чингисхана («Яса»), Тимура, Бабура…у других великих исполнителей воли истории, заказа истории. Их мышление в меру образно и очень конкретно, потому что оно шло вслед за жизнью «первичной», у них такое было образование – первичное, жизненное. Они познавали человека в деле и своими высказываниями (не учением, а именно высказываниями, учениями заниматься им было некогда) они вносили свою значительную лепту в ч е л о в е ч е с к у ю  и с т о р и ю, курс которой никем еще не написан, но которая даст (а вдруг да напишут!) людям думающим богатейший материал по человековедению, человекознанию, дисциплинам, тоже не освоенным пока.

 

Книга или жизнь. Первичное и вторичное

 

Большая часть философов (не все, не все) имела в силу разных причин «вторичное», то есть классическое образование, книжное, очень замечательное. Многие из этих философов честно делали свое книжное дело и лишь редко кто смог, книжно образованный, вырваться из пределы книжных миров (книжных теплиц) на просторы жизни. В последние 100-150 лет это удалось Ницше, хотя – и Наполеона мы вспомнили не зря – его мысль имеет оттенок книжности, вторичности.

Это – приговор? Ни в коем случае. Это – качество. Нельзя обвинять невинного. Книжный мир, а значит и книжное образование по-своему прекрасны, как прекрасна порою бывает для родительского сердца игрушка ребенка, сконструированная из нового конструктора. Книжный мир – это наш опыт, знания… - истины известные, аксиоматичные.

И все же оговорка нужна. Книжный мир, книжные знания обладают весьма слабым иммунитетом против страшнейшего особенно для людей XX века «вируса вторичности» знаний. Эта вторичность проявляется по-разному. В данном случае, сравнивая мысли Наполеона и Ницше о жизни и смерти, она проявилась … в образной силе: Наполеон исходил из «первоощущений», дарованных ему личным опытом, и потому мысль его чуть более конкретна и  свежа. Ницше работал под воздействием, а лучше сказать, в состоянии восторга, вызванного «книжными ассоциациями», и потому мысль его, не менее убедительная, изысканная, напряженная, волнуемая (особенно волнует она книжных людей), но чуть менее искренна она. Чуть-чуть. И тот, и другой – гении. Гениям можно не волноваться. Их не испортит житейская грязь и «книжная тепличность». На то они и гении, чтобы служить опровергателями любых словесных штормов, источниками которых являются любители разных анализов и сравнительных описаний. Анализаторство - удел книжников, но, возвращаясь к «Очарованному страннику», мы завершаем очередной анализаторский виток утверждением о том, что Лесков в силу своей приземленности творил в образе Голована первичное, то есть жизнь, рождаемое жизнью.

Упрямый читатель и на это может возразить: «Любой бытописатель пишет жизнь, то есть первичное, а значит, и книга является носителем первичного знания, то есть знания жизни, а значит все предыдущие рассуждения о «вирусе вторичности» не выдерживают критики».

С данным возражением трудно не согласиться, если бы не наши постоянные оговорки о том, что мы не против книги, литературного познания мира, жизни и даже мы не против чрезмерного увлечения этим процессом, который имеет (дай «вирусу вторичности» волю) лавиноопасную сущность, и уже этим он страшен. Жизнь – знания о жизни – знания о знаниях жизни – знания о знаниях о знаниях - … через каждое тире объем знаний (тот самый рюкзак за спиной, о котором мы уже писали с опаской) катастрофически увеличивается, катастрофически.

 

Главное богатство цыганского народа

 

Три года Голован работал конэсером у князя, одолеваемый выходами, то есть запоями, по-русски утомительными, хотя и не мешающими до поры до времени ему свой «долг природы исполнять совестливо: ни за что я того, кому служу, обмануть не мог». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. М., 1957. Т. С. 453).

Природа! Ницше пытался написать образ сверхчеловека. Лесков писал Голована и других героев, которые жили по природе своей. Это сложно, жить по своей природе, особенно, если она добрая, не обманная, чистая, простая. Куда проще воду мутить, то есть душу свою загрязнять, чтобы, не слушая ее, в мутной воде под себя грести, себя ублажать, от людей отрывая, людей тихо презирая и ненавидя.

Голован долг природы свято исполнял. И в этом он приближался к чему-то высокому, может быть, к ницшеанскому сверхчеловеку.

Но однажды был очередной выход, встреча с магнетизером, встреча с Грушей, цыганкой, растрата, да Грушина история, да Голованова к ней задумчивая любовь, застенчивая.

Цыганка та не первая была в русской литературе, и нельзя сказать, что она всех литературных цыганок лучше была, но не даром Лесков ввел ее линию в сложный сюжет головановых мытарств. Время пришло Головану влюбиться, и уж влюбиться он должен был страстно, яростно, и, влюбившись, он должен был остаться самим собой, пусть и не сверхчеловеком в полном смысле, но очень сильным, очень добрым.

Цыганку Лесков выбрал неспроста для Головановой любви, хотя выбор у автора был большой, хотя бы в Степи, где знатная масть бабья сформировалась в предыдущие пять-шесть тысяч лет, с тех времен, когда лошадь одомашнив, человечество стало гулять по распахнутому, распашистому, в некоторых местах распаханному степном коридору со множеством дверей да ворот с юга, с севера. Здесь, в Степи между Волгой и Дунаем, надолго не задерживались племена и народы, киммерийцы да скифы, сарматы да готы, гунны да болгары, авары да печенеги, иудеи да половцы, монголы да прочие тюркские племена. Здесь след свой житейский, в том числе и генный след, оставили угро-финны, когда-то обитавшие, скуласто-носастые, на территории от Скандинавии до Арала и от Югорского Камня до Венгерской равнины, и славяне, и варяги, и обитатели Кавказа, а то и египтяне (по версии Прокопия Кесарийского воины Страны Нила доходили до Каспийского и Черного морей, а по мнению Геродота Колхи были родом из Египта), ну уж если не египтяне, то воины Дария (а в его войске кого только не было, практически, вся Передняя Азия, да Северо-Восточная Африка…) оставили свой след. И греки, и римляне, и обитатели средневековых итальянских городов … кто только в южнорусских степях не побывал! Кто только не ласкал здесь местных женщин, ласками своими, а то и грубостью, и даже жестокостью, мужицким отчаявшимся зверизмом ваяя сложнейший и прекраснейший, многогранный образ Степнячки.

Женская масть здесь особенная еще и потому, что, согласно утверждениям того же Геродота, именно в этих краях обитали амазонки… Не приведи Господь, конечно, мирному доброму человеку-мужчине влюбиться в какую-нибудь амазонистую мегеру – вся жизнь мужицкая на перекосяк пойдет.

У Лескова выбор был большой. Даже в социальном отношении. Например, он мог бы влюбить героя в дочь знатного прасола, либо в дворяночку, а то и в княжну – для особого писательского куража, но ему понадобилась цыганка. Почему же? Потому что на цыганочек в русской литературе опять спрос пошел, мода? Нет. Если бы Лескова тяготила мода, он бы Голована влюбил в какую-нибудь пропащую «землеволку» или «народоволку». Не влюбил. И правильно сделал. Ему нужна была не бабья придурь («И я могу ходить в народ, пойдешь со мной, коли влюбился»), и не изнеженные дамочки, очень нужные в салонной литературе, и не слишком уж огрубевшие под крепким мужицким словцом простолюдинки. Ему нужна была для Голована женщина, в большей степени сохранившая в себе ту чарующую первозданность, которую почувствовать способен лишь тот, кто сам в большей степени сохранил в себе первозданность, то есть в нашем случае Голован, сверхконэсер, дитя природы, еще не потерявший вкус ко всему первичному, первозданному, не замутненному цивилизационной «чистотой», отфильтрованной, очищенной, безвкусной, как дистиллированная вода, и уже потому готовой впитывать быстрее воды живой, первозданных источников, всякую житейскую грязь.

Цыгане! Кто только не чертыхался, обиженный ими. Обижают иной раз зазевавшегося. И не так уж редко. Но не в этом суть их жизни, смысл существования цыганского племени, а в том, что оно сохранило в себе гораздо больше, чем любой другой народ планеты, пусть и взлетевший в космос, ту первозданную человечину, которая, во-первых, сделала человека человеком, во-вторых, со времен неолитической революции несет в себе до неолитические принципы жития, сопротивляясь всеми силами новым законам, обычаям, порядкам, десять тысяч лет будоражащих человечество, ринувшееся, совершив неолитическую революцию, в погоню за прогрессом. Десять тысяч лет сопротивляются цыгане этому току жизни, не хотят покидать Райский сад духовный, живут, не насилуя природу, в том числе и природу человека, а собирая то, что природа сама им дарит, либо уступает, как излишки.

Цыгане являются носителями того мировоззрения, того духа, той воли, которые не позволяли человечеству обрабатывать Землю, насиловать Природу. «Нет! – говорят сильно обиженные цыганами насильники. – Цыгане обманщики, лентяи, попрошайки, беспринципные злыдни. И не надо переосмысливать Священное писание, не позволим!»

Что можно ответить этим добреньким насильникам, исполосовавшим лицо Земли вдоль и поперек? Можно ли с ними спорить, ругаться, а то и драться, пытаясь доказать им азбучные истины о жизни в до неолитическом земном раю Адама и Евы, которые делали то, что позволяла им делать матушка-природа, и которые, вкусив плод познания, крикнули: «Нельзя ждать милостыню от природы, нужно брать у нее все, в том числе и ее самою, собственными руками»?!

Можно ли и нужно ли спорить с этими людьми, вот уже несколько тысяч лет кряду систематически разрушающих и уничтожающих в себе самих опыт предков, обитавших в эпоху, предшествующую неолитической революции?! Можно ли и нужно ли принимать всерьез гордое пыхтение «компьютерных мальчиков» и их взрослых учителей, провозглашающих при любом удобном случае свое превосходство над якобы отсталыми народами, к представителям которых они всякий раз обращаются в случае крайней необходимости, например, к врачам, сохраняющим методы лечения, заимствованные у далеких предков?! Нужно ли напоминать так называемым передовым народам о том, что все фундаментальные первозданные знания о Природе дошли до нас – оттуда же?! Можно ли и нужно исправлять «в свете решений и постановлений» вождей неолитической революции и их славных предков цыганское племя могучее?!

Нам кажется, что этого делать нельзя, что в цыганском образе жизни кочевом сокрыта великая надежда человечества, так и не обретшего пока некоего устойчивого счастья. Где оно таится, в чем его суть, каково он на вид, на вкус и цвет, мы, как и все наши читатели, пока не знаем, но надеемся, что когда-нибудь появятся на Земле люди, которые найдут то, что вот уже десять тысяч лет пытаются найти потомки безвестных героев неолитической революции. И мы уверены, что в этом поиске устойчивого счастья веское слово скажут цыгане, дарящие людям … память о первозданных ценностях.

Первозданность цыганского народа проявляется не только в умении цыган облапошить простаков и выудить у них червонец-другой, а то и третий, и десятый, а то и последний – это баловство Природы, и любой человек имеет право на баловство. И русские писатели любили баловаться в том числе и с цыганами – в этом большой беды нет. Впрочем, и проку в этом баловстве большого нет.

Другое дело – искусство цыган: танец, песня, танцопение. Вот где природная первозданность дает о себе знать, вот что волновало в цыганах всегда и всех. Люди рубежа XX-XXI вв. имеют счастье видеть и слышать пусть и слегка затертые пластинки и фильмы, в которых пели и танцевали цыгане, еще не избалованные столичной жизнью. На рубеже XIX-XX вв. пела в Москве несравненная Варя Панина…

Мы не станем предаваться восторгам воспоминаний, но, чтобы читатель понял, о чем идет речь, советуем послушать старые пластинки (они еще есть кое-где), на которых записаны романсы в исполнении этой гениальной певицы. Известно, что цыганкам ставить голоса было некому и не на что. Есть голос – пой, нет голоса – занимайся другим делом. Третьего было не дано цыганкам, как и певицам других национальностей, служившим песне на рубеже XIX-XX вв. Есть в тебе мощное, первозданное, исходящее из глубин потаенных души твоей – будешь петь. Нет – уходи. Эту первозданность человек чувствительный обязательно услышит в голосе великой Вари Паниной. Эта первозданность, видимо, и водит цыганских танцоров по таборному песенному кругу до сих пор. Только все меньше и меньше можно встретить среди них таких, какою была Варя Панина.

Одаренная этой первозданностью цыганка Грушенька влюбила в себя Голована намертво.

 

Убивать или не убивать?

 

Злополучный треугольник – Голован, Грушенька, князь – прожил отпущенную ему автором жизнь, затем Иван Северьянович попал в неловкую ситуацию, когда ему нужно было лишить жизни свою любимую.

Слишком уж сверхчеловеческую задачу поставила цыганка перед влюбленным Голованом ночью, на обрывистом берегу реки. Нож она у него достала, убить им себя попросила. Убить любимую, первозданной любовью любимую!

«А что тут такого?! – удивится воспитанный на образцах западноевропейской литературы человек молодой, да красивый, да имеющий право любить и влюблять в себя по уши разных девочек-красавиц. – Было дело, убивали. Кармен убили, Джульетту, да мало ли их было, изменниц, всех не пересчитаешь».

Но с Грушенькой дело иное. Она никому не изменяла. Она любила князя, жалела и ценила Голована, ощущая его любовь и преданность, но князь изменил ей, променял ее на деньги. И не смогла стерпеть этого цыганка. «Не убьешь, - сказала она Головану. – меня, я вам всем в отместку стану самой стыдной женщиной».

Нашла она по-цыгански точно Голованову слабину: либо шлюхой стану, либо убивай меня. Тот, кто внимательно читал поэму «Так говорил Заратустра», не даст нам слукавить: Грушенька предложила Головану задачу, достойную сверхчеловека! Как же ее решает первозданно влюбленный Голован, чистый и простой, как голубятки его?

«Я  весь задрожал, и велел ей молиться, и колоть ее не стал, а взял да так с крутизны в реку и спихнул…» - сказал он своим слушателям, а те «впервые заподозрили справедливость его рассказа и хранили довольно долгое молчание» (там же).

Почему же они не поверили Головану?

Потому что в этом эпизоде он повел себя явно не по-русски. Хотя некоторые отчаявшиеся писатели еще со времен Н. В. Гоголя стали приучать русский народ убивать детей своих, возлюбленных и друзей… но на Руси делали это (речь идет о XIX в.) с явной неохотой. Глупое дело, никчемное: сначала рожать, а потом убивать, сначала влюбляться, а потом любимых собственными же руками убивать. Не хорошо это.

Надо честно сказать: ни Гоголю, ни другим писателям подобные эпизоды не удались, хотя долгое время школьники Московской империи писали в сочинениях оправдания сыноубийце и автору сыноубийцы. Это школьники, народ доверчивый. Позже многие из них понимали, что оправдывать не оправдываемое грешно. Но можно ли оправдать Голована, вынужденного волей автора решать задачу сверхчеловека, решать ее по-сверхчеловечески?! А кто сказал, что Лесков его оправдывает, что Голован себя оправдывает, народ его оправдывает?

Ни автор, ни его герой, ни слушатели не опустились до Н. В. Гоголя и упомянутых школьников. И до Проспера Мериме, Шекспира, и так далее. Зато Лесков и не слукавил в этом случае, и герой его не слукавил: колоть-то он не стал, а лишь в реку с крутизны спихнул, хотя … как бы мы здесь не слукавили!

Желание-то убить, коль спихнул, было, а значит, и Голована можно причислить к литературным убийцам. Не надо кривить душой.

Спихнул. Виноват Голован, и судить его надо по всей строгости.

Другое дело – силища первозданной Грушеньки! Сломала она Голована. Влюбился он в идеал, да не русский, психологически сложный, не затемленный цивилизационными налетами и уже поэтому привлекательный для наивных людей, а влюбился Голован в цыганку, в ее первозданное… но это же силища магическая! Это магнетическая сила. Лесков намекает о магнетизме, модном в те времена, в рассказе о последнем запое, выходе, Голована. Не своей волей вышел он из запоя и пить бросил совсем. Магнетизер ему помог. Магнетизер еще был рядом, а уж ослабленный его волей Голован Грушеньку встретил, женщину магической, магнетической красоты и силы.

Известно, что излеченные от алкоголизма люди, хоть и чувствуют себя гораздо лучше, но теряют при этом какую-то живинку, частицу души какую-то, очень важную. Как эта живинка называется, мы точно не знаем, может быть, пока она никак не называется, не исследованная учеными, но она существует в природе человека, она несет в себе некую стержневую, опорную нагрузку. «Человек с торпедой» внешне выглядит вроде бы хорошо, но некая лощеность, тихая, робкая, невнятная, едва заметная, тончайшей пленкой или кремом от алкогольного «загара» словно бы нанесена на его лицо, вроде бы и довольное жизнью да не совсем довольное, не всем довольное. И в глазах «зашитого» серебрится та же невнятность, та же слабина.

В таком ослабленном, невнятном состоянии Голован столкнулся с Грушенькой. Конечно же, цыганка молодая с ума сводила многих, а князя она чуть не разорила совсем. Но то – князь. Потомственно защищенный, имеющий цель в жизни, пусть и бесшабашную, но цель; себе на уме, и ум-то у князя бесшабашного весь пост неолитический, стойкий в своей бесшабашности. А какой ум у Голована, обессиленного опытным магнетизером и по-детски еще наивного, и не сформированного, и неподдающегося давлению той среды, для которой высшей истиной является «общественное мненье, на чем вертится свет»?! Ум у Голована первозданный был, бесхитростный.

И в этом сверхконэсер был очень близок к цыганке, и эта душевная близость их к первозданному сыграла свою роль в той сцене трагической. Грушенька не могла полюбить Голована, могла лишь жалеть его. Но первозданная злость и обида, и отчаянье возроптали в ней, и она крикнула ему такое, чего он, то же отчаявшийся быстро, понять, принять не мог и не смог бы. Она разрушила его идеал. Что ему оставалось делать?

Спихнуть ее с обрыва, чтобы маяться всю оставшуюся жизнь. Ницше не осмелился сделать из Заратустры убийцу, пусть и невольного, нечаянного. Его «пророк» лишь рыдал навзрыд, когда в очередной раз убеждался, что людей проповедями не перевоспитаешь, что их вообще ничем не перевоспитаешь. Лесков не имел права распускать нюни вместе с Голованом и другими героями. Его бы не поняли читатели более поздних времен. Современники поняли бы. Слез в русской литературе было в Золотом веке не мало, и заламывания рук, и топанья ног и ножек, и мудрствованья застольного, и прочих эмоций, очень театральных и эффектных, и жданных: нравилось это все, писательское, русскому человеку. Не всегда ему нравилась языческая прямота, «правда жизни в искусстве», ему больше нравилась «правда искусства в искусстве».

Лесков вынудил Голована, с виду человека православного, совершить чисто языческий поступок, в плохом смысле языческий. Но сверхъязычница Грушенька подвигла его на это.

Мы не собираемся оправдывать Голована, мы пытаемся понять, как он мог такое совершить, и как этот подвиг оценить: то ли случайным порывом гнева безрассудного назвать это, то ли актом сверхчеловеческого, то ли – как?

 

Пути-дороги Голована

И вновь отправился сверхконэсер в странствия, да в солдаты по случаю попал, да подвиг по случаю совершил, да в офицеры был произведен, и уже по этому случаю узнал Голован, что он вовсе и не убийца…

Затем по случаю же он справщиком служил в адресном столе. Разонравилось.

Искал место кучера, не взяли, «говорят, ты благородный офицер, и военный орден имеешь, тебя ни обругать, ни ударить непристойно». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. М., 1957. Т. С. 502). И подался Голован в артисты, демона изображал, да одного артиста оттрепал за то, что тот к девушке приставал, и выгнали его из театра.

Затем Голован у той девушки жил, да устал жить на ее шее и в монастырь пошел.

Но и в монастыре он в кучерах остался и, судя по последним страницам «Очарованного странника», Голован вряд ли в монастырской жизни удовлетворения найдет.

 

«Помереть за народ»

 

И дело тут не в том, что дух одолевать его стал («все свое внушает: «Ополчайся!»), а в том, что для странника, тем более очарованного, монастырь не может стать ни целью, ни путем, ни преградой. Разве что очередным перекрестком.

Желание конэсера «помереть за народ» (Лесков Н. С. Собрание сочинений. М., 1957. Т. С. 513) тоже нельзя назвать некоей жизненной программой, потому что смерть, какой бы ни была она «щедрой», иной раз, даже на войне, уступает жизни и ее щедрости.

Лесков заканчивает повесть, не завершив жизненного пути главного героя и не подведя итог его странствиям.

Но и Ницше не подвел итог странствиям Заратустры. Вот два финала:

«Проговорив это, очарованный странник как бы вновь ощутил на себе наитие вещательного духа и впал в тихую сосредоточенность, которой никто из собеседников не позволил прервать ни одним вопросом. Да и о чем было его еще больше расспрашивать? повествования своего минувшего он исповедовал со всею откровенностью своей простой души, а провещания его остаются до времени в руке сокрывающего судьбы свои от умных и разумных и только иногда открывающего их младенцам» (Лесков Н. С. Собрание сочинений. М., 1957. Т. С. 513)

« – И еще раз погрузился Заратустра в себя, опять сел на большой камень и предался мыслям. Вдруг он вскочил. –

«Сострадание! Сострадание к высшему человеку! – воскликнул он, и лицо его стало, как медь. – Ну что ж! Этому – было свое время!

Мое страдание и мое сострадание – ну что ж! Разве к счастью стремлюсь я? Я ищу своего дела!

И вот! Лев пришел, дети мои близко, Заратустра созрел, час мой пришел. –

Это мое утро, брезжит мой день: вставай же, вставай, великий полдень!» –

Так говорил Заратустра и покинул пещеру свою, сияющий и сильный, как утреннее солнце, подымающееся из-за темных гор» (Ницше Ф. Сочинения в двух томах. Том. 2. М., 1990. С. 237).

Оба финала «открыты», оба финала говорят, что и до них, и после них было и будет странствие.

 

Промежуточные выводы

Итак, подведем некоторые итоги нашим сравнительным впечатлениям и размышлениям.

1. Заратустра и Голован являют собой яркий тип странствующих людей. У того и другого нет плана, маршрута, цели, сверхзадачи.

2. Заратустра проповедует всем, кому ни попадя, учение о сверхчеловеке, точно не уяснив для себя же самого, кто же это такой и кого и как можно и нужно учить о сверхчеловеке. Заратустра живет, проповедуя, то есть живет проповедями.

3. Голован проповедует, живя, то есть проповедует жизнью, делами своими.

4. Оба они искренно желают людям добра, оба чисты и просты в своих помыслах.

5. Оба они наивны, бескорыстны и беззащитны. Оба претерпевают от людей всевозможные беды. Один при этом постоянно плачет, отчаиваясь. Другой на вид терпеливее, но переживает в себе.

6. Оба обладают значительной степенью детскости.

7. Оба не застрахованы от внутренних взрывов. У Заратустры они проявляются в словесной форме, у Голована – в форме конкретных деяний.

8. Оба приходят куда-то, чтобы уйти.

9. Оба так и не поняли, что идти им некуда, что везде их ждет один и тот же подарок, то есть жизнь, то есть поле для бесконечных странствий.

Уже перечисленного достаточно, чтобы почувствовать в сердце своем трогательное душевное сходство (если не единение) столь разных людей немецкого «пророка» и русского конэсера.

Финалы поэмы и рассказа могут навести некоторых читателей на мысль о том, что Заратустра и Голован, «сделав свое дело, могут умереть», что смерть того и другого близка, но и этот вывод не будет противоречить нашему утверждению о схожести этих героев.

 


 

Глава IV. Социальное в творчестве Лескова и Ницше

Что делать «новым людям»?

Девятнадцатый век принципиально отличается от своих соседей еще и тем, что массовой реальностью стало вызванное промышленной революцией расслоение общества в развитых странах и явление на свет так называемого рабочего класса.

Здесь следует оговориться. Мы не считаем верной и всесильной теорию Маркса – Ленина в глобальном смысле, хотя признаем за ними высочайшую эрудицию, упрямую волю, несгибаемую веру, которая, как известно, надломилась у Энгельса во время его поездки в США на склоне лет, и которая сыграла исключительную роль в победе большевиков в России. Эта победа ввела многих, в том числе и нами уважаемых исследователей и знатоков творчества Лескова в заблуждение.

«Драма Лескова-публициста состоит в том, что «жизнь», так сказать, «не подтвердила» его воззрений на развитие России, хотя он-то был как раз знаток  ж и з н и, человек реальности, человек опыта, пришедший в литературу «из недр», - написано Л. Аннинским в очерке «Почва правды», предваряющем книгу «Честное слово», в которой собраны некоторые публицистические произведения Н. С. Лескова и которая вышла в 1988 году, когда далеко не всем было ясно, что Россия пришла-таки в лесковское «Некуда», когда те, кто это понимал, старались сдерживать в себе свое понимание и знание.

Честно заблуждавшихся в XX веке было ничуть не меньше искренно верующих в идеалы социализма и даже коммунизма, и по-крупному, по-лесковски, и по-ницшеански, винить этих людей нельзя, и не потому, что победителей якобы не судят, а потому что идеи, провозглашенные партией-победительницей и магически подействовавшие на самых разных людей, издревле будоражили человечество. Эти истины вполне можно назвать вечными – вечными, но обладающими одной странной и страшной особенностью, тоже вечной, коль скоро сами они вечные: возрождаясь время от времени, они конструктивны в очень коротком временном интервале, и в этом смысле они, конечно же, не вечны, не прочны, и эту-то особенность упустили из вида все искренно поверившие в идеалы и столь же искренно заблуждавшиеся.

Но вернемся к заявленной в начале главы теме.

Массовое явление на белый свет «рабочего класса» стало быстро и качественно менять жизнь. Владельцы промышленных предприятий не могли обойтись без руководителей нижнего и среднего звена: звеньевых, бригадиров, мастеров, начальников участков, а также изобретателей, рационализаторов и так далее. Но где, скажите на милость, владельцы предприятий могли взять этих людей в XIX веке?! В дворянском сословии, в купечестве, среди ремесленников? Нет. Дворяне и представители высшей знати на такую грязную работу идти не собирались, детей от этого огораживали. Их на промышленные предприятия палками загнать было не возможно и даже богатыми перспективами: поработаешь сначала токарем, потом начальником участка, цеха, станешь замом директора завода, директором. Проявишь себя, пойдешь выше. Ну, уж нет! Не дворянское это дело, проявлять себя в заводской обстановке. У купцов своих дел прибавилось. Ремесленников явно не хватало. Значит, нужно было брать на эти должности людей из народа. И давать им кое-какое образование. А куда деваться, если стране нужны мощная боевая техника, огнестрельное оружие, корабли, пароходы, паровозы…

Конечно же, наша схема примитивна. Но если бы нам удалось проследить динамику роста количества «новых людей» (в России их удачно назвали разночинцами) в высокоразвитых странах от десятилетия к десятилетию на протяжении XIX века, то мы убедились бы в том, что процесс этот проходил лавинообразно, не управляемо, не контролируемо, причем – кроме США – в замкнутой, весьма стесненной атмосфере.

«Новые люди» очень скоро почувствовали свою значимость, свою быстро растущую роль в обществе. Да, вы правы, «новые люди» стали появляться еще в эпоху Великих географических открытий, а заметно проявили они себя в Европе во время Великой Французской революции. Но, образно говоря, этот взрыв был скорее актом неповиновения совсем еще юных «новых людей», чем делом зрелым, серьезным. Взрослые люди дерутся не так часто. Серьезные взрослые люди побеждают мирными средствами, если они у них имеются, хотя бывают и исключения из этого правила, и биографии некоторых отцов-основателей США яркое тому подтверждение. Бывает, что и седовласые старики спешат на баррикады. Но, во-первых, история США XVIII – XIX веков имеет одну глобальную особенность, которую можно обозначить словом экстенсивность, во-вторых, мы говорим о движении истории Старого Света, относительно замкнутого пространства, где забурлила новая жизнь, где «новые люди» стали возвышаться и в сознании своем, и делами своими, и знаниями, и амбициями.

Конечно же, зная наперед историю того столетия, власть предержащие наверняка попытались бы предпринять какие-то организационные шаги с тем, чтобы сдемпфировать нарастающие с каждым десятилетием удары снизу, то есть от этих самых «новых людей», и может быть, им удалось бы каким-то образом ублажить их.

 

Великая упрямица

 

Да, история – великая упрямица. Она в любом случае сделала бы то, что сделала, но с меньшими потерями, если бы власть предержащие воспользовались советами таких мыслителей, как Лесков и Ницше, упрямо твердивших о реформах, которые нужно было проводить постоянно. Не воспользовались. И это не странно. Это обыкновенно. Это по-человечески. Вспомнив судьбы Александр Македонянина, Дария III и диадохов, Цезаря и Августа, Цинь Шихуанди и Лю Бана и других подвижников Истории, можно прийти к выводу о том, что людям, даже высокопоставленным, посеянным в критическом интервале пространственно-временного поля, свойственна торопливость и некая даже бестолковость. Очень странно вели себя повелители и другие ответственные за миропорядок люди в XIX веке. Это, мягко говоря.

Мы не будем утомлять читателя пересказом этих странностей. В конце концов, заинтересованные люди могут ознакомиться с историей того столетия по многочисленным трудам ученых, писателей, мемуаристов, теоретиков войны и государства. Таких трудов действительно много. Пишущих людей было много. Может быть, слишком много. Но, удивительно, почему-то Лесков и Ницше оказались теми мыслителями, мнением которых пренебрегли и старые, знатные, породистые, «стоящие у тронов», и новые, к тронам рвущиеся.

Чтобы обосновать это утверждение, мы предлагаем отрывки из произведений того и другого и наши короткие комментарии к ним.

 

Восстания или воспитание?

 

Ницше. «Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов».

463.

Безумие в учение о перевороте. Существуют политические и социальные фантазии, которые пламенно и красноречиво призывают к перевороту всего общественного порядка, исходя из веры, что тогда тотчас же как бы сам собой воздвигнется великолепнейший храм прекрасной человечности. В этой опасной мечте слышен еще отзвук суеверия Руссо, которое верит в чудесную первичную, но как бы засыпанную посторонними примесями благость человеческой природы и приписывает всю вину этой непроявленности учреждениям культуры – обществу, государству, воспитанию. К сожалению, из исторического опыта известно, что всякий такой переворот снова воскрешает самые дикие энергии – давно погребенные ужасы и необузданности отдаленнейших эпох; что, следовательно, переворот хотя и может быть источником силы в ослабевшем человечестве, но никогда не бывает гармонизатором, строителем, художником, завершителем человеческой природы. – Не умеренная натура Вольтера, склонная к упорядочению, устроению, реформе, а страстные безумия и полуобманы Руссо пробудили оптимистический дух революции, против которого я восклицаю: «Раздавить гадину!» Этим духом надолго был изгнан дух просвещения и прогрессивного развития; подумаем – каждый про себя, - можно ли снова вызвать его к жизни!» (Ницше Ф. Сочинения в двух томах. Тома 1, 2. М., 1990. Т. 1. С. 440).

Лесков во многих публицистических трудах говорил о том же. С почти конфуцианской уверенностью он утверждал, что не путем переворота, крушения всего общественного порядка, не путем революционного взрыва, а именно путем реформ, просветительской и воспитательной работы, то есть, говоря слова Ницше, путем прогрессивного развития, можно возвести страну в целом и ее народ на достойную высоту.

Не зря Лескова обзывали «постепеновцем», «либералом», сторонником «порядка» и «умеренности». Не случайно его не понимали «нетерпеливцы», злобно отпихивая писателя от себя. Они не понимали его и в XX веке, когда в Российской империи власть захватила партия большевиков.

Не понимали Лескова и так называемые «охранители», и издатели консервативных журналов («Русский вестник» М. Н. Каткова, «Русский мир» и так далее). Не понял его приятель и член общества «Земля и воля» А. И. Ничипоренко, говоривший после ареста в 1862 г. в показаниях, что Лесков «своим образом мыслей имел вредное влияние» на «его понятия». Не понимали Лескова цензура и III Отделение, задержавшие в 1864 г. апрельскую и майскую книжку «Библиотеки для чтения», которая печатала самый что ни на есть «антиземлевольский» роман «Некуда». Не понял Лескова даже А. М. Горький, написавший теплую и мудрую работу о «кудеснике русского слова»… Его не понимали – ну это бы ладно, с кем не бывает! Но, не понимая гения «русской человечкиной души», они (то есть, практически, все литераторы, и знатоки, и ценители русской литературы, и чиновники, и люди государственные), побаиваясь, а то и страшась его слова, ненавидели Лескова.

Например, крупнейший идеолог легального народничества Н. К. Михайловский (1842-1904) в связи с выходом в свет второго, посмертного собрания сочинения Лескова, вынес жесточайший приговор автору «Некуда», «Соборян», «Очарованного странника», «Левши»… назвал его писателем, «лишенным чувством меры», нанесшим «явный ущерб художественной правде» и не имеющим никакого права называться классиком русской литературы. А, например, М. А. Протопопов (1848-1915) вообще обезумел, назвав статью о Лескове «Больной талант»: то ли сам слегка приболел в те дни, то ли … нет, наверняка, он был здоров, как овцебык, и назвал он так свою работу, датируемую 1891 годом, с умыслом.

Кто такой, в самом деле, этот Протопопов для русской литературы? Никто. И, как критически мыслящий человек и уже потому не глупый, он прекрасно знал себе цену и мириться с этим, как любой, не очень даровитый, но тщеславный человек, не хотел. Подобное часто случается с подобными  людьми. Писательски, то есть первозданно, чувствовать мир не могу, так хоть покритикую тех, кто может мыслить и писать, и чем жестче, чем нахальнее, а то и безумнее будет моя критика, чем значительнее будет предмет критики, тем значительнее буду я, критик. Надо же придумать такое заглавие для статьи о Лескове! Надо же быть таким бесчувственным и самоуверенным!

Надо же … и пожалеть Протопопова, как сделал мудрый Лесков в своем письме к слабоумному критику, о котором теперь вспоминают лишь шибко дотошные литературоведы и которому великий писатель такие слова писал: «Критике вашей недостает и с т о р и ч н о с т и . Говоря об авторе, вы забыли его время и то, что он есть дитя своего времени… Я бы, писавши о себе, назвал статью не больной талант, а трудный рост», и которого великий Лесков благодарил за общий тон статьи, хотя и решительно возражал против основных ее положений (Лесков Н. С. Собрание сочинений. М., 1957. Т. С. Т. 1, С.VIII).

Вот как случается в русской литературной жизни! Автор лучших в XIX веке произведений о «русской человечкиной душе» вроде бы как извиняется перед каким-то критиком, благодарит его за что-то, за «общий тон», вместо того, чтобы обозвать его каким-нибудь русским резким словом… Э-э, нет. Не таков был Лесков, всеми презираемый. Лишь в исключительных случаях он взрывался, проявлял несдержанность. Да и нельзя ему, изгою, было лезть на рожон: замяли бы совсем. Он это понимал. Не на луне жил. Он переживал. Обиду копил. Держал ее в себе. А она его изнутри томила. Болезнь ему готовила…

Трудный рост. Трудно росла, поднималась до уровня Лескова сама русская земля, цены себе не знавшая и до сих пор ее не познавшая.

Но оставим на время эмоции (на время, потому что нам, в отличие от писателей XIX – XX веков пока – пока! – вроде бы нет большой нужды сдерживать эмоции и по христиански подставлять направо-налево свои щеки, пока – пока? – не часто битые) и вспомним публицистические произведения, в которых Лесков отстаивал свою, очень схожую с конфуцианской, точку зрения на развитие Российской империи.

«Нужно пролить в массы свет разумения, нужно очистить их вкусы, нужно указать им другие наслаждения…» (Лесков Н. С. Честное слово. М., 1988. С. 33)

Так завершает очерк «Вопрос об искоренении пьянства в рабочем классе» сторонник постепенного, не спешного, трудоемкого воспитания, улучшения, возвышения рабочего класса. Ни слова о революционных переворотах, о свержении существующего строя, о плохих правителях…

Но почему же этого человека не любило III Отделение?!

«… Нет людей, которые бы не стоили человеческого внимания» (Там же. С.51)

«Пишущий эти строки, конечно, далек от всякой мысли оправдывать известные наклонности чиновников, еще далее от намерения безусловно защищать их нравы; но он не может разделять мнения о необходимости бесконечного преследования их, без предоставления им способов повести новую жизнь…» (Там же. С.51)

«Когда честный труженик получает за труды свои должное воздание, за небольшие труды – немного, как и следует, а за большие – много и вполне по заслугам, тогда  н е т  для него счастия: тогда только оценены его заслуги и труды; тогда он получает, так или иначе, только надлежащую плату за них. Этого-то единственно, а ничего другого, т. е. не лишнего вознаграждения, не счастия, желает себе и другим человек, вполне развитый, сознающий свои права и обязанности, сознающий свое человеческое достоинство. При таком сознании невозможно желание большего, чего-либо иного, кроме правильного вознаграждения за свои труды. При таком сознании человек не просит для себя счастия, ни у бога, ни у людей. Он знает, что потому-то, между прочим, и велико число несчастливцев, что есть счастливцы, которые получают много, пользуются разными благами случайно, по воле судьбы, счастья, а не всегда за труды, не по заслугам и достоинствам…» (Там же. С. 74-75). И далее в этой же статье «С Новым годом!», вышедшей в «Северной пчеле» 31 декабря 1861 года:

«Мы знаем, конечно, что в мире большой недостаток, недочет в общем благосостоянии, но ведь это не без причин, как не без причин и то, что есть счастливцы… Устраните эти причины, и вы устраните пролетариат, пауперизм и вообще всякого рода общественное зло…» (Там же. С.77).

И опять ни слова о том, что честным труженик может стать только в результате переворота, революционного взрыва.

 

Самые революционные 150 лет

 

Неполные полтора века (1775-1918 гг.) были в истории Земного шара, пожалуй, самыми революционными. К тому времени, когда жили и творили Лесков и Ницше, социальные ураганы пронеслись над Америкой и Старым Светом, Индостаном, Китаем и Японией… Казалось бы, мудрые люди, анализируя эти бурные события, а также аналогичные события предшествующих веков, должны были более или менее четко познать основные причины революций и выработать некие способы и средства сдерживания мощных ударов, объективных по внутренней сути, неизбежных и уже поэтому требующих пристального внимания теоретиков и практиков государственного строительства. Да, такие рассуждения могут привести нас в болото идеалистов-утопистов. Да, человек, толпа, общество гораздо сложнее, чем хотелось бы тем, кто стремится ими управлять, непредсказуемы, не подвластны регламентации, строго математическому расчету, прогнозированию.

Столько веков и тысячелетий копило человечество опыт, столько умных правителей и мыслителей ломали головы над одной из самых важнейших проблем жития, над тем, как упорядочить жизнь человека, общества, государства, сделать граждан счастливыми, общества – мобильными в средствах и способах самовыражения, - государства – прочными в пространственно-временном поле! Столько было предложено теорий и схем государственного строительства со времен Аменемхета I, египетского фараона (2000-1970 гг. до н.э.), сторонника сильного централизованного государства, автора «Поучений», адресованных его сыну Сенусерту. Какой богатейший материал мог бы быть в руках теоретиков и практиков! К сожалению, мыслители XIX в. не владели в полном объеме государственной историей Земного шара, теорией государства. В Западной Европе и в других регионах планеты еще неизвестны были в полном объеме труды того же Аменемхета, а также Махабхарата, Артхашастра, работы основоположников фа цзя, «школы законников», Конфуция – яростного противника этой школы, и так далее, и так далее. С другой стороны, у того же Ницше, как и у других европейских ученых, были прекрасные возможности изучить эту проблематику по истории Древней Греции, Древнего Рима… Почему мыслителям XIX века показалось, что они знают и могут больше, чем Платон, Аристотель, чем сам опыт предшествующих поколений? Почему они бросились создавать новые теории, новые утопии от анархистской до коммунистической? Неужели им казалось, что они действительно создают нечто вечное, нечто более значительное, чем было сделано до них? Да, им так казалось! Они были уверены в этом. Бурное развитие промышленности, достижения в науке и технике были, видимо, основной предпосылкой поражающей воображение спеси практически всех мыслителей Девятнадцатого века, упустивших в своих размышлениях многое.

Они упустили из вида человека, общество, государство в своем динамичном развитии от одного состояния к другому, третьему, четвертому… Мы постараемся объяснить свою мысль самым примитивным образом. Начнем с вопроса, почему человек революционен по сути? Ответ прост: потому что жизнь периодически ставит его в злобно-недовольную ситуацию, выбраться из которой ему мешают другие люди, довольные этой же ситуацией и готовые драться за сохранения этой ситуации насмерть. Чтобы проиллюстрировать этот ответ, представим себе такую историю.

На необитаемом острове

 

На необитаемом острове высадились сто пар счастливых молодоженов в возрасте от 18 до 22 лет. На острове жизнь поставила их, очень разных, в одинаковые условия, то есть, говоря языком легкоатлетов, на стартовую линию, и сказала: «Бегите, ребятки! Кто сколько пробежит, тот того и достоин, тот и получит достойное вознаграждение!».

Через двадцать лет жизнь, главный судия, подводит итог интересного пробега: кто-то из бегущих занял первое место, кто-то – второе, пятое, тридцать восьмое, семьдесят шестое, сотое. Одна из пар заработала, скажем, 10 млн. долларов. Другая – 9 млн. долларов, третья – 7… последняя пара заработала и получила, согласно условиям пробега, скажем, 10 тысяч долларов. Разницу чувствуете?!

Но жизнь продолжается, то есть ставит перед нашими островитянами куда более сложную, уже не арифметическую, но алгебраическую задачу: как распорядиться деньгами, как жить дальше?

Нормальные люди (а мы имеем в виду только таких) деньги пустят в дело: на образование детей, на хорошую их женитьбу, на достойное обустройство жизни детей и своей жизни, пустят они деньги в оборот… Конечно же, найдутся и такие, которые промотают все – ну это их личное дело. Мы же говорим о серьезных людях, о серьезном новом этапе жизни островитян, на котором происходит социальное расслоение некогда «равной сотни пар».

Что говорили об этом этапе всякие утописты, особенно, марксисты, или, как их величал Н. С. Лесков, «красные дурачки»? Они убеждали (в основном самих себя) слабохарактерных в том, что второго этапа в жизни так называемого коммунистического общества не будет, быть не должно! Возможно ли это? По-человечески ли это? Согласится ли кто-нибудь из наших островитян начать второй этап гонки, вновь заняв равное для всех место на линии старта? А вы согласитесь? А кто же в таком случае согласится?

Чудаки эти Маркс и Энгельс и все, кто поверил в их чуждую человеку, обществу, государству идею! Чудаки.

Люди XX века, россияне, хорошо знают, как бегали наши сограждане на первом этапе, на втором, третьем… как добрались они до четвертого этапа (чуть подробнее об этом читайте в главе «Лесков, Ницше и религия»), начавшегося в 80-х годах, когда всеми без исключения бегунами была построена «Материально-техническая база», то есть, грубо говоря, испечен пирог, который нужно было кому-то срочно поедать, чтобы он не испортился. Поедаем. Пока еще не съели (сегодня 05.02.2003). Пока еще не придумали новую государственную идею (о ней тоже чуть позже), способную, если не выстроить большинство граждан в стартовую линейку, то уж хотя бы разрядить напряжение между двумя пластинами общественного конденсатора: между богатыми, родом из 1917 года, и бедными…

Да, эта схема слишком примитивна, но она постоянно действует в жизни людей, и ее-то забыли почти все главные действующие лица, то есть главные герои революций XIX века. Многим из них почему-то показалось, что революции должны и могут не только изменить мир, но и навсегда упорядочить его, облагородить человека, общество, государство, то есть качественно переделать их.

Эти славные герои не понимали, что любая революция всего лишь высаживает победителей на наш остров, что другого пути у победителей нет. У побежденных, кстати, есть несколько путей: либо гибель, либо бегство, либо «перекрашивание», перевоплощение, перерождение (такое случалось постоянно в истории революций, в том числе и в истории ВОСР, о последствиях которой говорили задолго до нее и Ницше, и Лесков).

Мы не считаем себя, упаси Боже! умнее героев революций 1775-1918 гг., а тем паче теоретиков всевозможных политических и антиполитических учений, и, более того, мы почему-то уверены в том, что «островная история» им была известна. Но, если это так, то мы вправе задать им и себе вопрос: а зачем же в таком случае они устраивали революции, писали всякую галиматью о человеке, обществе, государстве, о великой пользе насильственных переворотов, о каких-то утопических социализмах и даже коммунизмах? Ответить на эти вопросы можно очень жестко: они делали все это из неудовлетворенного тщеславия, надеясь победить, занять в самом начале «пробега» по нашему острову, по стадиону жизни, прочные лидирующие позиции со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Так нельзя говорить об уважаемых людях? Согласны. Но другого ответа найти мы не можем. Либо они не знали о существовании нашего острова (то есть о «человеческом, слишком человеческом», о «человечкиной душе»), либо, зная, изощренно лукавили.

 

Идеальные нити – неидеальный ковер

 

Жизнь соткана из идеальных нитей, но в жизни идеального нет, в чем легко убедиться, вычленив из этого объемного, постоянно развивающегося в пространстве и во времени ковра жизни любой из его фрагментов и беспристрастно его исследовав.

Не идеален атом и даже мечущийся по странным законам электрон. Не идеален человек и даже мечущаяся по странным, тоже пока не познанным желаниям душа.

Идеальными могут быть только схемы жизни разных дурачков (белых, красных, зеленых и т.д.), во множестве своем искренних.

Почему так получается, почему так устроена жизнь, сплетенная из идеальных замыслов, надежд, мечтаний и не идеальная совсем? Почему? Кто повинен в этом, в чем кроется первопричина этого? Видимо, в том, что нити идеального, первозданного, несут в себе разные, в том числе и противоположные и противоборствующие качества. Например, построенные на старте члены нашей сотни пар вроде бы имеют равные друг перед другом условия и возможности победить, но в силу известных причин они не способны прийти к промежуточному финишу (а все финиши в жизни людей промежуточны) столь же ровной «стартовой» линией, а значит, уже в этой неспособности кроется причина разидеализации любой, даже самой мудрой теории жизни человека, общества, государства.

 

Фа цзя,  Конфуций и человеческие желания

 

Думается, что и эта мысль была известная теоретикам и практикам, героям обозначенного нами временного интервала. В конце концов, идеи легизма, то есть идеи школы фа цзя, провозглашавшие равенство всех перед законом (закон един для всех) и уже этим признающие саму возможность равенства для всех, и идеи конфуцианства, основанные на неравенстве людей и на уверенности Конфуция в том, что сложнейшую пирамиду государства можно содержать в полном порядке с помощью моральных норм, воспитания и образования граждан, в XIX веке были известны многим революционно настроенным, не сдержанным людям, героям и антигероям.

Им также было известно, что Конфуцию и многочисленным его ученикам не удалось на деле продемонстрировать «всесильность» идей Учителя, идеальных, надо сказать. И сторонникам другой идеальной идеи – фа цзя – не удалось это сделать. Почему же? Потому что и ту, и другую идеальную идею постоянно разрушали такие идеальные люди, как наши островитяне, мечущиеся по этапам жизни, личной, общественной и государственной, и мечтающие жить по-человечески, то есть по своим желаниям.

Человеческие желания! Камень преткновения всех теорий, всех великих государственников. Ни одному из политических и государственных деятелей планеты людей не удалось победить полностью и окончательно человеческие желания, то есть «человеческое, слишком человеческое», «человечкину душу». Ни одному. Даже самым удачливым из них. Даже Саргону Аккадскому и Приаму и его победителям, даже Ашоке и Периклу, Аттиле и Цезарю, Августу и Карлу Великому, Тимуру и Бабуру, Аурангзебу и Петру Великому, даже Чингисхану … - никому. Даже тем, кто, казалось бы, сделал в жизни все, что хотел. Человеческие желания, эти туго сплетенные змеевидные, очень ядовитые нити, сгубили все, созданное тем же Александром Македонянином, Юстинианом, Чингисханом… сразу же после их смерти, либо чуть позже, либо еще при их жизни.

Человеческие желания – мощная завеса на путях к цели для теоретиков и желанный, любимый предмет исследования для мыслителей и писателей. Эти, последние, в своих изысканиях иной раз восходили на величайшие вершины познания человека, общества, государства, но, к сожалению, в XIX в., таких восхождений было не много. И виною тому, по нашему мнению, являются революции, не только породившие во множестве героев и антигероев истории, но и дифференцировавшие мыслительный процесс, процесс творчества, заковавшие его в партийные кандалы. Взгляд у всех героев и антигероев того столетия был слишком уж целевой, узконаправленный на победу. А победа не любит инакомыслящих, потому что она прекрасно понимает свою «промежуточность», невечность. Она-то понимает. И делает все, чтобы победители об этом не догадывались. Еще хуже дело обстоит с поражением. Оно мечтает победить любой ценой, и, естественно, оно терпит только тех, кто по ее мнению, ведет его, поражение, к победе.

Именно поэтому не у дел остались такие осмыслители темы «Человек. Общество. Государство», как Гельвеций (его работу «Об уме» знают в настоящее время далеко не все студенты и выпускники гуманитарных ВУЗов),  как Лесков, надолго отправленный в изгои, Ницше, записанный чуть ли в духовные праотцы фашизма.

Человеческие желания.

Лесков и Ницше являлись противниками насильственных переворотов, и эта позиция не устраивала никого. Обидно, однако. Вот несколько выдержек из статьи «С Новым годом!»

«Да и смешно было бы требовать не только создания, в самое короткое время, общественного благосостояния, но и мгновенного, быстрого устранения условий и обстоятельств, противодействующих жизни правильной и счастливой. Хорошо уже то, что возможно и даже необходимо устранения таких условий и обстоятельств. Остальное – дело времени, а также трудов, заслуг. Кроме даровых сил природы, Провидение ничего не дает даром и случайно: оно бесконечно правдиво, и потому все то, что есть у нас действительно хорошего, полезного, благотворного и прочного, то  п р и о б р е т е н о  или нами самими, или нашими отцами, и приобретено  з а к о н н ы м  образом, честными и полезными трудами, действительными заслугами.

Но люди возразят нам на это: даже великие умы, гениальные государственные люди, испокон века, целые тысячелетия, хлопочут об общем благосостоянии, ежедневно создают для этой цели новые теории, придумывают меры, иногда даже жертвуют собой для достижения общего благосостояния, а оно не только не осуществилось, но даже и не составляет еще предмета общего, единодушного желания.

Правда, оно не осуществилось, но зато осуществляется. Взгляните на мир –  м и р  и д е т  в п е р е д; взгляните на нашу Русь -  и  н а ш а  Р у с ь  и д е т  в п е р е д « (Лесков Н. С. Честное слово. М., 1988. С. 77 – 78).

«Не приходите в отчаянье от тех сил и бедствий, которые еще преследуют человечество даже в самых передовых странах мира; не пугайтесь, что еще далеко не одни нравственные законы правят миром и что произвол и насилие  н е р е д к о  и  в о  м н о г о м  преобладают в нем:  н е р е д к о  и  в о  м н о г о м ,  и  н е  в с е г д а  и  н е  в о  в с е м . Всмотритесь в то, что совершается перед вами, и вы увидите, что между злом и добром, между ложью и правдой, между произволом и правом идет не только ежедневная, но и ежемгновенная борьба, и теперь не то, что было прежде: теперь дело правды, истины, добра и правды чаще прежнего берет верх и одерживает блестящие победы над произволом, над ложью и неправдой. Вникните в эту борьбу, и вы убедитесь, что она необходима, и благотворна, и рано или поздно кончится решительным торжеством нравственных,  б л а г и х  начал. В этой-то борьбе и вырабатываются и крепнут лучшие начала; в этой-то борьбе и слабеют ежедневно и уничтожаются ежеминутно начала, враждебные добру и правде. Эта-то борьба и есть лучшее доказательство, что мир человечества не неподвижен, что он не гибнет и не дряхлеет, а, напротив, крепнет и растет как духом, так и телом, что он  и д е т  в п е р е д  и  п о й д е т  в п е р е д!» (Лесков Н. С. Честное слово. М., 1988. С. 78 – 79).

«Когда же и на сколько мы достигнем такого благосостояния и такой жизни, т.е. жизни полной и счастливой, богатой разумом и любовью, единственно достойной человека? Или никогда, или не скоро, или скоро. Это в нашей воле. Чем более мы будем учиться и размышлять, как вслух, так и про себя, тем скорее и лучше уразумеем мы условия нашего благосостояния и пути к жизни полной и разумной; чем более будем мы трудиться, тем скорее приобретем средства к такой жизни…(Там же. С.82).

Язвительный читатель уже понял, что Лесков в этой статье также утопичен, как и творцы коммунистических учений. «Терпенье и труд все перетрут» – вот его кредо. Но эта утопическая статья вовсе не является научной разработкой, версией, а то и теорией жития российского человечества, а то и программным документом создаваемой писателем в глубоком подполье партии. Это – всего лишь новогоднее пожелание, успокоительное, оптимистическое. Это – подсказка мудрого человека для сограждан, своего рода добровольный путеводитель: хотите следуйте моему совету, хотите нет, хотите просто трудитесь и детей рожайте, хотите устраивайте революции, надеясь на случай, на удачу, на победу.

«Живя такою жизнью, мы не только не промотаем отцовского наследства, но оставим многое для своих наследников и лучше обеспечим участь их, нежели отцы и деды наши обеспечивали нас своим счастием. Во всяком случае, чем труднее будет нам, тем легче другим, а в том числе и детям нашим» (Там же. С. 82).

Заметьте, Лесков обращается здесь к семьянину, а не к тем, у кого руки чешутся, тянутся к флагам и ружьям, кто призывает на борьбу обывателя. Писатель именно о нем, обывателе, и печется, уговаривая его не лезть в пекло социальных бурь.

Как же относится к аналогичной проблеме немецкий философ?

«Человеческое, слишком человеческое». 450.

Новое и старое понятие правительства. Разделять правительство и народ так, как будто в их лице борются и приходят к соглашению две отдельные сферы сил, более сильная и высокая и более слабая и низкая, есть остаток унаследованного политического сознания, которое еще и теперь точно соответствует исторически установившемуся соотношению в большинстве государств. Если, например, Бисмарк называет конституционную форму правления компромиссом между правительством и народом, то он руководится принципом, разумность которого обусловлена исторически (и тем же, впрочем, обусловлен и придаток неразумия, без которого ничто человеческое не может существовать). В противоположность этому теперь следует научиться – согласно принципу, который возник только из головы и уже должен делать историю, - что правительство есть не что иное, как орган народа, а не какой-либо опекающий и почитаемый «верх» в отношении к воспитанному в скромности «низу». Прежде чем принять это доселе неисторическое и произвольное, хотя и более логическое, понятие правительства, следует учесть его последствия: ибо отношение между народом и правительством есть самый могущественный прототип, по образцу которого непроизвольно строится отношение между учителем и школьником, хозяином дома и слугами, отцом и семьей, военачальником и солдатом, мастером и учеником. Все эти отношения, под влиянием господствующей конституционной формы правления, теперь немного перестраиваются: они становятся компромиссами. Но как они должны преобразиться и переместиться, изменить название и сущность, если головами всюду овладеет указанное самоновейшее понятие! – на это, впрочем, понадобится, быть может, еще целое столетие. Притом более всего желательны осторожность и медленное развитие» (Ницше Ф. Сочинения в двух томах. Том 1. М., 1990. С. 435).

«…Не насильственные новые распределения необходимы, а постепенные пересоздания образа мыслей; справедливость должна стать во всех большей, инстинкт насилия должен всюду слабеть» (Там же. С. 436).

Подобных отрывков, обосновывающих наше утверждение о том, что и Лесков, и Ницше являлись сторонниками постепенных государственных реформ, «постепенного пересоздания образа мыслей», очень много в разных сочинениях философа и прозаика. Мы надеемся, что читатель либо поверит нам на слово, либо вспомнит или прочтет заново и того, и другого и убедится в нашей правоте.

 

Отношение Лескова и Ницше к социализму

Ницше. «Человеческое, слишком человеческое». 437.

Социализм в отношении его средств. Социализм есть фантастический младший брат почти отжившего деспотизма, которому он хочет наследовать; его стремления, следовательно, в глубочайшем смысле слова реакционны. Ибо он жаждет такой полноты государственной власти, какою обладал только самый крайний деспотизм, и он даже превосходит все прошлое тем, что стремится к формальному уничтожению личности; последняя представляется ему неправомерной роскошью природы, и он хочет реформировать ее, превратив ее в целесообразный орган коллектива. В силу своего родства он всегда появляется поблизости всякой чрезмерно развитой власти, как старый типичный социалист Платон – при дворе сицилийского тирана; он приветствует цезаристское могущественное государство века (а при случае и содействует ему), потому что, как сказано, он хочет стать его наследником. Но даже это наследство было бы недостаточно для его целей, он нуждается в такой верноподданнической покорности всех граждан абсолютному государству, какая еще не существовала доселе; и так как он уже не может рассчитывать на старое религиозное благоговение перед государством, а, напротив, непроизвольно должен содействовать его устранению – потому что он стремится к устранению всех существующих государств, - то ему остается надеяться лишь на краткое и случайное существование с помощью самого крайнего терроризма. Поэтому он втайне подготовляется к террористической власти и вбивает в голову полуобразованных масс, как гвоздь, слово «справедливость», чтобы совершенно лишить их разума (после того, как этот разум уже сильно пострадал от полуобразованности) и внушить им добрую совесть для той злой игры, которую они должны разыграть. – Социализм может послужить к тому, чтобы особенно грубо и внушительно убедить в опасности всякого накопления государственной власти и в этом смысле внушить вообще недоверие к государству. Когда его хриплый голос присоединяется к боевому кличу «как можно больше государства», то сначала этот клич становится шумнее, чем когда-либо; но скоро с тем большей силой доносится и противоположный клич: «как можно меньше государства!» (Там же. С. 446 – 447).

Лесков в романе «Некуда» и даже в самом названии романа, дал убийственную художественную характеристику социализму (хотя задача мастера была куда более локальна), простить которую люди, а особенно самые активные из них, никогда не смогут. А так как охотно верящих да и активных сторонников социализма в Российской империи было и всегда будет много, то можно лишь пожалеть гения «русской человечкиной души» и всех, кому близко его творчество.

Лесков не стремился к построению строгих, фундаментальных зданий государственного устройства и не критиковал с научной точки зрения ни социалистическое учение и его творцов, никакие другие учения. Он критиковал их с точки зрения художника, изнутри познавшего жизнь и «человечкину душу», имевшего близкий к абсолютному «человечкин слух», точно угадывавшего то, что подойдет человеку и что его натура не воспримет ни за какие коврижки.

Разве могли герои произведений Лескова стать, например, «настоящими коммунистами», «двадцатипятитысячниками», героями советских пятилеток, верными и вечными строителями коммунизма? Могли, конечно. Если бы жизнь заставила. Но добровольно, по собственному желанию – вряд ли.

Герои Лескова, вероятнее всего, оказались бы в «Белом движении», либо повторили бы путь Григория Мелехова или каких-нибудь красных командиров, павших в 1937 году, или странствующих по бедности эмигрантов (впрочем, бедствовали за границей далеко не все)…Лесков писал людей слишком обыкновенных, не твердолобых, чтобы они могли поверить, не притворившись, и притвориться, не поверив, каким, собственно говоря, он и сам был, не притворенным, не притворившимся и не способным притворяться, за что и страдал, а, страдая, порою дерзил, когда не выдерживали тормоза душевные.

Только в несдержанном состоянии такой с виду степенный и рассудительный, не любивший драки и перевороты человек мог написать в «Леди Макбет Мценского уезда» о Сонетке и Фионе: «…Такие женщины очень высоко ценятся в разбойничьих шайках, арестантских партиях и петербургских социально-демократических коммунах» (Лесков Н. С. Собрание сочинений. В одиннадцати томах. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1956 – 1958. Т.1. С. 134).

Каково было читать подобное о себе членам этих коммун, прочим социал-демократам и тем, кто симпатизировал им на всякий случай?!

 

Промежуточные выводы

 

Не имея желания убивать нашего читателя цитатным бомбированием (лучше сказать, зомбированием), мы на основе уже сказанного осмелимся сделать следующие выводы:

1) Лесков и Ницше являлись противниками революций и переворотов, считали, что улучшать государственное устройство нужно а) постепенно, б) законными средствами и гуманными способами, в) комплексно, то есть одновременно улучшать и человека, и общество, и государство.

2) Оба они догадывались о сложности этого пути, о его «маловероятности», но это не поколебало их веры в реформы.

3) Немецкий философ и русский прозаик в одинаковой степени не понимали, не воспринимали социалистическую идею. Каждый из них по-своему выступал против этого учения.

Еще в 1988 году Л. А. Аннинский писал в статье «Почва правды»: «Драма Лескова-публициста состоит в том, что «жизнь, так сказать», не подтвердила его воззрений на развитие России…»

Точно такие же слова можно сказать и о Ницше: его антисоциалистические мысли не нашли отклик в душах тех же российских революционеров.

Невнимательный читатель может и впрямь поверить этому приговору, но, надо помнить, что и Лесков, и Ницше были не вождями народных масс или революционно настроенных несдержанных групп людей, призывавших толпы идти туда-то или куда-то, а были они мыслителями, предупреждавшими сограждан по Земному шару о грозящей им опасности. Опасность была. К немецкому философу и к русскому прозаику не прислушались, избунтовались, извоевались, наработались на войну, а не на себя!, потеряли (Россия, Германия, другие страны Европы) «демографический темп», особенно Россия, то есть, грубо говоря вкус к жизни потеряли они, истрепались, устали. И … территорию, которая была ядром, опорой, центром государственного, экономического, культурного и военного развития Московской империи, то есть так называемое Золотое Кольцо, где совсем недавно было густо рассыпано «золото русской пробы», то есть русскоязычное население, также опорное в Империи, стали населять инородцы, а это, в свою очередь, означает, что в XX веке в России, увлекшейся социалистической идеологией (даже не идеей, а идеологией!), проиграл народ – русский народ, народ-основатель Империи, народ, построивший в этой державе при активном содействии украинцев, белорусов, евреев, татар практически, все, чем в 2003 году, когда пишутся эти строки, богата страна, народ, в который по-писательски был влюблен Лесков, народ, который не прислушался к своему гению, увлекся опасными измами и поставил себя на край пропасти.

С немецким народом, к которому в первую очередь обращался Ницше, дело обстоит не намного лучше. Но это тема другой работы.

 

 


 

Глава V. Религия. Лесков и Ницше

Общие рассуждения

 

«Граждане XIX века», испытав на себе мощное давление научно-технического прогресса, промышленной революции, столь же мощного демографического бума, а также дифференциации жизни и общества, слегка растерялись, скрыли эту растерянность друг от друга и, чтобы скрыть ее от самих себя, стали придумывать во множестве разные объяснения мироздания и всех его составных частей, в том числе и «людскую часть»: как появилась жизнь на Земле, как она – жизнь – образумилась и обзавелась существами разумными, как эти существа существовали, прогрессировали, учились жить и объяснять жизнь, как допрогрессировали они до XIX века н.э. Не стоит обижать иные времена: и в Древнем мире и в Средневековье на Земном шаре жили неспокойные существа, пытавшиеся разобраться в сути явлений природных и общественных. Многие из них догадывались, что в фундаментальных трудах, таких как «Библия», «Махабхарата» и так далее, все о Мироздании, о Жизни уже сказано. Но почему-то им, существам разумным, неспокойным, эта догадка не грела душу. В XIX веке некоторые ученые стали несмело высказывать мнение в пользу этой догадки, но большинство мыслителей продолжали искать свои объяснения и создавать свои теории Мироздания. Этот век породил в массовом (!) сознании быстро ставшую модной идею о поступательном, прогрессивном движении истории планеты «от простого к сложному», от этакого примитивно-дебильного состояния человека, общества, человечества в целом к человеку, обществу, человечеству «прогрессивному». На первый взгляд эта идея и ее модность мало того, что безукоризненны, но и «всесильны, потому что верны». Действительно, разве можно (особенно с точки зрения интеллектуалов XIX века) сравнить «обитателя бочки», Сократа, Пифагора с каким-нибудь Гегелем, Контом, Шопенгауэром, Марксом, Энгельсом и другими мыслителями, написавшими толстые труды, расписавшими в них жизнь во всех ее проявлениях?

На наш взгляд, идея поступательного, прогрессивного движения жизни в пространственно-временном поле верна лишь отчасти. Например, демографическая динамика поступательна: население Земного шара действительно неуклонно увеличивается. Может быть, также неуклонно увеличивается «количество жизни», то есть «количество живого вещества», хотя в этом еще предстоит разобраться ученым, потому что увеличение «людской массы» (в настоящее время она составляет приблизительно 400 – 450 млн. тонн) сопровождается уменьшением общей массы некоторых животных и растений, микроорганизмов. К чему может привести эта динамика, догадаться не сложно, хотя мыслителей Девятнадцатого века подобные проблемы интересовали очень мало. Очарованные достижениями науки, техники, промышленности, находившиеся под магнетическим воздействием революционных бурь, они не заметили, как в их сознание пробралась душевная зараза, имя которой спесь. Такое случается с людьми, попадающими из грязи в князи. Спесь одолела мыслителей от Гегеля и Шопенгауэра до Ницше, ослабленного к тому же изматывающей болезнью, от анархистов до коммунистов, во главе с мальчишески задиристым Марксом, создавшим в этом задиристом состоянии совсем уж примитивную схему движения истории Земного шара от одной общественно-экономической формации к другой (от дебильной к коммунистической, якобы не дебильной в понимании мужа баронессы фон Вестфаллен). Пожалуй, только религиозные мыслители не поддались злому искушению по вполне понятным причинам. Они не имеют права отвергать Бога, они обязаны доказывать и обосновывать первичность Бога, создавшего человека не для того, чтобы тот, постоянно прогрессируя, мог вырваться за Божественную асимптоту, за тот Предел, о котором мечтали многие сочинители мифов, в том числе и греческих мифов. Как им хотелось верить в то, что и человеку можно проникнуть в область бессмертного, как им хотелось в этом бессмертном пожить, постоянно прогрессируя по настоящему, а, не приближаясь к недоступной асимптоте, к недоступному Богу! Ограничив свое мышление устремленной в бесконечность, объемной Божественной асимптотой, религиозные мыслители поставили перед собой сложнейшую задачу постоянно прогрессировать в замкнутом пространстве, очерченном Божественной сферой, которая – да! – может быть бесконечной в макро и микро мире, но которая все-таки ограничивает человека, безграничного в своих устремлениях. Видимо, понимая опасность этих устремлений, религиозные мыслители во все времена и во всех странах старались сдерживать человека, общество, государства от искушений вырваться за пределы асимптоты, а так как теологи и все служители церкви тоже люди (может быть, больше люди, чем простые обыватели), то и им свойственно стремление к легким победам, в нашем случае, к легким внушениям. Именно поэтому они (теологи и рядовые служители церкви) часто упрощают свою задачу, прикрываясь Богом, который есть все. Именно поэтому они и придумали для себя великолепный ход, то есть идею превалирования веры над знаниями. Сначала вера в Бога, потом все остальное. И чем глубиннее вера, тем … меньше знаний необходимо верующему! Это, в самом деле, удобно. Нет необходимости давать обывателю азы теории пределов с ее головокружительной радостью для способного понять Божественность асимптоты и с ее смоговой душевной болью для тех, кому сложно проникнуть в бесконечность приближающейся к асимптоте кривой, в вечность этой бесконечности, в ее необъятность. Зачем чудить – когда нужно лишь поверить, чтобы быть счастливым?!

Так-то оно так, на первый взгляд. Но если вспомнить, как пышно разветвились к XIX веку, практически, все монорелигии, продолжая ветвиться, то можно признать, что проблем у теологов, у духовных руководителей разных религиозных систем в том веке было не мало.

Это самое атеистическое столетие в истории Земного шара поставило перед честными мыслителями сложнейшую задачу: как вести себя по отношению к религии, в нашем случае, к христианству, которое стало быстро терять авторитет в массах (этот процесс продолжался вплоть до третьей четверти следующего столетия, тоже атеистического), как и что можно и нужно писать людям, толпе, человечеству по этой важнейшей теме, можно ли быстро найти душевную альтернативу?..

Нам, «гражданам XXI века», со стороны, естественно, виднее. Мы, глянув на Земном шар двух предыдущих столетий, можем абстрагироваться и признать, что все драки этих веков (религиозная полемика, социальные бури, мировые войны и так далее) гроша ломаного не стоили хотя бы потому, что они не решили ни одной вечной человеческой проблемы, а все победители (да и проигравшие) тех драк лишь хорошо или не очень хорошо, или совсем плохо решали свои насущные задачи, личные, семейные, общественные, государственные и межгосударственные, ничего общего не имеющие, повторимся, с вечными задачами, которые человечество решает с того момента, когда оно покинуло до неолитический райский сад. Нам, действительно, виднее. Мы можем уверенно сказать: «Зря вы, наши ближайшие предки, время проводили в библиотеках, корпя над «Капиталами», «Манифестами», «Антихристами»… зря вы людей натравливали друг на друга, сами несдержанные, славолюбивые, - иной нужно было искать человеческий след в будущее, слишком много жертв заплатили люди обыкновенные за ваши «правды-кривды»…

Такой приговор – это ведь тоже спесь, либо подростковая дурь, хотя бы потому, что историю, как и родителей, не выбирают, значит, историю, как и родителей, бранить не стоит, ее понять надо, исследовав внимательно все составляющие, все нити туго сплетенного каната жизни.

Германия. Бисмарк. Ницше

 

Исследуя «третий и последний период» (Г. Рачинский) творчества Ницше, мы можем заметить движение мысли философа от романтического скептицизма («Заратустра – скептик», - говорил сам поэт) к удушающему волю к жизни («волю к власти») агностицизму, приговорившему его, человека когда-то веселого и доброго, к мрачным скитаниям духа, закончившимся «Опытом переоценки всех ценностей», то есть той самой «Волей к власти», недописанной больным философом, но изданной здоровой его сестрой Елизаветой Фёрстер-Ницше уже после смерти брата, и приглянувшейся через некоторое время тем, кто будет орать злостное «Хайль!», маршируя по городам Европы. Это движение вполне объяснимо, во-первых, прогрессирующей болезнью Ницше, во-вторых, моральной, опять же прогрессирующей расхристанностью человека, общества, человечества в целом, в-третьих, нарастающей оторопью в германском обществе, вызванной историческими же событиями, в-четвертых, язвительным непониманием критиков (в том числе и бывших друзей и доброжелателей) творческих метаний «отца Заратустры».

Мы не склонны слепо верить в любую из противоположных версий («бытие определяет сознание», «сознание определяет бытия»…), определивших словесную перебранку мыслителей, перешедшую затем в баррикадную трескотню обывателей, которая  в конце концов завершилась убедительной «победой» босоногих и голопузых в Московской империи, совершивших, стоит напомнить, в Двадцатом веке исторический подвиг. Мы не будем слишком уж умничать и заявлять о том, что истина, мол, находится где-то между этими якобы борющимися противоречивыми версиями. Мы не верим в постулат «жизнь есть борьба противоположностей», который так часто увлекал невинных в дикую, никому не нужную, обыкновенным людям ненужную борьбу. Мы считаем, что жизнь есть сосуществование многочисленных ее составляющих (нитей), что их бесконечно мигрирующие во Времени сплетения (если посмотреть на них со стороны, с далекой стороны, а не обожженным взглядом пострадавшего…) являются непрерывным, непрерываемым актом творения новых и новых «сценок бытия», связанных между собой некоей могучей «движущей силой жизни», ее причудливой логикой, ее первопричиной, ее безгранично щедрым спонсором, ее «блоком питания»… а то и, говоря общо, - самой жизнью, которая, во всяком случае, не есть борьба. Быть может, жизнь есть причина жизни – может быть, и такое! Но ни в коем случае жизнь не может быть борьбой, потому что у всякой драки есть причина. Разве любовь есть борьба? Разве можно объяснить неудержимое стремление зачать новую жизнь обыкновенной борьбой самки и самца, истосковавшихся по ласкам и оргазмам? Это же глупо – так думать! Это же проститутское мышление. Только проститутки мечтают лечь в постель с целями, безжизненными, антижизненными. Жизнь мудрее. Ее первопричины, ее живучесть, вечность, а жизнь вечна потому, что Бог вечен (это для верующих), потому что жизнь в бесконечном стремлении в бесконечную малость и в бесконечную «крупность», не теряет своих жизненно важных, жизнь дарящих, жизнь обеспечивающих свойств (это для неверующих), ее бесконечные же образы, ее неуспокоенность и страсть к самовоспроизводству, имеют не только некий смысл, но и бесконечно устремленный в «малость» и «крупность» (причем – одновременно) поток загадок и тайн.

Человеку свойственно упрощать жизнь, объясняя некие ее проявления. Но так уж примитивно нельзя относиться к жизни и к себе самим. Любой здравомыслящий человек, поживший к тому же, легко опровергнет любой твердолобый постулат, типа «жизнь есть борьба противоположностей», «бытие определяет сознание» и так далее, но человек, общество, человечество в целом удивительны как раз не тем, что они могут опровергнуть подобную чушь, а тем, что они ее не всегда хотят опровергать, а часто – хотят в нее верить и верят!

Почему подобное происходит в человеке разумном? Почему человек, сознающий свою мощь и силу, и интеллектуальный потенциал, и энергию своей воли, своего сознания, очень часто попадает под воздействие «бытия», быта, бытовухи? Почему столь часто в истории планеты можно встретить сильных героев, которые все делали наперекор «бытию»? Почему? Что чего определяет?

Мы уже говорили о том, что в XIX в. сначала интеллектуалы, а затем и народные массы подверглись мощному воздействию атеистического давления. Эта расхристанность быстро прогрессировала в том временном интервале, который начался для Ницше 3 окт. 1859 г., когда он в письме к матери написал, вероятно, первый афоризм («В человеческой жизни есть мгновения, когда мы забываем, что обитаем лишь в одной точке неизмеримой Вселенной»), и который завершился 3 янв. 1889 г. апоплексическим ударом на улице и окончательным помрачением. За эти тридцать лет «прогрессивное» человечество проделало путь от стачек и забастовок лондонских строителей, поддержанных рабочими Франции, Швейцарии и некоторых других стран Европы; от создания 1-го Интернационала в 1864 г. до создания в 1889 г. 2-го Интернационала… Можно ли сейчас, спустя 138-113 лет, сказать, что эти Интернационалы и все, связанное с ними в истории людей, были действительно явлениями в жизни планеты? Можно-можно. Без них Девятнадцатый век представить себе сложно, хотя, конечно же, эта линия истории была всего лишь одной из многочисленных составляющих движения жизни. В те же годы «передовые в техническом отношении страны» совершили скачок в создании крупных монополистических предприятий, что в еще большей степени расслоило, дифференцировало общество, отдалило верхи от низов, богатых от бедных, а это усилило социальную напряженность, в частности, в Европе, а это вынудило правительства искать пути сдерживания последствий грядущих социальных взрывов, а лучше сказать, - ликвидации причин этих потрясений. Путь верхи нашли обычный, они стали готовиться к внешним войнам, строить военные заводы, выпускать на них громадное количество стреляющего металла…

Не заметить этого мог лишь абсолютно ленивый умственный увалень. Ницше ленивым не был. Он болел человечеством, это видно в любом его произведении. Но человечеству, увлеченному делами и разборками, было не до него, как, впрочем, ни до кого другого, кто бы осмелился писать о нем, о человечестве, правду. А правдой являлось броненосное самомнение, раздувавшееся мощным зобом с каждым новым крупным предприятием, с каждым спущенным на воду линкором. Человека можно понять. В начале Девятнадцатого века он изобрел, построил пароход и паровоз и начал быстро улучшать технические характеристики этих монстров, а в начале 60-х годов, то есть в самом начале творческого пути Ницше, быстро обретавшего свою строку, он, человек, построил первые броненосцы, в том же веке появился телеграф… а как прогрессировала артиллерия, огнестрельное оружие!

Человек. Этот крохотный муравей. Это неспокойное дитя. Ходят слухи, будто еще в Средние века в Европе было изобретено автоматическое оружие, будто бы отставленное мудрыми правителями, гуманными очень, «на потом». Еще более упорные ходят слухи о том, что некий русский умелец будто бы представил российскому монарху проект пулемета за несколько десятилетий до того, как появился на свет знаменитый «Максим», удачно обстрелянный в Англо-бурской войне. Российский монарх отверг идею производства пулемета потому, что производительность труда на русских заводах была гораздо ниже, чем на заводах развитых стран. Оно и верно. Идею все равно рассекретили бы западные соседи и стали бы выпускать на своих предприятиях пулеметов в несколько раз больше, чем могли выпустить русские заводы. Второй-то пример – чистая русская беда. Головы есть – рук нет. Технологии нет. А первый пример – философия жизни. Человека не зря называют всего лишь существом разумным. Его разума хватает только на то, чтобы изобретать, строить, радоваться и в порыве радости вновь изобретать. В какой-то момент эта изобретательная радость захлестывает его и… читай Историю XIX-XX вв.! Мы не можем с полным правом утверждать, что средневековые монархи в полной мере осознавали пагубность этого лавинообразного изобретательного процесса, но, листая двухтомник трудов Леонардо да Винчи, можно представить, что, доверившись этому гиганту мысли, человечество могло взлететь в космос не в 1961 году, а хотя бы двумя столетиями раньше.

Нельзя не доверять тем, кто считает, будто лавинообразный процесс изобретательства, сопровождающийся столь же лавинообразным, бесконтрольным ростом самомнения, пугал сильных мира сего, обязанных сдерживать порывы людей, и толп, и человечества в целом, вынуждал их тормозить всякими способами (в том числе и военными, сокрушающими, уничтожающими, бесчеловечными) то, что мы называем прогрессом. А почему бы и нет? Вспомним некоторые идеи Архимеда, древних китайцев (хотя бы их фейерверки), индийцев, не говоря уже о египтянах… Почему человечество из античности ушло в техническую и технологическую спячку, продолжавшуюся около полутора тысячи лет? Почему?

Может быть, потому что оно само, либо его лучшие представители догадывались о синдроме самомнения?..

Так или иначе, но в Девятнадцатом веке будто бы прорвало эту сдерживающую кем-то или чем-то плотину. Человек рванулся к изобретательству как давно не пивший алкоголик к водке. Каждое новое изобретение повышало производительность труда, это давало возможность увеличивать и абсолютно, и относительно количество людей умственного труда, в том числе и писателей, мыслителей, плодившихся в многообразии во всех странах, особенно, в Европе. Повышение производительности труда и провоцируемая им дифференциация труда и жизни в целом породили массу новых профессий, в том числе и весьма странных профессий, например, профессию профессионального революционера.

Дифференциация, практически, всех процессов жизни, производства, творчества не могла не затронуть и философию, мыслитику вообще.

Люди стали больше писать. Людей пишущих становилось все больше. Каждый изданный том очередного мыслителя или бытописателя, или даже литературно одаренного мемуариста возвышал в собственных глазах автора, а также тех, кто это произведение клеймил позором, либо хвалил до нежных слез. Словесное творчество не уберегло себя от порока дифференциации. Мы говорили, что много строить опасно. Но гораздо опаснее много писать, потому что, «сколько людей, столько и мнений», и если каждому взбредет в голову свое мнение запротоколировать в строке, и у него будет такая возможность и такое желание, то …

Записанное, а тем более изданное книгой мнение любого грешника опасно не тем, что для этого тонкого или толстого книжного кирпичика нужно иметь место на полке всечеловеческих мнений, это полбеды, с этим можно справиться, хотя и сложно и все сложнее, но тем опасна книга, что она чрезмерно возвышает, завышает самомнение автора, даже самого бездарного… Это беда.

Тридцать творческих лет Ницше (у Лескова были те же тридцать лет) приходятся на тот период истории западноевропейского человечества, когда эта беда уже дала о себе знать в религиозной сфере, в расхристианизации европейского человечества, что, в частности, выразилось в «Культуркампф», проводимой О. Бисмарком в 70 гг. XIX в. в Германии.

Во второй половине того века Германия развивалась более чем успешно, опережая по темпам роста многие страны Старого Света. В 1862 г. прусский король Вильгельм поставил во главе правительства представителя юнкерства О. Бисмарка, и тот «железом и кровью» начал проводить жесткую политику объединения Германии под гегемонией Пруссии. В 60-х гг. Бисмарк провел военную реформу. Он сыграл решающую роль в победах Пруссии над Данией (1864 год), Австрией (1866 г.) и Францией (1870-1871 гг.), завершив объединение Германии на прусско-милитаристской основе. Казалось, в стране все шло хорошо.

Но в 70-х гг. Бисмарк начинает осуществлять целый ряд мероприятий против католической партии «Центр», вожди которой занимали в католической церкви страны главенствующее положение и твердо стояли на антипрусской, сепаратистской позиции. Германское правительство объявило «борьбу за культуру», провело несколько антицерковных законов в 1871-1875 гг., и население относительно спокойно отреагировало на эти ходы. В феврале 1875 г. распущены все католические ордена и проведен закон о гражданском браке. Духовенство, поддержанное папой римским Пием IX, попыталось не подчиниться законам. Ответ Бисмарка был суров, начались репрессии.

Однако сломить церковь не удалось. Потомственная знать, которой церковь всегда нужна в качестве преданного замполита, не поддержала «железного канцлера», и тот быстро замирился с духовенством, отменив все законы, кроме двух: о гражданском браке и об изгнании иезуитов.

В Германии продолжал действовать закон о гражданском браке. Это говорит, в частности, о том, что обыватель отошел от церкви на весьма значительное расстояние.

Внимательный читатель уже заметил разницу между Бисмарком и Ницше в их противостоянии с католической церковью. Министр-президент (циничный политик, тонкий ценитель и «пользователь» «человеческого, слишком человеческого») стремился к целям и достигал их, используя любые средства и методы, о чем написаны горы книг. 28 лет он был на вершине власти и ушел в отставку в семидесятипятилетнем возрасте

Бисмарк нанес страшный удар по католической церкви, по авторитету духовенства, и папа римский, и Ватикан, и кардиналы, и другие служители римской церкви рангами ниже, и некогда грозные иезуиты, и рыцари других  орденов, и обыкновенные верующие не смогли адекватно ответить министру-президенту, например, отправить его на костер инквизиции. Но почему же?

Потому что «борьба за культуру» являлась не прихотью гениального государственного деятеля, но своего рода подведением очередного итога процессу расхристианизации Старого Света, промежуточным финишем на очень сложной, ведущей народы Западной Европы не понятно куда и непонятно зачем дистанции.

Законы о гражданском браке и об изгнании иезуитов, часто исполнявших роль опричников (чего уж скромничать), остались. А значит, в среде германских обывателей осталось прочное недоверие к религии. Этот факт нужно обязательно помнить, оценивая все, сказанное Ницше о христианстве. Более того, нужно признать, что политика Бисмарка предвосхитила безудержную смелость Ницше, а может быть, и раззадорила философствующего поэта. И более того, Бисмарка вполне можно было бы назвать первым ницшеанцем, если бы немецкий поэт ограничился поэмой «Так говорил Заратустра», где автор и «пророк» чем-то похожи на Бисмарка, не склонностью к слезливости, конечно же, а скептицизмом, всегда готовым для общей пользы уступить, сомневаясь в целесообразности самой уступки…

На общее состояние немецкого поэта сильное влияние оказывала и динамика политической ситуации в Германии, которая (динамика) в любом государстве периодически, в каждые 80-120 лет, проходит через следующие этапы: генерация новой государственной идеи, ее реализация, накопление богатств от результата реализации, потребление богатств. В зоне потребления обычно рождается новая государственная идея. Она может быть духовной, экономической, политической, внешнеполитической, внешнеэкономической, военной (экономика военных походов у гуннов, готов, печенегов, викингов…). Но она обязательно несет в себе векторную, то есть направляющую силу. Каждый из этих этапов имеет отличительные  социальные и психологические характеристики и приоритеты и продолжается в зависимости от различных причин от 10 до 30 лет. Очень хорошо чувствуют себя на каждом из этапов люди, соответствующие по внутренней конституции главной задаче этапа. Например, в зоне генерации идеи нужны генераторы – люди смелых идей и настроений, люди революционного типа (Наполеон, ленинская гвардия…). На этапе реализации лучше всего дело идет у так называемых «трудоголиков» (многие сталинские труженики снизу до самого верха). На этапе накопления неплохо идут дела у тех, кто может хорошо руководить отлаженным производством, то есть очень стабильные во всех отношениях товарищи, или господа – кому как нравится. На этапе потребления процветают в основном те, кто имеет жилку купеческую, или воровскую (по крупному воровскую, хотя и карманникам в этой зоне живется неплохо). Естественно, что на каждом этапе описанного нами витка нужны и важны все четыре основные для процветания государства в целом типа граждан, но, например, на этапе реализации генераторы идей нужны в меньшей степени и идеи их должны быть подчинены главной задаче этапа, оказывая посильную помощь в реализации идеи. Да и накопителей здесь много быть не должно, потому что еще не создана, хотя бы в основе, инфраструктура государства, и купцов не должно быть много, потому что торговать-то смело, с азартом еще нечем.

Это, конечно, схема идеальная, в жизни все чуточку сложнее и гораздо интересней… Но принципиально эта схема действует, в чем легко убедится любознательный читатель, добротно освоив историю любого государства на протяжении, скажем, трех-четырех столетий.

Ницше мы можем смело назвать ярко выраженным генератором.

На каком же этапе очередного государственного витка посеяла жизнь этого замечательного мыслителя?

В начале Девятнадцатого века идея объединения раздробленных германских княжеств в единое государство была доминирующей и в сознании обывателей, и в мыслях многих знатных германцев.  Революционные и военные бури того столетия оказывали двоякое воздействие на процесс рождения этой идеи и на ее реализацию, начавшуюся в 1819 г. созданием Северогерманского таможенного объединения, в которое вошли Пруссия и соседние с ней государства. Чуть позже созданы аналогичные объединения южногерманских, а затем и среднегерманских государств. В 1834 г. создан Таможенный союз из 18 государств во главе с Пруссией. Революция 1848-1849 гг. не разрешила главный вопрос времени, то есть создания единого демократического германского государства. Все в стране понимали, что объединение неизбежно, но единства в выборе средств достижения цели и в четком определении самой цели (то есть, какой же должна стать объединенная Германия?) не было, хотя бурное ускоренное на фоне германского мира развитие Пруссии могло подсказать всем мысль о том, что гегемония этого государства в объединительном процессе неизбежна.

Не подсказала.

Бисмарк возглавил правительство Пруссии в тот момент, когда новая идея не только окончательно оформилась, но и частично реализовалась. Ему осталось сделать последнее усилие, что он и сделал, одержав победы в войнах с Данией и Австрией.

В дальнейшем Бисмарк вел себя как великолепный накопитель с хорошими задатками реализатора, которые, по мере продвижения германского государства по этапу накопления к этапу потребления естественным образом ослаблялись, забывались, но не забылись совершенно.

Время накопителей продолжалось в Германии приблизительно в 1870-1890 гг. К этому времени созидательные возможности «объединительной идеи» в целом исчерпались. Германия, как и многие страны Европы, Земного шара (мир-то един, и с этим не поборешься), вошли в зону потребителей, которая завершилась Первой мировой войной, впрочем, в этой зоне уже не работал ни Бисмарк, ни наши главные герои Лесков и Ницше…

Время накопителей не терпит возражений, о чем хорошо осведомлен советский читатель, знакомый с эпохой Брежнева Л. И.(1964-1982 гг.), которая почти полностью заняла советский «этап накопления богатств». Он начался приблизительно в 1960-1962 гг., когда в Московской империи, принявшей облик СССР, были в основном возведены все экономические, политические, идеологические, культурные, образовательные предприятия и учреждения, определены все цели и задачи как раз до 1980 г.  Как и заявлял Н. С. Хрущев в 1961 г., на Двадцать Втором съезде КПСС (съезде строителей коммунизма), в 1980 г. в СССР целом была создана материально-техническая база, то есть материально-техническое воплощение той идеи, которую сгенерировала ленинская гвардия, реализовала сталинская гвардия, накопила богатства с ее реализации брежневская гвардия и растаскивать по углам накопленные богатства которой подрядились гвардейцы купеческого склада, и воровского нрава (а куда ж без них, грешных!).

В самом деле, на этапе накопления возражать, искать новые идеи смешно, как смешно, например, во время скоротечной хлебоуборочной страды переучивать комбайнера работать. Потом, по зиме (тоже ведь время потребления) с человеком можно и занятия провести…

Ницше, если и не догадывался о существовании в природе и в жизни государств очерченных нами витков, то творил-то он, генератор, на изломе времени реализаторов и полностью в зоне накопителей! Нелегко ему было. С одной стороны, на его генерирующий, болезненно сильный ум наваливалась мощная волна людского духа, теряющего опору в христианстве и не понятно куда устремляющегося в поисках новых духовных истин (этот процесс тоже виткообразный, синусоидальный, только с куда большим периодом, нежели процесс, описанный нами). С другой стороны, его пыталось убаюкать «время накопителей», и он, не поддаваясь искушению, отбивался от постоянных атак его приторной ласки скорострельными, часто яростными, иной раз сдавленными усталостью, физической и духовной, но всегда искрометными афоризмами. С третьей стороны, болезнь налетала на уставшего философа, торопила мысль, пытаясь утопить ее в штормовых широтах зла. И он злился.

И непонимание даже со стороны близких людей терзало его ум, душу, сердце…

Мы зря пытаемся разжалобить читателя? А мы и не пытаемся этого делать. Зачем? Разве крупные мыслители нуждаются в снисхождении? Разве крупный, но только крупный! мыслитель не имеет права на ошибку?! И потом … ошибся ли Ницше?

Да, его «Антихрист», а также главы «Сущность религиозности» в книге «По ту сторону добра и зла», «Религиозная жизнь» в книге «Человеческое, слишком человеческое» слишком уж суровы по отношению к обывателю, к толпе, к значительной части человечества – то есть к тем, для кого вера в Бога Иисуса Христа была, есть и, как показал закат Двадцатого века, еще долго будет верой в нечто  и д е а л ь н о е … и эту суровость иначе как ошибкой не назовешь. Нельзя ругать ветер, потому что он ураганно воет за окном, мешает думать, страшит. Нельзя ругать женщину, мечтающую родить по любви, а не по прихоти родителей, нашедших идеального женишка. Надо быть слишком самоуверенным человеком, чтобы разбрасывать по тексту не терпящие возражения постулаты типа: «Христианская вера есть с самого начала жертвоприношение; принесение в жертву всей свободы, всей гордости, всей самоуверенности духа и в то же время отдание самого себя в рабство, самопоношение, самокалечение» (т.2, стр. 278). Да, возможно так оно и могло быть в идеале, в том случае, если бы христианская вера полностью овладела бы человеком, толпой, обществом, а то и всем человечеством, причем именно в идеальном варианте. Но этого, к сожалению для Ницше, быть не могло по нескольким причинам.

1. Человек существо не идеальное, и, видимо, поэтому ему понадобились духовные идеи, идеалы, религия, как средство сдерживания в себе неидеального.

2. Практически, в любом нормальном человеке (толпе, обществе, человечестве в целом) сосуществуют три основные духовные идеи: атеистическая, языческая и единобожная.

3. В зависимости от жизненных условий и «заказов времени и места» любая из этих идей может превалировать над остальными двумя подружками-сестренками, но никогда, ни при каких обстоятельствах невозможна ситуация полновластия, безоговорочного диктата любой из этих идей, а тем более духовное устранение, то есть духовное убийство любой из них.

4. Духовная идея и духовенство исполняют роль политработника, необходимого для стабильности государства, в котором должен быть командир, начальник штаба и заместитель по воспитательной работе (Бог-Отец, Бог-Сын, Бог-Святой  Дух).

5. Все религиозные системы были созданы не по прихоти пусть даже очень великих людей, гениев, но по заказу жизни…

Впрочем, сам Ницше это понимал лучше нас. В конце «Отдела третьего. Сущность религиозности» он и оправдывал, и признавал объективность и даже необходимость религии и религиозности.

«…Философ будет пользоваться религиями для целей дисциплинирования и воспитания так же, как иными политическими и экономическими состояниями» (Т. С. 287)

«Быть может, в христианстве и буддизме нет ничего столь достойного уважения, как искусство научать и самого низменного человека становиться путем благочестия на более высокую ступень иллюзорного порядка вещей и благодаря этому сохранять довольство действительным порядком, который для него довольно суров, - но эта-то суровость и необходима!» (Там же. С. 288).

«…Если религии не являются средствами воспитания и дисциплинирования в руках философов, а начинают действовать самостоятельно и самодержавно, если они стремятся представлять собою последние цели, а не средства наряду с другими средствами, то это всегда обходится слишком дорого и имеет пагубные последствия» (Там же. С. 288-289).

Эти мысли мог высказать не только «человек свободного ума», но человек, очень добрый (доброта, кстати, нуждается в свободе, без нее она как не умеющий плавать мальчик в океане). Однако, стоит помнить, что тот же Ницше писал в жестоком упоении и другое, причем, эти жесткие фразы, вкрапляемые в тексты разных сочинений, пугают добропорядочного обывателя, того же христианина, и сбивают с толку людей, желающих проникнуть в суть, в основную идею немецкого философа.

Возьмем, например, работу «Антихрист». Автор начинает «Предисловие» к книге со слов:

«Эта книга принадлежит немногим. Может быть, никто из этих немногих еще и не существует» (Т. 2. С. 632).

Это – прием, с помощью которого автор пытается ошарашить читателя, поиграть на его тщеславии (почему же я не могу принадлежать к «немногим», почему я «еще не существую»?! Я  существую!!).

В таком же ключе демагогическом, очень свойственном веку, который начался с двух революций (Американской и Великой Французской) и завершился Гражданской войной в России, Ницше пишет две первые главки «Антихриста».

В третьей главке уже слышится иное.

«Моя проблема не в том, как завершает собою человечество последовательный ряд сменяющихся существ (человек – это конец), но какой тип человека следует взрастить, какой тип желателен, как более ценный, более достойный жизни, будущности…» (Там же. С. 634).

В четвертой главке он сам опровергает возможность реализовать собственную идею!

«Человечество не представляет собой развития к лучшему, или к сильнейшему, или к высшему, как в это до сих пор верят»…(Там же. С. 634).

Представляете, какая у него каша была в голове! Если человек не развивается к лучшему, то зачем же он писал этому «загнивающему человеку», этому умирающему человеку (человек -–это конец!) так много искренних, яростных в своей искренности слов, мыслей, книг? Зачем?

Подписав себе приговор, он не смирился с ним и набросился на христианство, как отчаявшийся бык на красную тряпку ловкого тореадора, и на жречество, на теологов, объявляя им войну. Зачем?! Если «человечество не представляет собой развития к лучшему», то по логике свободных умов выходит, что, уничтожив христианство, «уничтожитель» (либо само человечество) придумает нечто худшее христианства.

А что же может быть хуже язычества, единобожия в качестве духовной опоры человечества? Что могло хотя бы гипотетически занять эту «должность»? – Только атеизм. Но пришла ли его очередь, и нет ли иных претендентов на святое место, которое пусто не бывает и не должно быть? (Анархизм, разбушевавшийся в описываемом нами временном интервале, мы в расчет не берем по понятным нормальному читателю причинам).

Вполне возможно, что существует еще одна духовная система, способная исполнять роль замполитов и что Ницше изобрел ее в образе сверхчеловека. Но, к сожалению, он не дал четкого, ясного, функционального, психологического, физического, физиологического и социального описания своего претендента, и причиной тому является отсутствие данного образа в сознании философа и даже в мечтах, совсем не злых и не корыстных, о чем, впрочем, мы уже писали.

И это незнание порождало хаос в его мыслях, растерянность, нарастающую агрессивность, отчаянное отторжение христианства и даже воинственную спесь, то есть все то, чем и отличается Девятнадцатый век, революционный. Ницше не смог или не захотел вырваться из этого жесткого кокона, бил христианство наотмашь, прекрасно зная (после «культурной борьбы» Бисмарка ему было это не знать!), что католическая церковь, либо кто-то из ее недобрых сторонников, не сможет да и не захочет дать убедительный, спокойный ответ самому несдержанному Герострату христианства. Слишком часто в антихристианских афоризмах Ницше звучит мальчишеская запальчивость, часто срывающаяся на беспомощный фальцет, слишком часто это мальчишеское фальшивит, не в образах, а в той составляющей мысли (она у мастера сложна), которая несет в себе историологическую нагрузку. Здесь мы просто не можем проигнорировать цитатными средствами убеждения.

«Антихрист. Проклятие христианству». 7.

Христианство называют религией сострадания. Сострадание противоположно тоническим аффектам, повышающим энергию жизненного чувства; оно действует угнетающим образом. Через сострадание теряется сила…Повторяю: этот угнетающий и заразительный инстинкт уничтожает те инстинкты, которые исходят из поддержания и повышения ценности жизни: умножая бедствие и охраняя все бедствующее, оно является главным орудием dekadence – сострадание увлекает в ничто!» (Там же. С. 635 – 636).

Разве можно до такой степени упрощать христианство и практику христианства! Разве одно сострадание привело к христианству «людей Севера», которые до похода на остров Линдисфарн сбрасывали со скал «своих лишних детей», затем, открыв «эпоху викингов», стали точно также расправляться с «лишними людьми» в Европе, Африке, Азии, захватывая их земли и быстро оевропеиваясь, охристианиваясь? «Люди Севера» сыграли важную роль в сдерживании натиска мусульман на Европу, потомки викингов и норманнов прекрасно зарекомендовали себя в Крестовых походах, генеральной репетицией которых послужило вторжение нормандцев на Альбион, поддержанное папой римским. А Реконкиста, Альбигойские войны, Инквизиция, Конкиста… «процессы ведьм»… очень сострадательным был замполит христианского толка в Средние и Новые века!

Или, например, такая фраза: «Теперешний европеец по своей ценности глубоко ниже европейца эпохи Возрождения, поступательное развитие решительно не представляет собою какой-либо необходимости повышения, усиления» (С.  634).

Да, и нам симпатична мысль о том, что поступательное развитие не нуждается в необходимости повышения, усиления, это так. Глядя на Пирамиды, читая древних мыслителей всех стран и народов, читая, например, те же саги, можно смириться с этим приговором: раньше было лучше, хотя и с некоторой оговоркой, учитывающей тот факт, что, например, в Древнем мире не было саг, той же японской поэзии, индийской поэтики и так далее. С подобными постулатами вообще нужно быть осторожными. Время в своем виткообразном вальсировании по дорогам жизни дает людям, странам, народам возможность проявить себя, свой творческий потенциал. И каждая из эпох в истории человечества знаменита именно тем, что в ней родилась и была доведена до совершенства какая-то творческая идея, либо несколько творческих идей. Искусство бардов в Раннем Средневековье, Поэтический Ренессанс в VIII – XI веках, Храмостроительство в XI - XIII веках и так далее. Вероятно, существуют ученые, которым эта идея по душе и по силам и которые в скором времени смогут проследить за динамикой этих всплесков творческой энергии от эпохи к эпохе и сделать важные выводы о жизни людей на Земном шаре. Быть может, такие работы уже есть, и мы чистосердечно признаемся в своей некомпетентности. Так или иначе, но столь крупному мыслителю негоже разбрасывать по своим сочинениям явно не логичные высказывания.

Чем же европеец эпохи Возрождения глубоко выше по девятнадцативекового европейца? Тем, что он сжег на кострах Инквизиции несколько сот тысяч человек? Тем, что он дал волю рыцарским и духовным орденам, дрался и воевал чуть ли не ежегодно? Тем, что он дал миру гениев? Но и гении были во многом слабы по-человечески и не являлись прототипами сверхчеловека. Вспомним, как Леонардо да Винчи умолял властительного герцога Милана Людовика Моро дать ему, гению, хоть какую-нибудь работенку! Я  и пушки могу изобретать, и другое убивающее орудие, я и то, и се могу, только возьмите меня и заплатите мне. Чем-то великий мастер был похож на проституток. В чем-то он был очень обыкновенный. Вы мне заплатите – я все сделаю. Все.

 

Россия. Лесков и религия

 

Русскую церковь не обошли стороной два важных явления жизни планеты в Девятнадцатом веке: сумбурная атеизация и столь же сумбурная дифференциация общества, которая на российской почве проявилась в том числе и возникновением многочисленных сект. Церковь вела жесткую борьбу с сектантством, но, как весьма инертная, жесткая, малоподвижная система ценностей, справиться с ним и с атеизацией не могла и не смогла, даже при активной поддержке царского правительства. Мы не будем пересказывать динамику сложных взаимоотношений между церковью и российским народом, сектами, старообрядцами, атеистами, интеллигенцией, которая интеллигентно тупила ясны очи, наблюдая за жизненно важными процессами, иной раз выступая на той или другой стороне – об этом можно прочесть в книгах Никольского, Голубинского, других историков церкви и историков Девятнадцатого века. Нас интересует Лесков.

Он и в церковном вопросе оставался верен себе, отстаивая метод постепенного реформирования практических деталей жизни русской церкви. Именно реформирования жизнеустройства, а не реформации, в том смысле, в котором она понималась в XV-XVII вв. в Европе и в других регионах Земного шара.

Метод реформирования был близок не только Лескову, тем более в таком вопросе, но и многим думающим государственным и духовным лидерам огромной страны, и, казалось, они должны были легко понять, поддержать, а то и поблагодарить гения «русской человечкиной души» за принципиально верный подход к церковной проблематике. Не тут-то было.

Вспомним статью «Несколько слов по поводу записки высоко преосвещенного митрополита Арсения о духоборских и других сектах». Лесков в ней продемонстрировал язвительную смелость, тонкое понимание проблемы, чувство жизни, чувство реального и еще что-то, очень важное, постоянно ускользающее, теряющееся за границей душевной восприимчивости у тех, кто отвечал в его годы, и после него, и в Двадцатом веке за государственное устройство Московской империи, в частности, за религиозную составляющую российской жизни.

«Главнейшим из мероприятий, предлагаемых митрополитом киевским, есть, конечно, выселение сектантов из среды православных и переселение их в особую местность с лишением права выезда и свободы деловых и общественных соотношений с несектантами. «Мера сия, по словам всемилостивейшего киевского архипастыря (Там же. С.160), хороша тем, что, не представляя собою ничего жестокого и притеснительного, ведет прямо к цели»…

Я  опасаюсь, что рассуждение о нежестокости и непритеснительности этой меры многим покажется просто ирониею, и я не стану доказывать, что жесточе и притеснительнее этой меры  н и ч е г о  н е л ь з я  в ы д у м а т ь, ибо выселить людей из одного места, перевести их в другое, поселить их там против воли и вдобавок еще связать ограничениями в праве промысловых сношений, - это в существе значит не что иное, как в  к о р е н ь  и х  р а з о р и т ь  и  п о к р ы т ь  и х   п о з о р н е й ш и м   б е с с л а в и е м  п е р е д  в с е м  х р и с т и а н с к и м  м и р о м…» («Честное слово», стр. 209)

Далее Лесков объясняет, почему же эта мера не осуществима. После чего он вновь возвращается к митрополиту киевскому, который «и сам сознает, что рекомендуемое им переселение народа нелегко, и на случай, «если предположение сие по каким-либо причинам не получит одобрения» (164), он предлагает другую меру (165): «временное, но бессрочное удаление в монастырь ересеначальников» («Честное слово», стр. 211).

Чуткий читатель легко поймет, как далеки были ответственные за религиозную составляющую российской жизни люди, типа митрополита киевского, от жизни, от людей, от чувства реального. Не мудрено, что они не понимали Лескова!

«Бессрочное заключение людей в монастыри то же самое, что вечное заточение: это одно из тягчайших наказаний, каким заменяется только смертная казнь. Предоставляю каждому судить, насколько это сообразно мере вины и сродни евангельскому учению? Этою мерою ставится такая дилемма: «и л и  измени своим убеждениям,  и л и  т ы  н и к о г д а  не выйдешь из монастыря, где все противно твоему духу и твоим мыслям!..» Дилемма страшная и гораздо более сродная римскому древне императорскому духу, чем духу любви евангельской» («Честное слово», стр. 211).

А вот как писатель завершает свою статью.

«Отпадения от церкви совершаются не в одном нашем слое русского общества: они так же идут вверху, как и внизу: всем ведомо (кроме тех, которые ничего не хотят ведать), что в Петербурге, где ежегодно собираются все наши митрополиты, одновременно с ними прибывают из чужих краев особливые вероучителя, «имущии образ благочестия, силы же его отвергшиеся, поныряющие в домы и пленяющие женищь, всегда учащася и николиже в разум истина приите могущие» (2 Тимоф., 3, 5-7). Что же сделано всем сонмом наших иерархов против сих «поныряющих в домы и пленяющих женищь»?

Ни-че-го!

А тут, кажется, много бы можно сделать, и сделать в самом христианском духе: «учаще человецы растленны умом и неискусны о вере» («Честное слово», стр. 213).

Лесков предлагал всем заинтересованным лицам не простой, хлопотный, трудоемкий путь: воспитательный. Да, скажет, скептик, в этом русский писатель больше романтик, утопист, чем реалист, тонко чувствующий жизнь, ее токи, ее направления. Что можно ответить на это скептикам? Лидеры российской державы, в том числе и духовные лидеры пошли своим путем. Учить и воспитывать сограждан им было некогда. Да и охоты такой у них не было. Что получили они от своей лени? Они получили Григория Ефимовича Новых (Распутина), который родился по одним данным в 1864 или 1865 году, а по другим в 1872 году. Напомним читателю, что статью о митрополите киевском и его бредовых идеях Лесков писал в 70-е годы. Распутин уже родился. Он смог пробиться в люди, в столицу державы, в царскую семью только потому, что ему была приготовлена заботливыми лентяями, не желавшими работать с народом российским, прекрасная почва. Не прислушались к Лескову – получили Распутина, управлявшего империей в один из ответственных моментов ее истории. Что лучше?

Впрочем, хорошо уже то, что российское руководство в Девятнадцатом веке отказалось от идеи митрополита киевского создать для сектантов этакие резервации, а их учителей отправить в бессрочные тюрьмы монастырские.

Основными работами Лескова, в которых он касался религиозной тематики, художественные произведения являютя: «Мелочи архиерейской жизни», «Соборяне», «Запечатленный ангел», «Владычный суд», «Некрещеный поп», «Архиерейские объезды», «Епархиальный суд», «Русское тайнобрачие», «Темняк», «На краю света»… Но и в других сочинениях, где эта тема не является главной, писатель часто возвращается к ней, будто ненароком. Вспомним сюжет о некрещеном попике в повести «Очарованный странник», в которой, кстати, религиозная линия присутствует, практически, во всех рассказах Голована, и, более того, она является своего рода невидимой скобой, духовно скрепляющей все сюжеты, всю непростую, мозаично вытянутую во времени и пространстве судьбу сверхконэсера. О том, насколько серьезно относился писатель к религиозной проблеме, говорит тот факт, что несколько лет кряду в разных журналах и газетах «многократно печатались статьи и заметки (Лескова – А. П. Т.), посвященные жизни русского духовенства…» (С. А. Рейсер, Примечания к тому 6 Собрания сочинения Лескова. С. 663).

Конечно же, Лесков много читал, прекрасно знал Новый завет, но главными составляющими познания темы являлись все же житейский опыт, русская действительность, реалии Девятнадцатого века и огромное желание самому разобраться в причинно-следственной сути проблемы и предначертать динамику преображений, метаморфоз житейского калейдоскопа.

По натуре человек не злой Лесков в предисловии к произведению «Мелочи архиерейской жизни», в частности, написал, что он хочет «попробовать сказать кое-что в  з а щ и т у   наших владык».

Наивным, однако, он был человеком! Прекрасно зная себя самого, свое отношение к писательской истине, Лесков тем не менее мечтает своей правдой защитить владык! Чудак-человек.

Хорошо известно, что правда жизни в искусстве, как и правда жизни в жизни, является скорее атакующим оружием, чем оружием оборонительным, хотя бы потому, что она менее изворотлива, менее коварна и более искренна, как правило (мы не исключаем при этом изворотливость ниндзя, признавая и за ними искренность: мы изворотливы в атаке, говорят они открыто, учитесь быть изворотливыми, воюя против нас. Это по рыцарски). Правда искусства в искусстве – другое дело. Она все же больше обороняется, чем атакует, она приспособлена к маскировке, ко всевозможным уловкам в виде спецэффектов и даже ко лжи, она чуть более вторична, нежели правда жизни в искусстве. Правда первичнее лжи. Сначала была правда, а затем появилась ложь. Быть может, появившись, она имела сверхзадачу и цель защищать правду. Быть может, смыслом рождения и существования лжи была благородная цель. Все может быть. Но очень быстро эти благородные цели ложью были забыты, и она превратилась в антипод правды. Это по жизни.

В искусстве то же самое: сначала была правда жизни в искусстве, потом появилась правда искусства в искусстве, а затем и искусство искусства в искусстве. Эти, вполне объяснимые и понятные метаморфозы не должны нервировать читателя хотя бы потому, что они объективны, они являются реалиями жизни. И более того, эти три реалии в искусстве могут нести в себе и атакующие, и оборонительные идеи в зависимости от разных причин. Но мы говорим о том, что правде все же чуть легче атаковать, а лжи – обороняться.

Лесков был пропитан правдой. Он не мог отступить от нее. Она не позволяла ему финтить, укрываться всевозможными мозговыми накидками, прикидываться дурачком, врать во имя каких-то высших ценностей. Даже мечтая защитить, он писал правду, то есть волей не волей он нападал на тех, кого хотел защитить. Он писал священнослужителей такими, какие они были по жизни. А были они обыкновенными людьми со всеми сильными и слабыми качествами, со всеми недостатками своего времени, как и должно быть…по жизни, в жизни. Но только не в церкви. Церковь, все религии Земного шара искусственны. Это – прелестная сказка, которая должна ублажать и радовать душу и которая ублажает и радует человека, дает ему надежду. Сверх гениальное изобретение человечества. Лесков наверняка понимал это. Но не писать правду он не мог. Как же отнеслись к его правде те, кого мастер хотел защитить?

Высшее духовенство приняло «Мелочи архиерейской жизни» в штыки. Для церкви эти мелочи мелочами не являлись. Она набросилась на Лескова, негодующе протестуя против такого подхода к теме. Все верно! Церковь можно понять. К церкви нужно относиться адекватно. Правда церкви все же ближе к правде искусства, а значит, правда жизни в произведениях о церкви, о священнослужителях должна уступить место правде искусства – для всеобщей же пользы, в том числе и для пользы писателей, разрабатывающих эту проблематику. Тут уж ничего не поделаешь.

Реакция духовенства на «Мелочи …» была легко прогнозируема. Но Лесков не ожидал этого, мастер жизненного, не искусственного. Он вынужден был оправдываться. В частности, в письме к И. С. Аксакову Лесков утверждал, что он не хотел осмеивать и «не осмеивал сана духовного, но я рисовал его носителей здраво и реально, и в этом не числю за собой вины… В одних «Мелочах арх. жизни» я погрешил (по неведению), представив архиереев, как писал мне один умный владыка, «лучше, чем они есть на самом деле». Вы говорите: «их надо дубьем…» А они дубья-то Вашего не боятся, а от моих шпилек морщатся…» (т.6, стр. 664).

Судьба книги «Мелочи архиерейской жизни» и отношение к ней критиков, левых и правых, говорят, что и лидеры духовенства, и государственные деятели явно испугались правды жизни в строке Лескова. Книга вышла в 1879 году, затем в 1880 году и имела «значительный успех», то есть читателю она понравилась. Известно, что в те времена рабочие, крестьяне и бомжи книг не читали запоем, в массе своей. Главным «потребителем» книжной продукции являлись разночинцы, дворяне, еще не изленившиеся совсем, купеческие дочки, офицерские жены вместе с мужьями и представители духовенства, тяготеющие к моде. Очень серьезный читатель. Середняк. Если ему книга пришлась по душе, значит, Лесков угадал настроение этого не глупого читателя, во многом определяющего то самое «общественное мненье», пренебрегать которым не рискнул бы ни один правитель, которое нужно было 1) сформировать, 2) держать на роли дурашливого, податливого клона, готового выполнять любой кульбит в угоду хозяину, 3) убить, если оно начинает расти, обретая черты самомнения, взрывоопасного по сути своей, 4) заменить новым, мягкотелым, отзывчивым на пожелания власть имущих.

Все труды Лескова по религиозной проблематике потому вызывали отторжение, негодование, злобу ответственных за российский порядок лиц, что «кудесник слова», гений «правды жизни в искусстве» выходил слишком далеко за те рамки, в которых должно барахтаться «общественное мненье», и власть имущие поняли это моментально.

О критике «Мелочей...» справа и слева коротко можно сказать так. И та, и другая стороны умело, а иной раз талантливо клоунадствующе, не выходили за выше очерченные рамки угодливого «общественного мненья», либо «партийного мненья», и били они Лескова крепко: левые ехидно и сдержанно, правые, признавая некоторые достоинства мастера, - зло, наотмашь. Особенно буйствовало духовенство: епископ уфимский Никанор, епископ ярославский Ионафан, протоирей Попов и так далее.

Через десять лет после выхода первого издания Лесков рискнул включить «Мелочи…» в собрание сочинений, книга была напечатана тиражом в 2200 экземпляров и, естественно, она попала в цензурный комитет. И была задержана. Через месяц с не большим, 22 сентября 1889 года, резко отрицательное мненье высказала духовная цензура. А через неделю Главное управление по делам печати книгу запретило.

Все попытки владельца типографии А. С. Суворина сохранить книгу успехом не увенчались. В 1893 году вырезки из тома, в котором Лесков поместил «Мелочи…», сожгли. Удалось спасти лишь 8 экземпляров. Лескову осталось жить чуть более 15 месяцев.

Его не томили в тюрьмах, не ссылали на каторгу, не пугали физической расправой, в него не стреляли… Ему просто не давали писать то, что он хотел, как он хотел.

Можно и не упоминать о том, как переживал Лесков. Не раз он говорил, что астма, мучившая его в последние годы жизни, сдавила его первый раз в тот день, когда он узнал от Суворина, что «Мелочи…» приговорены к казни через сожжение. (Кстати, и в этом, в слишком болезненном отношении к критике, к реакции официальных лиц на свое творчество, Лесков и Ницше были удивительно похожи).

Лесков не писал научные антирелигиозные трактаты, не ругал церковь грубыми словами, не предрекал богам сумерки и гибель. Он писал священнослужителей правдиво, с неиспытанной многими русскими мастерами изящной словесности болью. Он писал «мелочи жизни». И что же?

А вот что.

«Мелочи архиерейской жизни» были полностью напечатаны через 77 лет после издания их в 1880 году! Семьдесят семь лет томилась эта книга в тюрьме. Семьдесят семь лет «Ответственные лица» (о духовных мы и не говорим) боялись книги, ее взрывоопасной правды. Согласитесь, это большой срок заключения, а значит, Лесков, разрабатывая проблематику церковных «мелочей», мелочей житейских, действительно нашел ее весьма болевые точки.

Мы не имеем права утверждать, что он был антихристианином, да и Ницше таковым не являлся, скорее наоборот. Но – правда, в которую Лесков был по-писательски влюблен, не позволяла ему быть глубоко верующим человеком, что, в принципе, совсем не обязательно для доброго человека, мудрого писателя. Главное, нужно понимать объективную необходимость религии, церкви в жизни любого государства, ее стабилизирующее начало (и это понимал Лесков) и уметь не писать правду жизни в своих произведениях о церкви, о людях церкви – а вот этого делать Лесков не умел, не хотел. За что и получил астму.

Не утомляя читателя описанием истории других «религиозных» произведений «кудесника слова», можно сказать коротко, что все они имели судьбу, в чем похожую на судьбу «Мелочей архиерейской жизни», но чуть более счастливую…

 

Промежуточные выводы

 

 

1. Афористично осмысляя религиозную проблематику и даже не делая робкой попытки строгого научного ее анализа, немецкий мыслитель был противоречив и не сдержан, более метафоричен, чем объективен, более симпатичен, чем красив (красота – это, прежде всего, гармония, даже упорядоченность, даже порядок, а симпатичность – это все-таки каприз природы либо художника, и чем крупнее художник, тем каприз его более симпатичен).

Лесков был сдержаннее и наивнее в данной проблеме, но тяготение к правде жизни в искусстве сослужило ему плохую службу.

2. В своем антихристианстве Ницше не преодолел мощное давление времени и пространства, в котором он жил и творил. Но это непреодоление нельзя вменять ему в вину, хотя бы потому, что он даже в тех мыслях, которые мы считаем не совсем точными, а то и ошибочными, был по-детски искренен, смел и (как крупнейший художник слова) удачлив.

Лесков также остался в дарованном ему судьбой пространственно-временном ареале. Он не смог и не хотел заниматься, разрабатывая эту проблему, пророчествами и оголтелой хулой. Но правдивые образы, созданные им в художественных произведениях, явились беспощадными критиками состояния дел в русской церкви в тот период истории.

3. Эта искренность, иной раз яростная, нами воспринимается не как призыв к уничтожению христианства, религии, религиозности (Ницше и Лесков понимали незыблемость этих составляющих «каната жизни»), а как предостережение, намек, не пророчество, а именно намек на возможные грядущие социальные и религиозные потрясения, к которым нужно заранее готовиться.

Лесковские правдивые персонажи (практически, вся его поповка) являются своего род подсказкой для духовных лидеров: нужны реформы церковного жизнеустройства.

4. И Лесков и Ницше считали, что плодотворными могут быть только реформы, медленные, осторожные…

 

Коротко о необходимом и достаточном

Как ни сложна элементарная математика для не любящих ее, она все же имеет важное преимущество перед гуманитарными составляющими познавательного процесса. Она 1) безапелляционно строга в доказательствах, что, однако, не мешает ей ветвиться, веерообразно множиться именно в доказательствах, в поисках не обязательно самых быстрых и прямых, но всегда божественно изящных, логически выверенных путей к истине, 2) безукоризненно точна в выводах, то есть в тех истинах, ради которых был предпринят тот или иной, более быстрый либо очень симпатичный, пусть и с виду путанный путь- тоже ведь математическая истина.

Почему же в неподъемно сложной для нерадивых учеников  элементарной математике так строго и просто обстоит дело с истинами, а в «жизненных, то есть общественных науках» все так сложно? А потому что математика покоится на тех богах, которых даже самые тупые и ненавидящие эту науку люди обязаны признать, принять. В геометрии, например, этими богами, изобретенными, следует сказать, гениальными из людей, являются точка (бог-отец), прямая линия (бог-сын) и некоторые логические сцепки, в том числе и аксиомы, как предтечи этих сцепок (бог-святой дух). Не трудно догадаться, что произойдет с планиметрией, если ученые подвергнут сомнению истинность этих богов, придумают новых, создадут с их помощью своим «метрии», а другие ученые отвергнут арифметических богов, а третьи – алгебраических…

Начнется бесконечный спор адептов пока действующей элементарной математики с их противниками о том, чьи математические боги – боги, чья математика математичней, нужны ли вообще боги в математике и так далее.

Этого нам только не хватало, как говорят в подобных случаях не глупые люди, хотя бы в общих чертах знакомые с историей Земного шара, которую можно представить себе в том числе и как нескончаемое, неравномерно-непрерывное противоборство различных этико-социальных, религиозных систем и на глобальном уровне (атеизм – язычество – единобожие), и на региональном уровне (иудаизм – буддизм – христианство – конфуцианство -…) и так далее вплоть до внутренней борьбы на индивидуальном, атомарном, точечном уровне.

Человек – та самая точка, объективно существующая в конкретных координатах пространственно-временного поля. Она (то есть человек) никак не хочет поддаваться математической теоретизации, аксиоматизации и логизации. Бывали, конечно, особые случаи в жизни планеты людей, когда эта «живая точка» временно, но только временно! позволяла проводить над собой всевозможные эксперименты, но время быстро уходило, результаты экспериментов столь же быстро (на фоне вечности-то!) развеивались по вселенной.

Если бы эта «живая точка» была неживой, то ее просчитали бы не сегодня, так завтра, ну послезавтра, но мы имеем то, что имеем, а имеем мы человека, слишком уж подвижного, даже в своих мнениях и самомнениях подвижного, не спокойного, как электрон. Мы имеем вечно мятущуюся, мечущуюся толпу «живых точек», чем-то похожую на комариный рой, зависший в предвечерний час над прудом, слегка продуваемом летним ветром. Висит этой рой живой над водой, дрожит, гудит, кружится, постоянно меняя форму, волнуется. То вдруг к воде ринется он, то влево дернется, то вправо, то замрет, будто обдумывая дальнейшие действия, а может быть, вспоминая что-то интересное, и, быстро обо всем забыв, вновь бросается в пляску странную, в игру форм, движений и воображений. Руководит ли кто-то, или что-то этим роем, этим танцем жизни, назойливым, но хрупким? Можно ли влиться в комариный рой, в человеческую толпу да не на правах «живой точки», а на правах Бога, или героя, или сверхчеловека? Можно ли просчитать, предугадать волю комариного роя, человека, толпы?

Можно ли доказать математически строго свою мысль или уж хотя бы обосновать свое мнение тому, кто не хочет и имеет право не хотеть прислушиваться к чужому мнению, а тем более менять собственное, родненькое мнение?

Математикам проще!

Для того, чтобы все читатели поверили в параллельность творческих миров Лескова и Ницше, необходимо и достаточно … что?

Чтобы все читатели внимательно прочитали нашу работу, вникли в наши обоснования? Э-э, нет. Этого и не достаточно, и не необходимо, хотя бы потому, что существуют тексты Лескова и Ницше, сложных и неоднозначных писателей, существует цитатный метод зомбирования, от которого мы сами не смогли отказаться, существует «общественное мненье», партийность, которую Лесков да и Ницше ненавидели, церковь, не простившая ни тому, ни другому искренности и правды, зато причислившая к лику святых Николая II, хоть и несчастного, но явно не святого, существует ситуация.

Ситуация. Помните обрывок фразы из письма Лескова А. С. Суворину от 26 марта 1888 года, в котором писатель как бы между прочим бросает: «…уверовавшей в Иону, как современные дуры веруют в Иоанна (Кронштадского – А.П.Т.)». Об отце Ионе Лесков написал в 1875 и 1885 годах добрые хвалебные статьи. Вроде бы хороший был старец, основавший небольшой Троицкий монастырь в 1864 году в Киеве. Лесков не покривил душой, написав о нем статьи. Но в 1888 году он узнал о грязных делишках Ионы и написал об этих безобразиях Суворину. Естественно, письмо с таким выпадом против Иоанна Кронштадтского в те времена напечатано быть просто не могло. Оно увидел свет в 1927 году, когда ситуация в России изменилась не в пользу Ионы и Иоанна Кронштадтского, которого победители ВОСР, прямо сказать, не любили всегда, не включая его в энциклопедические словари и справочники доперестроечных времен. Сейчас имя Иоанна Кронштадтского на слуху. О нем говорят уважительно. Он, мол, «имел при жизни славу «народного святого!». И выходит, что Лесков, знаток народной жизни, русского народа, ошибся в своей оценке «народного святого»? Ошибся или нет – не о том речь, но за это высказывание 1888 года Лескова могут наказать сейчас, в 2006 году.

Некоторые дерзости Лескова наоборот соответствовали бы времени и ситуации, сложившейся к 2006 году. Вспомним выпады знатока русской жизни против «красных дурачков, любящих считать себя всегда и везде в опасном положении» (1863 год).

«Все течет, все изменяется»?

Нет, если смотреть на жизнь оком всеобъемлющим, проникающим одновременно и в микро, и в макро бесконечности, то жизнь покажется не меняющейся и куда-то текущей, а неспешно барахтающейся, переваливающейся из стороны в сторону, мигрирующей из микро в макро миры, меняющей рисунок калейдоскопических превращений … известных всеобъемлющему оку и потому для него мало интересных. Недаром было сказано с великой грустью: «Ничто не ново под Луной».

Ничто человеческое ни ново под Луной.

Лесков, искренний, ни красный, ни белый, ни желтый … никакой иной «дурачок», был бы и сейчас изгоем, потому что он мыслил слишком правильно, может быть, как сверхчеловек Ницше. Вспомним его статью о пожарах в Петербурге. Есть ли в ней хоть одна злобная строка, антипартийный выпад, лизоблюдство, подхалимство, есть ли в ней хоть одна, не отвечающая здравому смыслу мысль? Нет. Но почему же после нее все литературные партии предали анафеме человека, который предлагал в данной ситуации единственно верное и разумное решение: провести тщательное расследование?

Потому что расследование никому не нужно было. Нужна была партийная сплоченность, будь она не ладна.

Партийность, клановость появились на Земном шаре сразу же, как только Адам встретился с Евой. А уж когда они и их предки разрожались не в меру, партийность обрела устойчивое состояние.

Русская литература была партийной всегда. Даже ВОСР не смогла искоренить это, для искусства вроде бы не обязательное и даже вредное зло.

Лесков и Ницше были беспартийными. Уже поэтому врагов и недругов у них было гораздо больше, чем у любого нормального, то есть партийного, писателя, мыслителя.

И, хотя ситуация вроде бы меняется, барахтаясь в огромном водоеме жизни, но ничего нового жизнь предложить давно уже не может (точнее – никогда не могла), а значит, беспартийных Лескова и Ницше по достоинству оценить могут только люди беспартийные, каковых в любой точке пространственно-временного поля всегда было до обидного мало.

Также мало в мировой и русской литературе было талантливо пишущих «детей», то есть писателей и мыслителей с высокой и стабильной степенью детскости в душах и сердцах своих. Лесков и Ницше были именно такими «детьми». Заратустра – вечное дитя. Голован, Левша и, практически, все остальные герои Лескова – вечные дети, именно детскостью, не растаявшей, не замутненной, не защищенной, в корне отличающиеся от всевозможных Онегиных, Базаровых, Бульб, Болконских, Вронских, но не Герасимов, естественно, и не Шибалков и Григориев, по-детски тянувшихся в сердце своем к «человечкиному»…

До обидного мало в русской, да и мировой, литературе «кудесников слова». Мы не разрабатывали (пока) эту, чисто художественную проблему творчества Лескова и Ницше, письмом которого уважаемые нами ценители и знатоки немецкого литературного языка искренно восхищаются, называя его чуть ли не самым чистым, объемным и богатым литературным немецким языком. Понятно, что эта составляющая нашего труда, то есть сравнительное описание литературных стилей Лескова и Ницше, требует серьезного изучения немецкой литературы хотя бы XVII – XIX веков, чем похвалиться мы в настоящий момент не можем, а значит, мы не имеем права браться за столь серьезное и благородное дело.

Но интуиция и подсказка метода математической индукции позволяет нам предположить, что и эта составляющая «Сравнительного описания» выведет нас, либо того, кто нас опередит, все к той же мысли о схожести творческих миров немецкого философствующего поэта и русского надежно приземленного писателя.

 

 


 

Глава VI. Загадка для мудрейших

 

Как Бог писал Тору

Всесильный велик еще и тем, что, сотворив мир, Он передал людям Слово о том, как Он творил мир, и в этом Слове, в частности, Бог изложил основополагающие идеи теории творческого процесса. А значит, любому человеку, одаренному тем или иным талантом, пытающемуся свой талант реализовать в искусстве, либо в науке, либо в любой другой сфере деятельности, необходимо осмыслить Священное писание с точки зрения теории и практики творчества.

В работе «Лесков и Ницше» мы не можем заниматься столь объемной работой и лишь вспомним, с чего начиналась Книга Книг.

 

Что было в начале?

 

Книга Брейшит, первая книга Пятикнижия Моисея, начинается со слов:

«В начале сотворения Всесильным неба и земли, когда земля была пуста и нестройна, и тьма над бездною, а дух Всесильного парил над водою, сказал Всесильный: «Да будет свет» и стал свет, и увидел Всесильный, что он хорош, и отделил Всесильный свет от тьмы, и назвал Всесильный свет днем, а тьму назвал ночью, и был вечер, и было утро: день один». (Пятикнижие и Гафтарот. Ивритский текст с русским переводом и классическим комментарием «Сочино». М., 1999, Иерусалим, 5759. «Гешарим». С. 1-2).

Книга «Бытие» начинается так:

  1. В начале сотворил Бог небо и землю.
  2. Земля же была безвидна и пуста и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою.
  3. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.
  4. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы.
  5. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один». (Толковая Библия, или Комментарий на все книги Св. Писания Ветхаго и Новаго Завета. С иллюстрациями. Издание преемников А. П. Лопухина. Петербург. 1904-1913. 1. Бытие – Притчи Соломона. С. 3-5).

Обратим внимание читателя на следующую логическую цепочку. Господь Бог сначала сказал: «Да будет свет», затем увидел Он, что свет (результат Его труда) хорош, и только после этого Бог отделил свет от тьмы и «назвал свет днем». А это значит, что Бог сомневался! Если бы Он не был, несмотря на свою всесильность, сомневающимся, то Он сразу же сказал бы: «Да будет свет, который хорош, который Я отделяю от тьмы и называю днем». Мы не потехи ради привели в первом случае дан перевод Священного писания современных израильских ученых непосредственно с иврита, во втором – более ранний перевод русских специалистов с Септуагинты, то есть с древнегреческого языка. Нам важно, что и в том, и в другом случаях есть фраза «и увидел Всесильный, что он хорош», которая убеждает, во всяком случае,  автора данных строк в том, что Бог есть Творец сомневающийся.

Даже Бог!

А значит, и все люди, сотворенные Им по образцу и подобию Своему, просто обязаны быть сомневающимися, особенно те люди, кого Бог одарил талантом, в нашем случае – писательским талантом. Написал, например, рассказ, или стих, или философское произведение, сотворил свой маленький мир, а затем посмотри на него, убедись в том, что он действительно хорош, а уж затем называй его по достоинствам его: произведением либо зря исписанным листом бумаги, которому одна дорога – в огонь. Так поступал даже сам Бог, Всесильный и Всемогущий в Пространстве и во Времени! Так Он сотворил мир!

На наш взгляд, подобный подход к делу является, если так можно сказать, ядро образующим, формирующим творческое кредо любого талантливого человека. Это – главное в творческом процессе. Без этого невозможно создать сколько-нибудь значимое произведение в любой сфере деятельности, в том числе и в литературе…

 

Яйцо или курица?

Не так уж и просто разобраться в том, что же было в начале: некий теоретический посыл,  либо эмоциональный взрыв, либо банальная необходимость, давшие человеку определяющие идеи  творческого процесса, а затем само сочинительство, либо сначала было дело, а уж потом слово о нем, то есть сначала было сочинено первое художественное произведение, а затем люди стали анализировать его, вырабатывать каноны, то есть создавать науку о литературном творчестве…

Искушенные в эмпиризме люди могут возразить: «Чепуху Вы городите! История Мировой цивилизации во всех ее составляющих убедительно доказывает, что в начале было дело, а уж потом его осмысление, теоретизирование, то есть болтология. Теоретизировать можно только в том случае, если есть опыт».

С этим возражением очень сложно не согласиться. В конце концов, мы пишем данную работу только потому, что в начале было дело, то есть творческий опыт Лескова и Ницше.

Но в самом начале, в начале начал, когда «земля была пуста и нестройна, и тьма над бездною, а дух Всесильного парил над водою», опыта-то никакого не было! Более того, до этого начала начал была вечность, вечная бесконечность, был только Бог, которому (да простят меня люди, глубоко и истинно верующие!) обиталось в этой бесконечной вечности до какого-то момента хорошо, коль скоро Он не решался сотворить мир. И вдруг Ему захотелось заняться творчеством, и Он, творя мир, стал действовать, хоть и эмпирическим путем, хоть и постоянно сомневаясь (словосочетание «и увидел Всесильный, что он хорош, и…» довольно часто повторяется в описании Сотворении мира), безукоризненно логично. Логика Сотворения мира проявляется в том, что все последующие акты творения невозможны без предыдущих актов творения. Предыдущее для последующего. Рождение человека является апофеозом творения Всесильного. Все предыдущие творения – для человека.

О Боге и о Сотворении мира можно было бы не говорить в контексте данной темы, если бы не одно важное, уже заявленное нами качество Бога-Творца – его сомневаемости! Зная, что Он все знает наперед, Бог, тем не менее, сомневается, проверяет свое творение, хорошо ли оно.

Вот загадка Бога!

Зная, что все будет хорошо, испытав некое самовоздействие, о котором почему-то ничего не говорится в Священном писании, Бог сотворил по строго логичной схеме мир, при этом сомневаясь после каждого акта творения.

Какое же самовоздействие испытал Бог?

Теоретический посыл?

Эмоциональный взрыв?

А может быть, усталость от вечной бесконечности, бесконечно равнодушной?

Или угрызения совести от бездеятельности?

А может быть, скука раззадорила Его?

Почему Бог сотворил мир, проявив при этом Божественную логику, Божественную смелость, интуицию?

 

Интуиция

 

Впрочем, по отношению к Богу слово интуиция применять вряд ли возможно по причине все той же бесконечности Всесильного во всех измерениях.

Человек получил от Создателя право на интуицию потому, что, имея слишком уж ограниченные возможности в пространственно-временном поле, он, человек, тем не менее, является по задумке Творца Его образцом и подобием, Его крохотной, хоть и не бесконечно малой частицей.

Интуиция – самый главный дар человеку от Бога.

Интуиция сделала человека существом социальным.

Интуиция, как доминантная составляющая человеческой множественной субстанции, ведает всеми главными его делами и творениями.

Человек влюбляется интуитивно.

Познает мир, используя интуицию.

Создает гениальные произведения интуитивно.

Причиной интуиции является Бог.

А значит, причиной любого созданного человеком произведения является Бог. Но коль скоро, мы не можем ответить на вопрос, почему Бог сотворил мир, то, строго говоря, мы не можем дать всеобъемлющий ответ на вопрос, что же является причиной интуиции человека, то есть причиной причин. А без этого нельзя с математической точностью ответить на вопрос, что же первично в творчестве: теория или практика.

Звучит несколько странно для человека. Но для Бога, не открывающего людям тайну Сотворения мира, странного не существует…

 

Евангелие от Иоанна

 

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.

2.  Оно было в начале у Бога:

3.  все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть.

4.  В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков.

5.  И свет во тьме светит, и тьма не объяла его.

6.  Был человек, посланный от Бога, имя ему Иоанн;

7.  Он пришел для свидетельства, чтобы свидетельствовать о Свете, дабы все уверовали чрез него;

8.  он не был свет, но был послан, чтобы свидетельствовать о Свете.

9.  Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир.

10. В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал;

11. пришел ко своим, и свои Его не приняли;

12. а тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими,

13. которые не от крови, не от хотения плоти, ни хотения мужа, но от Бога родились.

14. И Слово стало плотию, и обитали с нами, полное благодати и истине; и мы видели славу Его, славу, как Единороднаго от отца». (Новый Завет Господа нашего Иисуса Христа и Псалтирь. В русском переводе. СПб. Синодальная типография, 1890. С. 295)».

 

Так начинается Евангелие от Иоанна. И здесь нет даже попытки разобраться в вопросе, волнующем нас: что же является первопричиной Сотворения мира, на что же люди, решившие разобраться в причинно-следственных нитях теории и практики творчества, должны и могут опираться. Все авторы книг Священного писания опирались – и это правильно – на Бога, как на причину причин, как на начало начал. Бог абсолютно добр и мудр. И доброта Его, и мудрость Его Сотворила мир и человека в мире, человека, который, получив от Всевышнего интуицию, как первопричину всего человеческого, в том числе и первопричину его, человека, тяготения к творчеству, должен исходить в своем осмыслении творчества и жизни в целом, как Божественную эманацию, причиной которой является Бог.

И все. И вся теория творчества заложена в этой Божественной истине. А значит, любому писателю, мыслителю нужно, исследуя проблемы теории и практики творчества, быть к ближе к Богу, к его эманирующей добро и мудрость сути. А значит… нужно забросить все попытки разобраться в первопричинах творчества и пойти к Богу, то есть к тем авторам Священного писания, творчество которых (от Моисея к Пророкам и дальше к авторам евангелий), по общепринятым мнениям, явилось актом передачи идей и мыслей от Бога через авторов к людям.

Читайте книги Священного писания и радуйтесь, о люди, творчески одаренные и неспокойные в своей одаренности, в своих желаниях … пробраться в тайники первопричин! Казалось бы так!

 

Загадка для мудрейших

 

Но почему же даже мудрейшие из мудрейших не довольствовались этим, искали и ищут тайны творчества, почему же они не могут радоваться самому процессу творчества, почему почти (почти!) все мастера искусств, особенно писатели и философы, уделяли и уделяют этой проблеме так много энергии и времени?

Почему они несколько тысячелетий кряду пишут трактаты о творчестве, либо наполняют свои произведения мыслями о творчестве, пытаясь при этом убедить читателей в правоте собственных взглядов на проблемы творчества?

Почему так происходит?

Потому что дарованная человеку в дар от Бога интуиция не дает ему покоя. Интуиция – это связь ограниченного в своих возможностях существа разумного с вечностью во всех ее измерениях. Это причина постоянного, вечного неудовольствия своими знаниями. Это – «человеческое, слишком человеческое», «человечкина душа».

Есть и еще одна причина этого явления: Богом дарованная людям тяга к педагогической деятельности. Человеку свойственно быть учителем. У творчески одаренного человека это качество развито очень хорошо, иной раз даже гипертрофированно хорошо со всеми вытекающими отсюда последствиями. Человек не может не учить человека.

Чтобы обосновать это утверждения, мы вынуждены совершить путешествие в Древний мир и напомнить читателям некоторые мысли древних мыслителей о волнующей нас проблеме.

 

Творческий диполь: Учитель - Ученик

Конечно же, читая то или иное высказывание, нужно знать место и время, в котором жил и творил автор данного высказывания. Я часто повторяю мысль древних китайцев: «Земля – корень всех существ, прекрасных и безобразных…», добавляя при этом, что и Время – корень всех существ. Земля и Время – это не внешние раздражители, как считают многие, быстрые на слово, любители поговорить. Это субстанции, насквозь пронизывающие своими токами человека, и общество, и государство, и тем самым оказывающие доминантное влияние на формирование прекрасных и безобразных существ. Доминантное.

В мыслях о творчестве и о творческом диполе «Учитель – Ученик» мыслители прошлого очень мало внимания уделяли поиску первопричины Сотворения мира. Складывается такое впечатление, что они знали эту первопричину, либо считали ее не столь значительной для пространственно-временного интервала, в котором их посеяла судьба.

А вдруг они действительно знали причину причин? Это – не праздный вопрос. В наши дни появилось много мудрых людей (и автор данных строк принадлежит к ним), которые упрямо повторяют, что древние люди были мудрее, что человек, и ум его, и личностные качества его мельчают. Не сегодня и не вчера появилась эта убийственная для оптимистов мысль, и над ней тоже надо думать, хотя бы потому, что быть может именно она может стать тем самым мостиком от причин к причинам причин…

 


 

Глава VII. Мыслители прошлого о творчестве и творческом диполе

 

Египтяне

Хорошая речь дороже, чем зеленый малахит, и ее можно найти у служанки, склоненной над зернотеркой». (Из поучений Птаххотепа. Третье тысячелетие до н.э. / Сказки и повести Древнего Египта. Л., 1979. С. 162)

 

Не сопутствует удача не ведающему

того, что надлежит ему знать

(Там же)

 

Будь убежищем, и да будет твой берег благополучным.

Пусть язык твой будет правильным, не ошибайся.

Не произноси лжи.

(Там же. С. 46)

 

Не будь уклончивым, ибо ты олицетворение честности (Там же. С. 48).

 

Язык человека – его весы. Весы выявляют недостачу (Там же. С. 57).

 

Обитатели Междуречья

 

Пятьюдесятью именами величая, великие боги,

Пятьдесят имен нарекли, деянья его возгласили.

Да удержат их, да откроет их Первый,

Многомудрый и сведущий до обмыслят их вместе!

Отец повторит их, да обучит сына,

Правителя, пастыря, да внемлют им уши!

К Мардуку, Энлилю богов, да не будут небрежны!

Чтоб цвела бы страна, и он сам был во здравье!

Крепко слово его, неизменны Приказы.

То, что из уст его, ни один из Богов не отменит!

Если глянет он гневно, - не склонит выи,

Его ярости бог ни один не перечит!

Не постичь его сердца, не объять его разум.

Согрешитель, неправедник пред очами его предстанут!

Откровение это, что Первому явлено было, -

Записав, сохранил он, дабы в грядущем узнали.

Отца Мардука, что богов сотворил, Игигов,

Да восславят навеки, да назовут его имя!

О Мардуке песнь величальную да услышат,

О том, как Тиамат осилил и взял себе царство!

(Я открою тебе сокровенное слово, М., 1981. С. 50. Пер. В. Афанасьевой).

 

Мардук, великий владыка!

Всевышней волей твоей да буду жив я, да буду здрав я,

Твою божественность да увижу,

Желаний моих достигну!

В уста мои вложи мне правду,

В сердце мое – слова благие!

Да будут милостивы ко мне знатные мира!

Мой бог да пребудет со мною справа,

Богиня моя да пребудет слева,

Бог-хранитель мой да пребывает со мною вечно!

Одари наставленьем, вниманьем и лаской!

И что сказал я, так, как сказал, пусть и свершится!..

(Я открою тебе сокровенное слово, М., 1981. С. 234. Пер. В. Афанасьевой).

 

Из Книги Пророка Исайи

 

Горе тем, которые зло называют добром, и добро – злом, тьму почитают светом, и свет – тьмою, горькое почитают сладким, и сладкое – горьким!

Горе тем, которые мудры в своих глазах и разумны пред самим собою! (гл. 5, 20 – 21)

 

Горе тем, которые думают скрыться в глубину, чтобы замысел свой утаить от Господа, которые делают дела свои во мраке и говорят: кто увидит нас? и кто узнает нас?

Какое безрассудство! Разве можно считать горшечника как глину? Скажет ли изделие о сделавшем его: не он сделал меня? и скажет ли произведение о художнике: он не разумеет? (Гл. 29, 15 – 16).

 

Мои мысли – не ваши мысли, не ваши пути – пути Мои, говорит Господь.

Но как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших.

Как дождь и снег нисходит с неба и туда не возвращается, но напояет землю и делает ее способной рожать и произращать, чтоб она давала семя тому, кто сеет, и хлеб тому, кто ест, -

так и слово Мое, которое исходит из уст Моих, - оно не возвращается ко мне тщетным, но исполняет то, для чего я послал его (Гл. 55, 8 – 11).

 

Заратуштра

 

Истина – лучшее благо. (Авеста. Избранные гимны из Видевдата. Пер. с авестийского Ивана Стеблина-Каменского. М., 1993. С. 20).

 

 

Такую дай удачу

Ты нам, о, мощный Митра,

Которую мы просим

По вере данных слов:

Дай силу и победу,

Благую жизнь, правдивость,

Благую славу, честность,

Ученость, святость, знанье

Божественнопобедные

И превосходство в Истине,

Произнесенье верное

Священных изречений…

(Там же. С. 84 – 85).

 

Обитатели Индостана

Авторы «Ригведы», обращаясь к Митре-Варуне, пишут:

 

Сами выпустите на волю, сделайте набухшими

поэтические мысли

Вы двое управляете мыслями вдохновенного.

(Ригведа. Мандалы I—IV. М., 1999. С. 187)

 

Дойные коровы, помогавшие некогда Маматее,

У того же вымени насытили любителя священного слова.

Пусть стремится приобщиться к питанию тот, кто знает вехи.

Кто хочет покорять устами, пусть сохраняет несвязанность!

(там же. С. 188)

 

Махабхарата

 

Разумение человеческое: от общения с ничтожными принижается, с людьми средними – усредняется, при общении же с лучшими людьми приближается к совершенству. (Махабхарата. Книга третья. Лесная. Араньякапарва, М., 1987. С. 15)

 

Праведники прислушиваются к словам малолетних, даже если их слова наивны. (Там же. С. 278)

 

В любом существе индивидуальная душа не проявлена, ее видят лишь осененные мудростью благодаря своему тонкому, острому уму. (Там же. С. 427).

 

Тот, кто несовершенен душою, не может проникнуть в тайны добра и зла. (Там же. С. 430)

 

Доброта порождает в живых существах то, что зовется доверием, поэтому особое доверие люди питают к праведникам. (Там же. С. 564)

 

Обитатели Поднебесной

 

Учись, у мудрейших совета спросив!

(Шицзин. Книга песен и гимнов, пер. с кит. А. Штукина, М., 1987. С. 128)

 

Древний народ говорил, что разумен лишь тот,

Кто и у сборщика сучьев советы берет!

(Там же. С. 249)

 

Хоть небо рождает все толпы народы,

Нельзя уповать лишь на волю творца:

Недобрых совсем не бывает вначале,

Но мало кто добрым дожил до конца.

(Там же. С. 251)

 

Если с пороком белейшая яшма жезла,

Тут бы шлифовка исправить порок помогла;

Если же в слове твоем оказался порок,

Что б ты ни делал, но слова б исправить не мог.

(Там же. С. 255)

 

 

Средиземноморье

 

Вас, пиерийские Музы, дающие песнями славу,

Я призываю, - воспойте родителя вашего Зевса!

Слава ль кого посетит, неизвестность ли, честь иль бесчестье, -

Все происходит по воле великого Зевса-владыки.

Силу бессильному дать и в ничтожество сильного ввергнуть,

Счастье отнять у счастливца, безвестного вдруг возвеличить,

Выпрямить сгорбленный стан или спину надменному сгорбить –

Очень легко громовержцу Крониду, живущему в вышних,

Глазом и ухом внимай мне, во всем соблюдай справедливость..

(Гесиод. «О происхождении богов», М., 1990, пер. В. В. Вересаева. С.169)

 

Пифагор

Пифагор призвал юношей образовывать себя, советуя им твердо помнить, что было бы глупо признавать самым главным разум и отдавать ему предпочтение перед всем остальным, на развитие же его не тратить ни времени, ни усилий. И в то время как забота о теле подобна худшему из друзей, которые нас скоро оставляют, образование, как добрые и прекрасные люди, остается нам верным до нашей смерти, а некоторых одаривает бессмертной славой еще и после смерти (Ямвлих. Жизнь Пифагора. Пер. Черниговского В. Б., М., 1998. С. 42).

 

Философия, которую он исповедовал, целью своей имела вызволить и освободить врожденный наш разум от его оков и цепей; а без ума человек не познает ничего здравого, ничего истинного и даже неспособен ничего уловить какими бы то ни было чувствами, - только ум сам по себе все видит и все слышит, прочее же и слепо и глухо. (Порфирий. Жизнь Пифагора. В книге: Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Пер. М. Л. Гаспарова., М., 1986. 424).

 

Фалес

 

Мудрость единую знай, единого блага ищи.

Только этим ты и свяжешь празднословцев языки.

(Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М.: «Мысль», 1986. С. 65).

 

Питтак

Задумывай дело, не говори о нем: не удастся – засмеют.

Владей своим.

 

Солон

В великих делах всем нравиться нельзя.

Слово есть образ дела.

Ничего слишком.

В судьи не садись, а не то будешь врагом уличенному.

Согражданам советуй не самое приятное, но самое полезное.

 

Хилон

Мертвых не хули.

На непосильное не посягай.

Не спеши в пути.

Язык твой пусть не обгоняет ума.

 

Биант

Люби разумление.

Не силой бери, а убеждением.

 

Софокл

О знанье, знанье! Тяжкая обуза,

Когда во вред ты знающим дано!
(Софокл. Драмы. Перевод Ф. Ф. Зелинского. М., 1990. С.15)

 

Не мудр же ты, коль вне стези рассудка

Находишь вкус в упрямом самомненье.

(Там же. С. 23)

 

И мудрецов крушенье терпит мудрость,

Когда прикрыть неправду дела дымкой

Красивых слов внушает им – корысть.

(Там же. С. 158)

 

Человеку во многом учителем век,

И никто не пророк,

Пока жизнь впереди, о грядущем.

(Там же. С. 215)

 

Мудр только тот, кого почтили боги:

Им вверь себя. Хотя бы против правды

Идти велели – нужды нет, иди:

Дурным не будет, что они прикажут.

(Там же. С. 395)

 

 

(Из «Жизнеописания Софокла»)

«Он изображает и расцвечивает нравы, искусно пользуется замыслами, воспроизводя гомеровскую прелесть. Вследствие чего и сказал какой-то иониец, что один Софокл оказался учеником Гомера. Ведь не только он, но и многие другие подражали кому-нибудь из предшественников или современников, однако один Софокл умел собрать мед с каждого цветка, за это его и назвали пчелой. Он собирал все вместе: надлежащее время, сладость речи, силу, яркость (Там же. С. 442)

 

Он умел соразмерить благоприятный момент и события так, что маленьким полустишием или даже одним словом создавал характер действующего лица. Ведь изобразить характер или страсть – это высшее в поэтическом искусстве (Там же. С. 442)

 

(Античные свидетельства о жизни и творчестве Софокла)

 

Софокл говорил, что, подражая сначала с радостью высокому стилю Эсхила, он затем избавился от резкости и искусственности собственного письма и, наконец, изменил образ речи, так что тот стал наиболее подходящим для изображения нравов и потому самым лучшим; так и философы, всякий раз, когда после панегириков и разного рода сочинительских ухищрений начинают пользоваться речью, обращенной к нравам и страстям, именно тогда простотой и достигают истинного и непритязательного успеха. Из трактата Плутарха «О преуспеяниях и доблести». (Там же. С. 448).

 

Сократ

«Подражание, если им продолжительно заниматься, начиная с детских лет, входит в привычку и в природу человека – меняется и наружность, и голос, и духовный склад». (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Т. 1 – 4. М., 1990 – 1993. Том 3. С. 160).

«…В наше государство поэзия принимается лишь постольку, поскольку это гимны богам и хвала добродетельным людям. Если же ты допустишь подслащенную Музу, будь то мелическую или эпическую, тогда в этом государстве воцарятся у тебя удовольствие и страдание вместо обычая и разумения, которые, по общему мнению, признавались наилучшим». (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Т. 1 – 4. М., 1990 – 1993. С. 404).

Сократ забраковал творчество Гесиода, Гомера и остальных поэтов. На вопрос, что же ты им ставишь в упрек, он ответил:

- Когда кто-нибудь, говоря о богах и героях, плохо их изобразит, словно художник, который нарисовал нисколько не похожими тех, чье подобие он хотел изобразить.

- Такого рода упрек правилен, но что мы под этим подразумеваем?

- Прежде всего, величайшую ложь, причем о самом великом, неудачно выдумал тот, кто сказал, будто Уран совершил поступок, упоминаемый Гесиодом, и будто Кронос ему отомстил. О делах же Кроноса и о мучениях, которые он претерпел от сына, даже если бы это было правдой, я не считал бы нужным так запросто рассказывать тем, кто еще неразумен и молод, - гораздо лучше обходить это молчанием, а если уж и нужно почему-либо рассказать, так пусть лишь весьма немногие выслушивают это втайне и при этом принесут в жертву не поросенка, но что-то большее и труднодоступное, чтобы рассказ довелось услышать как можно меньшему числу людей.

… - Нельзя рассказывать юному слушателю, что, поступая крайне несправедливо, он не совершает ничего особенного, даже если он всячески карает своего совершившего проступок отца, и что он просто делает то же самое, что и первые, величайшие боги.

… - Как и вообще о том, что боги воюют с богами, строят козни, сражаются – да это и неверно; ведь те, кому предстоит стоять у нас на страже государства, должны считать величайшим позором, если так легко возникает взаимная вражда. Вовсе не следует излагать и расписывать битвы гигантов и разные другие многочисленные раздоры богов и героев с их родственниками и близкими, напротив, если мы намерены внушить гражданам такое убеждение, чтобы никогда никто из них не питал вражды к другому и что это было бы нечестиво, то об этом-то и должны сразу же и побольше рассказывать детям и старики, и старухи, да и потом, когда дети подрастут; и поэтов надо заставить об этом писать в своем творчестве. А о том, что на Геру наложил оковы ее сын, что Гефест был сброшен с Олимпа собственным отцом, когда тот избивал его мать, а Гефест хотел за нее заступиться, или о битвах богов, сочиненных Гомером, - такие рассказы недопустимы в нашем государстве, неважно, сочинены они с намеком или без него. Ребенок не в состоянии судить, где содержится иносказание, а где нет, и мнения, воспринятые им в том раннем возрасте, обычно становятся неизгладимыми и неизменными. Вот почему, пожалуй, более всего надо добиваться, чтобы первые мифы, услышанные детьми, самым заботливым образом были направлены к добродетели.

… - Не дело основателей самим творить мифы, им достаточно знать, какими должны быть основные черты поэтического творчества и не допускать их искажения.

«И бог, раз он благ, не может быть причиной всего вопреки утверждению большинства. Он причина лишь немногих вещей, созданных им для людей, а ко многому он не имеет отношения: ведь у нас гораздо меньше хорошего, чем плохого. Причиной блага нельзя считать никого другого, но для зла надо искать какие-то иные причины, только не бога».

«… - Нельзя позволить утверждать поэту, будто люди бедствуют, подвергаясь наказанию, а тот, от которого это зависит, - бог. Однако, если бы поэты сказали, что люди эти нуждались в каре и что бедствуют только порочные, которые, подвергаясь наказанию, извлекают для себя пользу от бога, это можно допустить. Но когда говорят, что бог, будучи благим, становится для кого-нибудь источником зла, с этим надо всячески бороться: - никто ни юноша, ни взрослый, если он стремится к законности в своем государстве, - не должен ни говорить об этом, ни слушать ни в стихотворном, ни в прозаическом изложении, потому что такое утверждение нечестиво, не полезно нам и противоречит самому себе… Это был бы один из законов и одно из предначертаний относительно богов: сообразно с ним и в речах, и в поэтических произведениях следует утверждать, что бог – причина не всего, а только блага». (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Т. 1 – 4. М., 1990 – 1993. С. 140 – 144).

«Искусство это должно делать нас мудрыми и передавать нам знание, коль скоро оно хочет быть полезным и делать людей счастливыми». (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Т. 1 – 4. М., 1990 – 1993. С. 183)

«Поэт должен творить мифы, а не рассуждения». (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Том 2. М., 1993. С. 11).

 

Антисфен

Начало образования состоит в исследовании слов. (Антология кинизма. Антисфен, Диоген, Кратет, Керкид, Дион. Фрагменты сочинений кинических мыслителей. М., 1984. С. 105).

Здравомыслящие люди не должны изучать литературу, чтобы не подвергаться чужому влиянию. (Антология кинизма. Антисфен, Диоген, Кратет, Керкид, Дион. Фрагменты сочинений кинических мыслителей. М., 1984. С. 105).

Спрошенный, как из наук самая важная, он ответил: «Та, которая учит отучаться от зла». (Антология кинизма. Антисфен, Диоген, Кратет, Керкид, Дион. Фрагменты сочинений кинических мыслителей. М., 1984. С. 115).

 

Диоген Синопский

 

Рассуждал он следующим образом. Все находится во власти богов; мудрецы – друзья богов; но у друзей все общее; следовательно, все на свете принадлежит мудрецам. (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Второе, исправленное, издание. Пер. М. Л. Гаспарова. М., 1986. С. 225).

На вопрос, что в людях самое хорошее, он ответил: «Свобода речи». (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Второе, исправленное, издание. Пер. М. Л. Гаспарова. М., 1986. С. 235).

 

Кратет Фиванский

 

Все, что усвоил я доброго, мысля и слушаясь Музы,

Стало моим; а иное богатство накапливать тщетно.

(Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Второе, исправленное, издание. Пер. М. Л. Гаспарова. М., 1986. С. 241).

Заниматься философией нужно до тех пор, пока не поймешь, что нет никакой разницы между вождем войск и погонщиком ослов. (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Второе, исправленное, издание. Пер. М. Л. Гаспарова. М., 1986. С. 243).

 

Платон

Воспитание ведет к победе, победа же иной раз – к невоспитанности. (Платон. Сочинения в трех томах, т3, часть 2, М., 1972. С. 104).

Люди в большей своей части куклы и лишь немного причастны истине (Платон. Сочинения в трех томах, т3, часть 2, М., 1972. С. 283)

 

Демосфен

 

Речи, предназначенные для устного произнесения, должны быть составлены просто и естественно, как если бы кто говорил без подготовки, те же, которые рассчитаны на больший срок жизни, требуют искусной и тщательной разработки; первым подобает быть убеждающими, последним – показными. ( Демосфен. Речи. В трех томах. Т.2. М., 1994. С. 323).

Советник должен нести ответственность за того, кого он убедил. (Демосфен. Речи. В трех томах. Т.2. М., 1994. С. 325).

Ни в коем случае нельзя утверждать, будто мы в своих способностях усваивать знания ничем не отличаемся друг от друга. Вообще говоря, при надлежащем воспитании совершенствуется всякий человек, но более всего тот, кто от природы оказался лишь над самим собой, другим же – превзойти остальных. ( Демосфен. Речи. В трех томах. Т.2. М., 1994. С. 332)

 

Аристотель

Все люди от природы стремятся к знанию. (Аристотель. Сочинения в четырех томах. том 1, М., 1975. С. 65).

Наставники более мудры не благодаря умению действовать, а потому, что они обладают отвлеченным знанием и знают причины. (Аристотель. Сочинения в четырех томах. том 1, М., 1975. С. 66).

Признак знатока – способность научить, а потому мы считаем, что искусство в большей мере знание, нежели опыт, ибо владеющие искусством способны научить, а имеющие опыт не способны. (Аристотель. Сочинения в четырех томах. том 1, М., 1975. С. 66 – 67).

Мудрость есть наука об определенных причинах и началах. (Аристотель. Сочинения в четырех томах. том 1, М., 1975. С. 67).

Слова – результат благих пожеланий, их осуществление – дело удачи. (Аристотель, том 4, М., 1984. С. 612).

В науках и искусствах … следует уметь определить и цель, и способствующие достижению цели действия. (Аристотель, том 4, М., 1984. С. 613).

Всякое искусство и воспитание имеет целью восполнить то, чего недостает от природы. (Аристотель, том 4, М., 1984. С. 627).

Задача поэта говорить не о том, что было, а о том, что могло бы быть, будучи возможно в силу вероятности или необходимости. (Аристотель, том 4, М., 1984. С. 655).

Поэзия – удел человека или одаренного, или одержимого: первые способны к душевной гибкости, а вторые – к исступлению. (Аристотель, том 4, М., 1984. С. 664).

Вообще невозможное, но вероятное следует предпочитать возможному, но неубедительному. (Аристотель, том 4, М., 1984. С. 675).

Произведение искусства должно превосходить образец. (Аристотель, том 4, М., 1984. С. 678).

 

Гераклит

Есть единая мудрость – постигать Знание, которое правит всем чрез все. (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Второе, исправленное, издание. Пер. М. Л. Гаспарова. М., 1986. С. 333).

Из учений, в которые я вникал, ни одно не дошло до осознания, что мудрость отрешена от всего. Антология мировой философии. (В четырех томах. Том I. Часть 1. Философия древности и средневековья. М., 1969. С. 278).

Душе присущ само обогащающийся логос. (В четырех томах. Том I. Часть 1. Философия древности и средневековья. М., 1969. С. 278).

Признак мудрости – согласиться, не мне, но логосу внемля, что все едино.

Разумение – величайшая добродетель, и мудрость состоит в том, чтобы говорить правду и действовать в согласии с природой, ей внимая. (В четырех томах. Том I. Часть 1. Философия древности и средневековья. М., 1969. С. 280).

 

Парменид

 

Он сказал, что философий две: одна – сообразно истине, другая – сообразно мнению… Критерием же истины он признал разум. И ощущения не точны, по его мнению. (В четырех томах. Том I. Часть 1. Философия древности и средневековья. М., 1969. С. 293).

Эпикур

 

Главным признаком совершенного и полного знания является умение быстро пользоваться бросками мысли, а это бывает, когда все сводится к простым основам и словам. Ибо кто не может в кратких словах охватить все, что изучается по частям, тот не может познать толщу всего охватываемого. (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Второе, исправленное, издание. Пер. М. Л. Гаспарова. М., 1986. С. 378).

Нужно держать в виду действительную цель жизни и полную очевидность, по которой мерятся мнения, - иначе все будет полно сомнения и беспорядка. (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Второе, исправленное, издание. Пер. М. Л. Гаспарова. М., 1986. С. 408).

Изучение природы создает людей не хвастливых и велеречивых и не выставляющих напоказ  образование, предмет соперничества в глазах толпы, но людей смелых, довольных своим, гордящихся своими личными благами, а не благами, которые им даны обстоятельствами. (В четырех томах. Том I. Часть 1. Философия древности и средневековья. М., 1969. С. 359).

Глупо просить у богов то, что человек способен себе сам доставить. (В четырех томах. Том I. Часть 1. Философия древности и средневековья. М., 1969. С. 359).

 

Пиндар

 

Есть ближние пути и дальние пути;

Единая забота – не всякому впрок;

Трудно взойти до умения.

(Пиндар. Вакхилид. Оды. Фрагменты. М., 1980. С. 44).

 

Но лишь от бога

Расцветает человек умными думами в века.

(Пиндар. Вакхилид. Оды. Фрагменты. М., 1980. С. 49).

 

Если в пору сказано слово,

Если многое пытано и в малое сжато,

Дальше от следов твоих будет людская хула.

(Там же. С. 63).

 

Ищи себе смертный у богов

Уменья по уму, ступени по стопе,

Помни, в какой мы доле,

Не пытай бессмертия, милая душа –

Обопри на себя лишь посильное.

(Там же. С. 71 – 72).

 

Боги даруют мощь,

Мудрые умеют красиво ее выносить.

(Там же. С. 91).

 

Упанишады

Кто оскорбляет брахмана, тот нападает на собственный источник. Он становится тем хуже, чем лучше тот, кого он оскорбил. (Упанишады. В трех книгах, М., 1991. кн.I. С. 76).

Тот, кто идет к богам, тот живет своей силой. (Упанишады. В трех книгах, М., 1991. кн.I. С. 78).

 

Пусть не стремится человек распознать речь – пусть узнает говорящего. (Упанишады. В трех книгах, М., 1991. кн. 2. С. 62).

 

Когда люди свергнут пространство, словно кожу

Тогда и без распознавания бога наступит конец их страданию.

(Упанишады. В трех книгах, М., 1991. кн. 2. С. 130).

 

Время дает созревать всем существам в великом Атмане;

Кто же знает, в чем созревает время, тот – знаток веды.

(Упанишады. В трех книгах, М., 1991. кн. 2. С. 149).

 

Пусть не учит он сокровенному знанию того, кто не сын, не ученик и неспокоен.

(Упанишады. В трех книгах, М., 1991. кн. 2. С. 156).

 

Коровы бывают разных цветов, молоко же – одного цвета;

Высшее знание подобно молоку, а все наделенные признаками – как коровы.

(Упанишады. В трех книгах, М., 1991. кн. 2. С. 227).

 

Вардхамана Махавира, основатель джайнизма

 

Сознание – сущность души (С Чаттерджи и Д. Датта. Введение в индийскую философию. М., 1955. С. 74).

Сознание самообнаруживается и делает видимыми другие предметы (Там же. С. 74).

Каждое суждение выражает одну сторону реальности, а потому оно относительно и подчинено известным условиям (Там же. С. 77).

Гаутама Будда

Если даже человек постоянно твердит Писание, но, нерадивый, не следует ему, он подобен пастуху, считающему коров у других. Он непричастен к святости.

Если даже человек мало повторяет Писание, но живет, следуя дхамма, освободившись от страсти, ненависти и невежества, обладая истинным знанием, свободным разумом, не имея привязанностей ни в этом, ни в ином мире, - он причастен к святости («Дхаммапада», М., 1960. С. 61).

Обуздание мысли, едва сдерживаемой, легковесной, спотыкающейся, где попало – благо. Обузданная мысль приводит к счастью. (Там же. С. 64).

В непорочной мысли, в невсполошенной мысли, отказавшейся от добра и зла, в бодрствующей нет страха. (Там же. С. 65)

Покинув темную дхамму, пусть мудрец пестует светлую. Уйдя из дома в бездомность, в одиночестве, казалось бы, малоподходящем для радости, пусть он ищет удовлетворения. Отказавшись от желаний, избабившись от собственности, пусть мудрец очистит от скверны свой ум.

Те, чей ум должным образом опирается на начала просветления, отказавшись от привязанностей, радующиеся освобождению, с уничтоженными желаниями, полные блеска, они в этом мире достигли нирваны (Там же. С. 73).

 

Законы Ману

 

Как при смене времен года каждое само по себе приобретает свои отличительные признаки, так и существа одаренные телом, - свои виды деятельности. (Законы Ману. М., 1992, перевод С. Д. Эльмановича, проверенный и исправленный Г. Ф. Ильиным. С. 23).

Согласно дхарме следующие десять могут быть обучаемы Веде: сын учителя, услужливый, могущий передать знания, добродетельный, чистый, достойный, способный, щедрый, благочестивый и родственный (Там же. С. 41).

Даже во времена страшного бедствия обучающий Веде должен лучше добровольно умереть со своим знанием, чем сеять его в бесплодную почву (Там же. С. 41).

Одни мудрецы восхваляют семя, другие – поле, некоторые же семя и поле, но в это случае установленное правило таково:

семя, посеянное на бесплодной почве, может остаться бесплодным (Там же. С. 221).

Необходим контроль над словом, контроль над мыслями, а также контроль над делами; у кого в уме они утвердились, тот называется тридандином.

Человек, соблюдая этот тройственный контроль над самим собой по отношению ко всем живым существам, обуздывает желание и гнев, достигает благодаря этому полного успеха (Там же. С. 254).

 

Лао-цзы

 

«Когда все в Поднебесной узнают, что прекрасное является прекрасным, появляется безобразное. Когда все узнают, что доброе является добром, возникает и зло. Поэтому бытие и небытие порождают друг друга, трудное и легкое создают друг друга, длинное и короткое взаимно соотносятся, высокое и низкое взаимно определяются, звуки, сливаясь, приходят в гармонию, предыдущее и последующее следуют друг за другом». (Древнекитайская философия. Собрание текстов в двух томах. Том 1—2. М., 1972—1973. т. 1. С. 115).

«Совершенномудрый, совершая дела, предпочитает недеяние; осуществляя учение, не прибегает к словам; вызывая изменения вещей, он не осуществляет их сам; создавая, не обладает тем, что создано; приводя в движение, не прилагает к этому усилий; успешно завершая что-либо, не гордится. Поскольку он не гордится, его заслуги не могут быть отброшены». (Там же. С. 115).

 

Конфуций

Не беспокойся о том, что люди тебя не знают, а беспокойся о том, что ты не знаешь людей (Древнекитайская философия. Т. 1. С.142)

В древности учились для того, чтобы усовершенствовать себя, нынче учатся для того, чтобы стать известными среди людей.

Человек может сделать великим путь, которым идет, но путь не может сделать человека великим.

Когда, совершив ошибку, не исправил ее, это и называется совершить ошибку.

(Там же. С. 141).

Стрела не обязательно пронзает мишень, ибо силы людей не одинаковы. (Там же. С. 146).

Те, кто обладают врожденными знаниями, стоят выше всех. За ними стоят те, которые приобретают знания благодаря учению. Далее следуют те, кто преступает к учению, встретившись с трудностями. Те же, кто, встретившись с трудностями, не учатся, стоят ниже все. (Там же. С. 170).

 

Мэн Кэ

 

В Поднебесной мало таких, которые не помогали бы всходам расти. Но пользы всходам не только не приносят, а губят их, как те, кто не пропалывает их, полагая, что в этом нет пользы, и оставляет их на произвол судьбы, так и те, кто подтягивает руками ростки из земли, якобы помогая этим их росту. (Мэн-цзы. Мысли. С-Пб, 1999. С. 49).

Если бы мудрствующие поступали подобно Юю, давшему естественный сток разлившимся водам, тогда к их разуму не возникало бы отвращения. Юй направляй эти воды так, чтобы от них не происходило никаких бед. Пусть и мудрствующие будут направлять свои ходы рассуждений так, чтоб и от них не происходило никаких бед, тогда разум их будет таким же великим. (Там же. С. 123).

 

Чжуан-цзы

Мудрец стремится осветить хаос с помощью не собственного «я», а обычного и общего. (Мудрецы Китая. Ян чжу, Лецзы, Чжуанцзы. СПб., 1994. С.133).

Кто в познании умеет остановиться на еще не познанном, - совершенен; кто умеет познать спор без слов, путь, который нельзя назвать, называется хранителем совершенной природы; тот, в кого вливают и не переполнится, из кого черпают и не вычерпывают, кому истоки знания неведомы, называется хранителем просвещения. (Там же. С. 134).

Наша жизнь ограничена, а знания неограниченны. Ограниченному следовать за неограниченным опасно. Поняв это, совершенствовать знания опасно. (Там же. С. 138).

Природа кормит естественной пищей. 156.

Знание созданного природой и знание созданного человеком – это знание истинное. Знание созданного природой дается природой. Тот, кто обладает знанием созданного человеком, с помощью познания познанного, упражняется в познании непознанного. Такой человек не умирает преждевременно, доживает до естественного предельного возраста. Это знание наиболее полное. И все в нем есть и пагубное. Ведь знание точное от чего-то зависит, а то, от чего оно зависит, - совершенно неопределенное. Как знать, называемое  природным, - это, быть может, человеческое, а называемое человеческим – это, быть может, природное? Только настоящий человек обладает истинным знанием. 157.

Мудрый странствует там, где вещи не теряются, где все сохраняется. 159.

Подлинная истина в том, чтобы не терять природных свойств. 173.

С букашкой не толкуй о зиме – она знает лишь свое время года. 226.

Быть вынужденным – таков путь мудрого.285.

Мудрый никогда не стремится обладать природным, никогда не стремится обладать человеческим, никогда не стремится обладать началом, никогда не стремится обладать вещами. Движется вместе со своим временем и никого не заменяет; поступки его целостны, он не терпит поражений и объединяется с путем. 299.

 

Сенека

 

Не та красива, у которой хвалят руку или ноги, а та, у кого весь облик не позволит восхищаться отдельными чертами. (Луций Анней Сенека. Нравственные письма к Луцилию. Трагедии. Пер. С. Ошерова. М., 1986. С. 84).

Мы должны подражать пчелам: вычитанное из разных книг разделять, потому что порознь все сохраняется лучше, а потом, употребив все тщание и все способности ума, слить разные пробы и добиться единого вкуса, так что даже если видно, откуда что взято, оно должно выглядеть иным, нежели там, откуда было взято. (Там же. С. 166).

 

Плутарх

Поистине важнейшее преимущество, какое люди извлекают из благосклонности Муз, состоит в том, что науки и воспитание совершенствуют нашу природу, приучаются к разумной умеренности и отвращению к излишествам. (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. В трех томах. Т. 1. Пер. С. П. Маркиша и С. И. Соболевского. М., 1961. С. 248).

 

Плиний Младший

 

Опыт, учитель исключительный. Корнелию Тациту. (Письма Плиния Младшего. Книги 1 – 10. Пер. М. Е. Сергеенко, А. И. Доватура. М., 1983. С.19).

Мне известно, что даже сами боги не столько радуются приспособленным к случаю молитвам просящих, сколько невинности и чистоте мыслей, и угоднее им того, кто приходит в храм их с чистыми и девственными чувствами, а не с тщательно отделанными гимнами. 214.

Эпиктет

 

Если бы я был соловьем, я делал бы то, что делает соловей, если бы я был лебедем – то, что делает лебедь. Но я – обладающий разумом: я должен воспевать бога. (Беседы Эпиктета. Пер. Г. А. Тароняна. М., 1997. С. 68).

«Панчатантра»

Даже учением ты не изменишь природу людскую:

Сколько бы воду не греть – снова остынет она.

(Панчатантра. Избранные рассказы. Пер. Р. О. Шор. М., 1930. С. 19)

 

Знаний, богатства, искусства – никто не сумеет достигнуть,

Если по странам земным долго не будет блуждать.

61.

 

Жизнь, и деянье, и смерть, и богатство, и знанье – все это

В матери лоне уже рок человеку дает.

71.

 

Лучше природный рассудок, чем мудрость, добытая в книгах.

121.

 

Нагарджуна

В «Ратна-вали раджа-парикатха» говорится:

Когда ум не осознал телесную нечистоту – плотскую, постоянно присутствующую в сфере чувств и зримую, тогда это безотносительное, наитончайшее, глубочайшее благое учение невоспринимаемо. Разве может ум овладеть учением без усилий?

Достигнув просветления Будда отказался передать нам учение, так как познать его во всей глубине простым людям крайне трудно.

Это труднодостижимое учение погубит несведущего, который, пребывая в скверне, мнит о небытии, потому в ней и падет.

Имея об этом учении ложные представления, ограниченный человек, мнящий себя мудрецом, губит себя тем, что спорит. Понурив голову, отправится он в ад Авичи.

Подобно тому, как неправильно и не вовремя потребляющий пищу находит погибель, а правильно питающийся получает в награду долголетие, здоровье, силу и наслаждения, незнающий находит погибель, а истинно знающий обретает наивысшее просветление и блаженство.

Поэтому, избавившись от сомнений и взглядов еретиков, устремляйся к высотам подлинного знания ради достижения всеобщей цели.

Из несовершенного знания этого учения проистекает возвеличивание собственного Я, затем совершаются праведные и неправедные действия, а затем человек получает хорошее или плохое рождение.

Следовательно, пока не познано учение, разрушающее гордыню, стремясь овладеть учением о даянии, нравственности, терпения.

О царь, совершающий поступки, согласующиеся с учением до, в течение и по окончании действия, не попадет в беду ни в этом, ни в ином мире.

Овладев учением, обретешь славу, счастье и бесстрашие не только здесь в жизни, но и перед лицуом смерти, а полное счастье – в ином мире. Поэтому всегда следуй законоучению.

Законоучение есть высшая политика, потому что благодаря ему мир любим, однако ни тут, ни там никто не заблуждается относительно мирского очарования. (В. П. Андреев. Нагарджуна и его учение. М., 1990. С.145 – 146).

 

Сыма Цянь

 

Для того, чтобы превзойти славу прошлых поколений, нужно будет отбросить что-то из накопленного опыта.  (Сыма Цянь. Исторические записки. Т. 6. Пер. Р. В. Вяткина. С. 61).

Если понимаешь что-то целиком, то и успех будет полным, если не можешь воспринять что-то в целом, то и гибель будет окончательной. (Там же. С. 114).

 

«Философы из Хуайнани»

 

Человек при рождении покоен – это есть природное свойство. Начинает чувствовать и действовать – и тем наносит вред своей природе. Вещь приближается, и разум откликается, - это пришло в движение знание. Знание и вещь приходят в соприкосновение, - и рождается любовь и ненависть. Когда любовь и ненависть обретают форму, это знание устремляется вовне и уже не может вернуться назад, а природный закон внутренней соотнесенности оказывается нарушенным. (Философы из Хуайнани. Хуайнаньцы. Пер. Л. Е. Померанцевой. М., 2004. С. 23).

Мудрецы не могут сами вызывать время, но, когда он наступает, они не упускают его. (Там же. С. 115).

Только познав божественный разум, понимают, что дао и дэ не могут помочь. Только познав дао и дэ узнают, что милосердие и долг-справедливость не нужно насаждать. Только познав милосердие и долг-справедливость, узнают, что ритуал и музыка не стоят усилий. Ныне повернулись спиной к корню и ищут в верхушках, отказались от главного, а заняты подробностями. С ними нельзя говорить о высшем. (Там же. С. 132).

Ныне совершенный человек, живя в смутное время, прячет в себе добродетели, таит в себе дао, скрывает беспредельный ум свой, сковывает уста, прекращает речи. И тех, кто умер, так и не сказав ни слова, множество, а Поднебесная так и не узнала цены их молчанию. Вот почему «дао, которое может быть выражено словами, не есть истинное дао. Имя, которое может быть названо, не есть истинное имя». (Там же. С. 135).

Мудрец тщательно исследует прошлое, чтобы знать будущее. (Там же. С. 173).

 

«Ли цзи»

 

Если благородный муж желает исправления народных нравов и обычаев, он обязательно должен начинать с просвещения. Пока яшма не отшлифована, она еще не сосуд, пока человек не научился, ему не познать истины… В «Толковании судеб» говорится: «Думай о том, чтобы с начала и до конца постоянно пребывать в учении». (Древнекитайская философия. Т. 2. М., 1973. С. 111).

Искренность – это то, посредством чего человек завершает создание себя как человека. (Там же. С. 130).

 

Чтобы не обидеть атеистов

В XVIII – XX вв. н.э. атеистическое мировоззрение переживало в очередной раз апофеоз своего влияние на людей, народы, государства. Тому было множество причин, о них нужно говорить в других работах. В XX веке влияние атеистического мышления, достигнув апогея, быстро пошло на убыль. Но это не значит, что оно в скором времени отомрет окончательно. Мы уже говорили, что в каждом человеке, обществе, государстве сосуществуют в динамическом взаимовлиянии друг на друга три типа религиозного мышления: атеистическое, языческое, единобожное. Ни одно из них не может одержать в своем противостоянии с соперниками полную и окончательную победу, ни одно из них не может погибнуть. Они вечные и не отделимые друг от друга. Так было, так есть, так будет, пока живы будут на Земном шаре хотя бы два человека.

Следует напомнить, что это противостояние, эта жестокая, непримиримая борьба внутри треугольника, вершинами которого являются атеизм, язычество и единобожие, имеет одну странность: непримиримое отношение язычников и приверженцев единобожия к текстам атеистов. Очень мало, например, осталось этих текстов от атеистов Древней Индии, гораздо меньше, чем от их соперников. Тоже самое можно сказать и о Междуречье, Поднебесной, Центральной Азии да и о Средиземноморье, от которого до наших дней чудом дошла поэма Лукреция «О природе вещей».

На вполне логичный вопрос, почему сложилась такая ситуация, мы давать ответ в данной работе не будем за неимением времени, но все же выскажем свое мнение по поводу диалектического материализма, материалистического учения, которое в предыдущем столетии властвовало умами сотен миллионов человек. Это – удивительно строгая, логическая, тонкая система мышления. Мы не имеем права называть ее вершиной развития атеистического мышления, потому что не имели возможность читать в полном объеме созданное атеистами 2 – 5 тысяч лет назад, но мы уверены, что отвергать атеизм ни в коем случае нельзя. И не потому, что его, как сказано было ранее, убить нельзя, а потому что произведения искусств, литературы, философии, созданные атеистами, как бы их не уничтожали оппоненты, не могут не вызывать уважения и восхищения всех людей думающих.

Материалисты имеют несколько теорий (даже теорий, а не версий!) «сотворения мира». Мы изложим одну лишь версию, по нашему мнению и симпатичную, и логичную. Одной фразой ее можно назвать так: версия циклических превращений. Суть ее заключается вот в чем. Структурированная Вселенная рассыпается на мельчайшие частицы, которые в результате этого «рассыпания» получают некую изначальную скорость хаотического движения. Они носятся беззаботно по Вселенной, сталкиваются друг с другом, соединяются или наоборот разъединятся… Те из них, которые соединились, теряют скорость, но увеличивают массу, которая, в свою очередь, обретает «собирательное качество», то есть способность приращивать другие частицы. В результате образуются крупные космические тела, а затем и еще более крупные вселенские структуры, чем-то напоминающие собой снежные шапки на горных кручах, готовые в любую минуту броситься вниз, рассыпаясь на лету в снежный пух. Причиной снежных лавин может стать и слово, которое по версии Иоанна, было вначале. Причиной вселенских взрывов могут быть и дела существ разумных, очень неспокойных. Вероятнее всего, главной причиной космических катаклизмов являются именно существа разумные, обладающие одним не хорошим качеством: неизживным стремлением к познанию двух бесконечностей мироздания, то есть макси и мини миров, о чем мы уже коротко говорили. Это качество, например, землян, обязательно приведет их к созданию по нашим меркам сверх мощного разрушительного средства, которое разрушит Землю, а это, в свою очередь, нарушит хрупкую структуру Солнечной системы и, как говорится, далее везде до следующей «остановки», когда вновь начнется процесс восстановления, структуризации Вселенной. Он наверняка будет происходить по логике, заданной Всесильным в тот момент, когда ему захотелось Сотворить мир. И человека (а может какое-то иное существо разумное) Всемогущий сотворит только тогда, когда появятся столь необходимые человеку атрибуты жизни, материальные и духовные.

Автору данных строк нравится в этой версии еще и то, что она предусматривает вечное существование неживой материи и живой материи, которая начинает пышно зеленеть только в том случае, если неживая материя «строит» для нее уютные теплицы…

 

Кем же были Лесков и Ницше

Возвращаясь к главной теме данной работы, нужно признать, что «треугольники» (атеизм, язычество, единобожие), как системы мышления Лескова и Ницше, были разными. Лесков считал себя (и на наш взгляд был таковым) глубоко верующим человеком, но это не мешало ему проникать в языческие и атеистические тайны своих героев. Ницше в своих восторженных и дерзких откровениях был ближе к язычникам и даже к атеистам, но это не мешало ему оставаться по-христиански добрым человеком, мыслителем, почти мудрецом. К мудрецам мы относим тех людей, которые в не зависимости от доминирующего в них типа мышления (языческого, или атеистического или единобожного) остаются одновременно добрыми, умными и сильными духом.

Именно данная тому и другому Богом или Природой мудрость позволила им, несмотря ни на какие внешние раздражители, добраться по сложным траверсам их собственных строк до высочайших вершин познания человека в мире и мира в человеке.

 

Почему человек пишет об искусстве и о творческом диполе «Учитель-Ученик»?

Вышесказанное позволяет нам сформулировать ответ на этот вопрос: «Потому что человеку хочется учить человека, и потому что человек, не желая или боясь отвечать на вопрос о причине причин, то есть о причине Сотворения мира, пытается, творя свой мир, ответить самому себе, почему же и как он творит мир, и убедить читателя, а еще лучше ученика в своей правоте».

Другого ответа автор данных строк пока не имеет.

Диалог Лескова и Ницше

«У нас есть, что сказать друг другу:

и как хорошо нам спорить –

ты влеком страстями,

я полон оснований».

Фридрих Ницше

 

«Нашими оппонентами могут быть только те,

кто умеет спорить, не ругаясь,

а нашими врагами – враги свободы

и спокойствия сограждан».

Николай Лесков

Истина в искусстве

 

«Тот же инстинкт, который вызывает к жизни искусство, как дополнение и завершение бытия, соблазняющее на дальнейшую жизнь, - создал и олимпийский мир, как преображающее зеркало, поставленное перед собой эллинской «волей». Так боги оправдывают человеческую жизнь, сами живя этой жизнью, - единственно удовлетворительная теодицея!.. (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 67).

 

«Я люблю вопросы живые и напоминания характерные, веские и поучительные. Терпеть не могу писать вещей, относящихся к разряду «ни то ни сё». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 352).

 

«Мало кто воистину служит истине, ибо лишь немногие обладают чистою волей быть справедливыми, и из числа последних лишь совсем немногие достаточно сильны, чтобы на деле быть справедливыми. Совершенно недостаточно обладать только волей к истине, и наиболее ужасные страдания выпадают на долю людей, обладающих стремлением к справедливости, но без достаточной силы суждения; поэтому интересы общего благосостояния требуют прежде всего самого широкого посева способности суждения, которая позволила бы нам отличить фанатика от судьи и слепую страсть творить суд от сознательной уверенности в праве судить. Но где найти средство для культивации такой способности суждения! Поэтому люди, когда им говорят об истине и справедливости, обречены испытывать вечно боязливую неуверенность в том, говорит ли с ними фанатик или судья». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 192-193).

 

«Я перенес много упреков за недостатки какого-то неизвестного мне уважения к народу, другими словами, за неспособность лгать о народе. Я равнодушен к этим упрекам, не потому, что с тех пор, как я пишу, меня только ругают и я привык знать, что эта ругань значит и сколько она стоит; но насчет упреков в так называемом нечестном отношении к народу я равнодушествую не по привычке равнодушествовать к лаю, раздающемуся вслед за каждым моим словом из всех литературных нор и трущоб, приютивших издыхающих нигилистов, а потому, что имею уверенность, что нисколько не обижаю русского народа, не скрывая его мерзостей и гадостей, от которых он не свободен, как и всякий другой народ». (Честное слово /Сост., вступ. Ст. и коммент. Л. А. Аннинского; - М.: Сов. Россия, 1988. «Русская прислуга в Париже». С. 115).

 

«Если бы ценность драмы заключалась только в главной идее, выясняющейся к концу ее, то драма сама представлялась бы самым длинным, окольным и тяжелым путем к цели; поэтому я надеюсь, что история вправе усматривать свое значение не в общих идеях, выдаваемых за некоего рода цвет и плод, но что ценность ее в том и заключается, чтобы, взяв знакомую, может быть, обыкновенную тему, будничную мелодию, придать ей остроумную форму, поднять ее, повысить на степень всеохватывающего символа и таким способом дать почувствовать присутствие в первоначальной теме целого мира глубокомыслия, мощи и красоты.

Но для этого необходимы прежде всего большие художественные способности, творческое парение мысли, любовное погружение в эмпирические данные, поэтическая переработка типов – для этого нужна во всяком случае объективность, но как положительное свойство. Как часто, однако, объективность является простой фразой!.. ((Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 196-197).

 

«Гадости нашего человека не гаже других гадостей, и, говоря о них, я не осуждаю, а только рассуждаю о них по мере моего крайнего понимания». (Честное слово /Сост., вступ. Ст. и коммент. Л. А. Аннинского; - М.: Сов. Россия, 1988. С. 115).

 

«Все живое нуждается в известной окружающей его атмосфере, в таинственной пелене тумана. Если мы отнимем у него эту оболочку, если мы заставим какую-нибудь религию, какое-нибудь искусство, какого-нибудь гения кружить в пространстве, подобно созвездию без атмосферы, то нам не следует удивляться их быстрому увяданию, засыханию и бесплодию». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 201-202).

«Даже разумнейший человек нуждается от времени до времени в природе, т.е. в своем основном нелогичном отношении ко всем вещам». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 259).

 

«Всякие неправды, хитрости и натяжки, предпринимаемые в пользу того или другого из предвзятых направлений, к добру и к истине не приведут». (Честное слово /Сост., вступ. Ст. и коммент. Л. А. Аннинского; - М.: Сов. Россия, 1988. 144).

 

«Использование мельчайшей нечестности. Сила прессы состоит в том, что каждый отдельный человек, который ей служит, лишь в очень малой степени чувствует себя обязанным и связанным. Он обыкновенно высказывает свое мнение, а иногда и не высказывает его, чтобы принести пользу своей партии, или политике своей страны, или себе самому. Такие маленькие проступки нечестности или, быть может, даже только нечестного умолчания отдельные люди легко выносят, но последствия их чрезвычайно велики, так как эти маленькие проступки совершаются многими одновременно. Каждый из них говорит себе: «за такие малые услуги я живу лучше, нахожу себе пропитание; при отсутствии таких небольших оглядок я сделаю себя невозможным». Так как представляется почти нравственно-безразличным, написать ли строкой больше или меньше, да к тому же еще, быть может, без подписи, то некто, имеющий деньги и влияние, может сделать всякое мнение общественным. Кто знает, что большинство людей слабо в мелочах, и хочет через них осуществить свои собственные цели, тот всегда опасен». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 434).

 

«Меня все занимало, как теперь у нас, о чем ни заговори – обо всем хотят судить «с разных точек зрения», - и потому все выходит поганое чисто и чистое погано». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 473).

 

«Представители истины. Истина находит меньше всего представителей не там, где опасно ее высказывать, а там, где скучно это делать». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 456).

 

«России нынче нельзя изображать, не живя в России…» (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том десятый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 91).

 

«Я не понимаю, к чему заниматься злословием. Если хочешь насолить кому-либо, достаточно лишь сказать о нем какую-нибудь правду». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 746).

 

«… Вы пишете, что не надо падать духом, а надо бодриться. Слова нет, что это так, но ведь всякие силы знают усталость. Столько лет работы и уныния чего-нибудь да стоили душе и телу. Родину-то ведь любил, желал ее видеть ближе к добру, к свету познания и к правде, а вместо того – либо поганое нигилистничание, либо пошлое пяченье назад, «домой», то есть в допетровскую дурость и кривду. Как с этим «добриться»? Одно средство – презирать и ненавидеть эту родину, а быть философом и холодным человеком… Но до этого без мук не дойдешь. И на небе ни просвета, везде minimum мысли. Все истинно честное и благородное сникло: оно вредно и отстраняется, - люди, достойные одного презрения, идут в гору… Бедная родина! С кем она встретит испытания, если они суждены ей?». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 284 – 285).

 

Природу надобно представлять себе, по аналогии с человеком, ищущей и заблуждающейся, доброй и злой, - борющейся и становящейся выше себя. (Ницше Фридрих. Философия в трагическую эпоху. М.: «REFL-book», 1994. «Посмертные афоризмы». (Из времен «Заратустры»). С. 327).

 

«Станем подражать совершенному». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 554).

 

Видеть и все-таки не верить – вот первая добродетель познающего; внешний вид - величайший искуситель познающего. (Ницше Фридрих. Философия в трагическую эпоху. М.: «REFL-book», 1994. «Посмертные афоризмы». (Из времен «Заратустры»). С. 328).

 

«… Меньше кидайтесь по верхам журналистики, где мало обстоятельности, а обратитесь к самостоятельным исследованиям. Почитайте хоть Гиббона. Иначе все будете «шуметь» и не принесете делу пользы». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 567 – 568.

 

Мы с презрением относимся ко всему, что позволяет объяснять себя: какая-нибудь глупость позволила застать себя врасплох и стала обнаженной перед своим толкователем! (Ницше Фридрих. Философия в трагическую эпоху. М.: «REFL-book», 1994. «Посмертные афоризмы». (Из времен «Заратустры»). С. 328).

 

«Истины» пора говорить без улыбок, и это можно, а еще более – это должно: Писатель не должен подавать пример отсталости в отношениях». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 576).

 

И правдивость только одно из средств к познанию, одна из лестниц, но не единственная лестница. (Ницше Фридрих. Философия в трагическую эпоху. М.: «REFL-book», 1994. «Посмертные афоризмы». (Из времен «Заратустры»). С. 329).

 

«Только из области чувств и истекает всякая достоверность, всякая чистая совесть, всякая очевидность истины». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 2. Издательство мысль: М., 1990. С. 299).

 

Из статьи «Авторское признание (Открытое письмо к П. К. Щебальскому). «В статьях Вашей газеты сказано, что я большею частью списывал живые лица и передавал действительные истории. Кто бы ни был автор этих статей, - он совершенно прав. У меня есть наблюдательность и, может быть, есть некоторая способность анализировать чувства и побуждения, но у меня мало фантазии. Я выдумываю тяжело и трудно, и потому я всегда нуждался в живых лицах, которые могли меня заинтересовать своим духовным содержанием. Они мною овладевали, и я старался воплощать их в рассказах, в основу которых тоже весьма часто клал действительное событие». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 229 – 231).

 

Когда имеешь достаточно правды, тогда не бывает надобности во лжи для сношений с людьми; с помощью правды можно вас обманывать и увлекать куда угодно. (Ницше Фридрих. Философия в трагическую эпоху. М.: «REFL-book», 1994. «Посмертные афоризмы». (Из времен «Заратустры»). С. 360).

 

Поверхностные же люди должны постоянно лгать потому, что они не знают содержания. (Ницше Фридрих. Философия в трагическую эпоху. М.: «REFL-book», 1994. «Посмертные афоризмы». (Из времен «Заратустры»). С. 366).

 

«… Я нахожу эту пору совершенно неудобною для общественного романа, написанного правдиво, как я стараюсь по крайней мере писать, не подчиняясь ни партийным, ни каким другим давлениям». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 222).

 

Первоначально ложь была моральна. Предпочитали мнения стада. (Ницше Фридрих. Философия в трагическую эпоху. М.: «REFL-book», 1994. «Посмертные афоризмы». (Из времен «Заратустры»). С. 366).

 

Вдохновение или труд?

«Уметь ждать так трудно, что величайшие поэты считали возможным избрать неумение ждать мотивом своих творений». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 278).

 

«Помните, что основное правило всякого писателя – переделывать, перечеркивать, перемарывать, вставлять, сглаживать и снова переделывать. Иначе ничего не выйдет». (299). И далее (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 299 – 300).

 

«Вера во вдохновение. Художники заинтересованы в том, чтобы люди верили во внезапные озарения, в так называемое вдохновение; как если бы идея художественного или поэтического произведения, основная мысль философской системы, сходила с неба в виде света благодати. В действительности фантазия хорошего художника или мыслителя творит постоянно хорошее, посредственное и плохое, но его острое и опытное суждение отвергает, выбирает, сочетает, как это видно теперь из записных книжек Бетховена, который постепенно составлял свои великолепнейшие мелодии и как бы отбирал их из многообразных набросков. Кто различает менее строго и охотно отдается воспроизводящему воспоминанию, тот при случае может стать великим импровизатором, но художественная импровизация стоит весьма низко по сравнению с упорно и серьезно проверенной художественной мыслью. Все великие гении были великими работниками, они не только неутомимо изобретали, но и неутомимо отвергали, проверяли, совершенствовали, упорядочивали». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 328).

 

«Голован весь написан вдоль, но теперь надо его пройти впоперек». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том десятый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 472).

«Серьезность ремесла. Пусть не говорят о даровании, и прирожденных талантах! Можно назвать великих людей всякого рода, которые были малодаровиты. Но они приобрели величие, стали «гениями» (как это обыкновенно говорят) в силу качеств, об отсутствии которых предпочитает молчать тот, кто сознает их в себе: все они мели то деловитую серьезность ремесленника, которая сперва учится в совершенстве изготовлять части, прежде чем решается создать крупное целое; они посвящали этому своем время, потому что получали большое удовлетворение от хорошего выполнения чего-либо мелкого, второстепенного, чем от эффекта ослепительного целого. Рецепт, например, по которому человек может стать хорошим новеллистом, легко дать, но выполнение его предполагает качества, которые обыкновенно упускаются из виду, когда говорят: «У меня нет достаточного таланта». Нужно делать сотню и более набросков новелл, не длиннее двух страниц, но столь отчетливых, что каждое слово в них необходимо; нужно ежедневно записывать анекдоты, пока не найдешь самую выпуклую и действительную форму для них; нужно неутомимо собирать и вырисовывать человеческие типы и характеры; нужно прежде всего как можно чаще рассказывать и слушать чужие рассказы, зорко наблюдая за их действием на присутствующих; нужно путешествовать, как художник-пейзажист и рисовальщик костюмов; нужно делать заметки по отдельным наукам, записывая все, что при хорошем изложении может оказывать художественное действие; наконец, нужно размышлять о мотивах человеческих поступков, не пренебрегать ничем, что может быть здесь поучительным, и денно и нощно коллекционировать такого рода вещи. На это многообразное упражнение нужно затратить лет десять, и тогда то, что создано в мастерской, может быть вынесено на улицу. – Как же поступает большинство? Они начинают не с части, а с целого. Они, быть может, употребят иногда удачный прием, привлекут к себе внимание и отныне начинают употреблять все худшие приемы по всем простым и естественным основаниям. – Порой, когда отсутствуют разум и характер, которые должны управлять таким планам жизни художника, место их заступают судьба и нужда, которые заставляют будущего мастера шаг за шагом усваивать себе все условия его ремесла». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 333).

«У меня целый портфель запрещенных вещей и пять книг «изъяты». Нужно силу, чтобы это выдержать при всеобщем и полном безучастии, как в России». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 400).

«Дарование. В столь высоко развитом человечестве, как теперешнее, каждый получает от природы доступ ко многим талантам. Каждый имеет прирожденный талант, но лишь немногим прирожденна или привита воспитанием та мера упорства, выдержки, энергии, в силу которой он действительно становится талантом, т. е. становится тем, что он есть, - это значит: выявляет себя в произведениях и действиях». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 381).

 

«Нынче все очень спешат и не отделывают работ и тем себе много вредят». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 458.

«В защиту праздных. В знак того, что оценка созерцательной деятельности понизилась, ученые соперничают теперь с деятельными людьми в своеобразной спешности наслаждения, так, что они, по-видимому, ценят этот способ наслаждения выше, чем тот, который присущ им самим и который действительно дает гораздо больше наслаждения. Ученые стыдятся otium. Но досуг и праздность есть благородное дело. – Если праздность действительно есть мать всех пороков, то, следовательно, она находится по меньшей мере в ближайшем соседстве со всеми добродетелями; праздный человек все же лучше, чем человек деятельный. – Я надеюсь, вы не думаете, что, говоря о досуге и праздности, я имею в виду вас, ленивцы?» (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 390).

«Я бы лучше хотел, чтобы дело зрело в тиши, как семя, а не было уронено и доведено до смешного…» (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 578).

«В каком смысле деятельный ленив. Я полагаю, что каждый человек должен иметь собственное мнение о каждой вещи, о которой возможны мнения, ибо он сам есть самобытная, неповторяющаяся вещь, которая должна стать ко всем вещам в новое, никогда не бывалое отношение. Но леность, лежащая в глубине души деятельного человека, препятствует ему черпать воду из своего собственного колодца. – Со свободой мнений дело обстоит так же, как со здоровьем: то и другое индивидуально, в том и другом нельзя установить общеобязательного понятия. То, что в одной личности необходимо для ее здоровья, есть для другой уже источник заболевания, и многие пути и средства к свободе духа будут более развитым натурам представляться путями и средствами к рабству». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 391).

З. П. Ахочинской. «… Посылаю рябчика и «Сочинения Пушкина», все в одном томе. Рябчика кушайте, а книгу положите  себе прочесть от доски до доски. Это и приятно, и полезно, и необходимо, так как женщине, желающей занять художественное амплуа, нельзя щеголять всестороннею беспечностию насчет литературы – особенно родной, и в лице ее самого главного и действительно великого представителя и поэта с мировой известностию. Вам нечего читать в журналах, где бездна чепухи и дребедени, а Вам надо давно познакомиться хоть с тем, что есть крупного; а у Вас, к величайшему стыду и горю Вашему, нет даже этой начитанности, и через это Ваши художественные способности не имеют крыл, - в них нет полета, нет фантазии, а только леностное поползновение, с которым никогда и ничего нельзя достигнуть, и даже в общественном обиходе всегда предстоит неизбежная ретирада перед всякой более любознательной девушкой, уделявшей свое внимание литературе – ибо в литературе есть царство мысли. Не отставайте ото всех, так как Вы и без того уже так довольно отстали от многих, что уже и не замечаете своего умственного вращения вне курса… Подумайте о себе: выздоровление есть великая пора душевных переломов. Человек в эти минуты способен зорко видеть себя и может давать настроение в своем духе и целях. Для многих это спасительно… Что такое художница без образованного ума, без облагороженного идеала, без ясной фантазии и без вкуса, развитого чтением истинно художественных произведений?.. это не художница, а «мастеричка»… (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958). (С. 480 – 481).

Б. М. Бубнову. «Очень рад, что жажда света в духе твоем не утомляется, а горит: «Кто ищет – тот и найдет». Не дай Бог тебе познать успокоение и довольство собою и окружающим, а пусть тебя томит и мучит «святое недовольство». Тогда будешь расти, а иначе «одебелеет и утучнится сердце твое, и будешь яко свиния в теплом кале», - от чего и да сохранит нас живой Бог, «живущий в движениях естества». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 515).

«Я ведь ужасный копун и все должен себя выправлять да разглаживать». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 585).

О справедливости

«Понимайте дело как оно есть, а не так, как его вам представляет в своем вкусе пристрастная тенденциозность, и верное понимание приведет вас к верным и справедливым поступкам». (Честное слово /Сост., вступ. Ст. и коммент. Л. А. Аннинского; - М.: Сов. Россия, 1988. «Пагубники». С. 269).

«… Каждый человек настолько тщеславен, насколько ему не хватает ума. Нет, будьте по крайней мере честны! Не старайтесь придать себе вид художественной силы, которая действительно может быть названа объективностью, не старайтесь казаться справедливыми, если вы не рождены для ответственного призвания справедливых…» (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 197).

 

«Мы надеемся быть только справедливыми…». ((Честное слово /Сост., вступ. Ст. и коммент. Л. А. Аннинского; - М.: Сов. Россия, 1988. «Несколько слов о полицейских врачах в России». 1860 – 1861 гг., С. 25).

 

Прошлое, настоящее, будущее

«В объяснении прошлого вы должны исходить из того, что составляет высшую силу современности. Только путем наивысшего напряжения ваших благороднейших свойств вы сумеете угадать в прошлом то, что в нем представляется стоящим познания и сохранения и что есть в нем великого. (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 198).

 

«Время гнусное, но тем теснее надо добрым людям стоять друг возле друга и поддерживать друг в друге веру в человека». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 285).

 

«Люди с пророческим  даром. Вам и в голову не приходит, что люди, обладающие пророческим даром, являются большими страдальцами: вы думаете лишь, что им дан некий необычный «дар», и сами были бы не прочь обладать таковым, - но я, пожалуй, выражусь путем сравнения. Как, должно быть, сильно страдают животные от воздушного и облачного электричества! Мы видим, что некоторые из них обладают способностью предвещать погоду, например, обезьяны (что вполне можно еще наблюдать даже в Европе, например, и не только в зверинцах: именно, на Гибралтаре). Но нам и в голову не приходит, что пророчествуют в них – их боли! Когда сильный заряд положительного электричества под воздействием надвигающейся, остающейся еще долгое время скрытой тучи превращается в отрицательный заряд, предвещая перемену погоды, эти животные ведут себя так, словно приближается враг, и изготавливаются к обороне или к бегству; в большинстве случаев они прячутся – плохая погода для них не погода вовсе, а враг, близость которого они уже чуют». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 645).

«Когда настанет этот час, который не затмит величия гр. Л. Н. Толстого, но даст возможность говорить о достоинстве его сочинений с полною откровенностью, тогда для свободных от нынешних тенденций критиков может оказаться подспорьем то, что теперь упускается из виду нынешними критиками, пишущими под влиянием партийной страстности или других побуждений, литературе посторонних и не полезных». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 134).

Как творящий ты переживаешь самого себя – ты перестаешь быть своим современником. (Ницше Фридрих. Философия в трагическую эпоху. М.: «REFL-book», 1994. «Посмертные афоризмы». (Из времен «Заратустры»). С. 336).

 

«Пусть тебя не смущает то, что есть, а ты служи тому, что должно прийти». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 489).

 

Оплодотворять прошедшее и рождать будущее – вот чем должно быть настоящее! (Ницше Фридрих. Философия в трагическую эпоху. М.: «REFL-book», 1994. «Посмертные афоризмы». (Из времен «Заратустры»). С. 337).

 

«От того, чем заняты умы в обществе, нельзя не страдать, но всего хуже понижение идеалов в литературе…» (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 416).

«Ища начал, делаешься раком. Историк смотрит вспять, в конце концов он и верит тоже вспять». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 2. Издательство мысль: М., 1990. С. 560).

 

«… Все мы люди, все человеки, - существа плохие и несовершенные перед идеею абсолютного разума и справедливости…. В виду нарастающих годов и естественно приближающейся смерти порадуемся хотя тому, что мы еще умели всю жизнь оставаться литераторами и, питаясь тощими литературными опресноками, не продавали себя ни за большие деньги, ни за малые, как это начинается у других, похваляющихся своей бесстрастностью…Кто из нас был правее другого, то решать не нам, а с нас, мне кажется, довольно утешения, что мы любили и (надеюсь) любим свое дело горячо и служили ему по мере сил и умения искренно и не бесстрастно, не ожидая себе за свою деятельность ниоткуда никаких великих и богатых милостей. В заключение скажу Вам: вряд ли многие из нас теперь в существенных вопросах так противумысленны друг другу, как это кажется. А подумайте, что впереди! Если мы поживем, то, не придется ли нам повоевать заодно против того гадкого врага, который мужает в меркантилизме совести? За что же мы унижаем друг друга? И перед кем? Перед людьми, которые всех нас менее совестливы…» (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том десятый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. А. С. Суворину. С. 356).

 

Писать и не спрашивать, какую силу имеет теперь все написанное, было бы очень поверхностно! (Ницше Фридрих. Философия в трагическую эпоху. М.: «REFL-book», 1994. «Посмертные афоризмы». (Из времен «Заратустры»). С. 393).

 

«Дай Бог, чтобы, перетрясая старину, мы положили свою лепту на то, чтобы сохранить и пронести до лучших времен добрые предания литературы, окончательно, кажется, позабывшей свое благородное призвание и обратившейся в прислужничество, за которое надо краснеть». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 303).

Стремление к произведению чего-нибудь, к цели, к будущему, к высшему – вот где свобода! Только тогда, когда творишь, бываешь свободен! (Ницше Фридрих. Философия в трагическую эпоху. М.: «REFL-book», 1994. «Посмертные афоризмы». (Из времен «Заратустры»). С. 336).

 

«Не надо смущаться тем, что «жизнь шлепает в своих туфлях». Пусть и «шлепает». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 490).

 

«Мы не поклонники С о в р е м е н н и к а, очень помним его выражение, что «у нас в литературе все хотят счастья русскому народу», и желаем, чтобы эта праведная мысль  сердце каждого русского журналиста и изгнала из него вражду за мнения, а лучше будемте спорить о том, что небесспорно, и если мы люди честные (в чем мы не хотим сомневаться), то неправый согласится с правым, жертвуя личным самолюбием пользам русского общества. Если же мы неспособным это сделать, то мы фразеры, и голос наш будет гласом вопиющего в пустыне, и народная тропа не пройдет к могиле, в которой русская литература схоронит свою могучую опору: о б щ е с т в е н н о е  у в а ж е н и е!..» (Честное слово /Сост., вступ. Ст. и коммент. Л. А. Аннинского; - М.: Сов. Россия, 1988. С. 93).

Человек, герой, автор

«В действительности мы очень мало понимаем подлинного живого человека и обобщаем весьма поверхностно, приписывая ему тот или иной характер; это наше весьма несовершенное отношение к человеку удовлетворяет поэт, которые превращает в людей (и в этом смысле «творит») столь же поверхностные наброски, сколь поверхностные наши знания людей». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 330).

 

«У Бёрне есть такая глава: «для какого возраста человек готовится?..» Ничего нет глупее как думать, что высший расцвет жизни будто в поре «парования», и при том какого? – не парования по согласию в мыслях и стремлениях к достижению высших целей бытия, - а по облюбованию бедр и «сосковой линии»…» (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 488).

 

«Действительный человек есть нечто всецело необходимое (даже в так называемых своих противоречиях), но мы не всегда познаем эту необходимость». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 330).

 

«Писать обо всем очень трудно, и все-таки всего не выскажешь на бумаге». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 394).

 

«Искусство исходит из естественного неведения человека о его внутреннем содержании (в теле и характере); оно существует не для физиков и философов». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 331).

«Всякая деятельность человека изумительно сложна, а не только деятельность гения; но никакая деятельность не есть «чудо». – Откуда же эта вера, что только у художника, оратора, философа есть гений, что только они одни обладают «интуицией»?» (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 332).

 

Писатель и читатель

«Художник и его свита должны идти в ногу. Переход от одной ступени стиля к другой должен быть настолько медленным, чтобы не одни только художники, но и слушатели и зрители совершали этот переход и хорошо знали, что он означает. Иначе возникает внезапно великая пропасть между художником, который на отдаленных высотах творит свои произведения, и публикой, которая не может уже взбираться на эти высоты и под конец в недовольстве спускается еще ниже. Ибо если художник уже не подымает за собой своей публики, то она быстро опускается вниз, и притом падает тем глубже и опаснее, чем выше ее вознес гений, подобно тому, как гибнет черепаха, падая от когда орла, который вознес ее под облака». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 336).

 

«… Меня никогда не портило доверие к моим силам (даже излишнее), но я оробеваю и путаюсь при всяком знаке недоверия и усиленных наблюдений за каждым моим словом. Это точно ошибает мне крылья, и я уже только дрыгаю, сам не знаю, зачем и как». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том десятый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 396).

 

«Честолюбие художника. Греческие художники, например трагики, творили для того, чтобы побеждать; все их искусство немыслимо без соперничества: Гесиодова добрая «эрис», честолюбие, окрыляла их гений. Но это честолюбие требовало прежде всего, чтобы их произведение получило высшее признание в их собственных глазах, т.е. отвечало бы тому, что они считали превосходным, без внимания господствующему вкусу и к общему мнению о достоинствах художественного произведения; и потому Эсхил и Еврипид долгое время не имели успеха, пока наконец они не воспитали для себя художественных судей, оценивающих их произведения по мерилам, которые сами к ним не прилагали. Таким образом, они стремятся победить соперников в своей собственной оценке, перед своим собственным судилищем, они хотят действительно быть лучше их; затем они требуют извне одобрения этой своей собственной оценки, подтверждения своего суждения. Добиваться чести – значит здесь: «достигнуть действительного превосходства и желать, чтобы оно было и публично признано». Если отсутствует первое и человек все-таки жаждет последнего, то говорят о тщеславии. Если отсутствует последнее и не ощущается потребность в нем, то говорят о гордости». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 337).

 

«Всякий поет Богу своему так, как умеет, и может желать петь ему «дондеже есть». (Честное слово /Сост., вступ. Ст. и коммент. Л. А. Аннинского; - М.: Сов. Россия, 1988. «О похоронах раскольницы». С. 242).

 

«Коллективный ум. Хороший писатель имеет не только свой собственный ум, но и ум своих друзей». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 339).

 

«Если уж пошло на сравнения, то «муза» моя не похожа на «потаскушку», ибо – она своих ласок не продавала и не продает. Ее положение, кажется, гораздо удобнее сравнить с положением скромной девушки, которая умеет делать изрядные работы, но не желаешь исполнять их по всякому фасону. Чтобы не сидеть без дела и не щеголять ни безстудием лица, ни постною харею, она покрылась простым платочком и ходит на поденщину…

Мне кажется, что она сделала еще не самое худшее из того, между чем ей предстояло выбирать. Лучше работать по-рыночному, кому попало, чем с притворным благоговением нести мишурные шнуры чьего бы то ни было направленского штандарта». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 234).

 

«Двоякое непонимание. Несчастье проницательных и ясных писателей состоит в том, что их считают плоскими и не изучают усердно; и счастье неясных писателей – в том, что читатель трудится над ними и относит на их счет радость, которую ему доставляет его собственное усердие». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 339-340).

 

«Ф. М. Достоевскому

Сказанное по поводу «негодяя Стивы» и «чистого сердцем Левина» так хорошо, - чисто, благородно, умно и прозорливо, что не могу удержаться и от потребности сказать Вам горячее спасибо и душевный привет. Дух Ваш прекрасен, - иначе он не разобрал бы этого так. Это анализ умной души, а не головы». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том десятый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 449).

 

«Грех против духа читателя. Когда автор отрекается от своего таланта только для того, чтобы поставить себя на уровень читателя, то он совершает единственный смертный грех, который последний ему никогда не простит – именно в случае, если он заметит это. Можно говорить человеку что угодно дурное про него, но в способе, как это говоришь, надо уметь снова ободрить его тщеславие». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 341).

 

«Литературное общество – злое и безучастное  (хуже чиновников), и я в нем всегда сторонился, но тем более любил тех, в ком встречал черты живого человеколюбия и участливости». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 285).

 

«Опасность личного влияния. Кто чувствует, что он оказывает на другого большое внутреннее влияние, тот должен предоставить ему полную свободу и при случае охотно допускать его противоборство и даже содействовать ему; иначе он неизбежно создаст себе врага». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 467).

 

«Я живу – читаю и даже пишу, но малейшее потрясение – депеша, незнакомое письмо, недовольный взгляд – тотчас вызывают в аорте мучительнейшие боли, от которых надо лежать и стонать…» (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 467).

 

«Быть глубоким и казаться глубоким. Кто знает себя глубоко, заботится о ясности; кто хотел бы казаться толпе глубоким, заботится о темноте. Ибо толпа считает глубоким все то, чему она не может видеть дна: она так пуглива и так неохотно лезет в воду!» (С, 608).

 

«Массу надо поднимать, но она не поднимается массою… Что делать с этим «проклятием»? Я этого не знаю…» (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 564).

 

 

«Врачеватели души и страдание. Всем проповедникам морали, а также и всем теологам свойственна одна общая дурная привычка: они хотят внушить людям, что дела обстоят весьма скверно и что требуется жесткое, крайнее, радикальное лечение. И поскольку люди, все, как один, слишком ревностно и целыми столетиями подставляли ухо этим  учителям, им в конце концов действительно передалось нечто от того суеверия, что с ним обстоит довольно скверно, так что теперь они весьма охочи до того, чтобы стонать и не находить в жизни ничего больше и корчить друг другу омраченные рожи, словно бы им и в самом деле невмоготу». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 648 и далее).

 

«Кто, будучи поэтом, хочет платить наличными, тому придется платить собственными переживаниями: оттого именно не выносит поэт своих ближайших друзей в роли толкователей – они разгадывают, отгадывая вспять. Им следовало бы восхищаться тем, куда приходит некто путями своих страданий, - им следовало бы учиться смотреть вперед и вверх, а не назад и вниз». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 748).

 

«Познавая нечто в человеке, мы в то же время разжигаем в нем это, а кто познает лишь низменные свойства человека, тот обладает и стимулирующей их силой и дает им разрядиться. Аффекты ближних твоих, обращенные против тебя, суть критика твоего познания, сообразно уровню его высоты». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 767).

 

«Один ищет акушера для своих мыслей, другой – человека, которому он может помочь разрешиться ими: так возникает добрая беседа». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 2. Издательство мысль: М., 1990. С. 299).

 

Если даже ты хочешь быть только своим идеалом, тебе придется принудить к этому весь свет. (Ницше Фридрих. Философия в трагическую эпоху. М.: «REFL-book», 1994. «Посмертные афоризмы». (Из времен «Заратустры»). С. 357).

«Я очень чуток, и правдивое замечание меня восполнит и родит во мне много мыслей». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 378).

 

Если ты стоишь достаточно высоко, то ты должен воспитывать других к тому, чтобы они поднялись наверх к тебе! (Ницше Фридрих. Философия в трагическую эпоху. М.: «REFL-book», 1994. «Посмертные афоризмы». (Из времен «Заратустры»). С. 357).

 

О стиле, литературных приемах и средствах

«Эффективность несовершенного. Подобно тому, как рельефные фигуры сильно действуют на фантазию тем, что они как бы хотят выступить из стены и вдруг, точно задержанные чем-то, останавливаются – так иногда рельефно-незаконченное изложение мысли или целой философии производит большее впечатление, чем исчерпывающее развитие: здесь предоставляется больше работы созерцателю, он призывается развить далее то, что выделяется перед ним в таком ярком контрасте света и теней, продумать его до конца и самому преодолеть ту преграду, которая доселе мешала идее выявиться сполна». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 339).

 

«Наивные люди, которым кажется, что на нашей земле один лишь нигилизм достигал нигде не известного значение, должны вспомнить, что гораздо прежде нигилизма у нас достигала столь же невероятного значения манерность, конечно, еще менее достойная внимания, чем самый нигилизм. (Честное слово /Сост., вступ. Ст. и коммент. Л. А. Аннинского; - М.: Сов. Россия, 1988. «О деспотизме направлений». С. 139).

 

«Рассказчик. Кто что-либо рассказывает, у того легко можно подметить, рассказывает ли он потому, что его интересует факт, или потому, что он хочет заинтересовать своим рассказом. В последнем случае он будет преувеличивать, употреблять превосходные степени и т.п. Тогда он обыкновенно рассказывает хуже, так как думает не столько о деле, сколько о себе». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 403).

 

«Незаконченное как средство художественного действия. Незаконченное часто производит больше впечатление, чем законченность; так особенно в похвальной речи: для ее цели необходима как раз стимулирующая незаконченность в качестве иррационального элемента, который морочит фантазию слушателя неким морем и, подобно туману, скрывает противоположный берег, т. е. ограниченность превозносимого предмета, Когда оратор говорит об известных заслугах человека и при этом вдается в подробности и длинноты, то всегда может возникнуть подозрение, что это его единственные заслуги. Высказывающий законченную похвалу ставит себя выше хвалимого, он как бы обозревает его. Поэтому законченное действует ослабляющее». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 343).

 

У нас в России, в вышеобозначенный нами литературный период, очень много ценился так называемый хороший слог. В начале же нынешнего литературного периода общество стало пренебрегать этим; составилось странное мнение, что будто бы за достоинствами слога скрывается скудость содержания, и в доказательство этого приводились «обточенные периоды» Карамзина и тяжелый язык Шлоссера. Хотя известными трактатами «о хорошем и дурном слоге» и давно разрешено, что хороших слог вовсе не то, что фразистая шумиха слов, и что хороших слог почти всегда свидетельствует о гармонии строения мысли в голове писателя, достоинствами слога были презрены, и явились писатели, которые до сих пор удивляют своим неумением писать ясно, не водянисто и сдержанно. Это, всеконечно, сделал низко павший общественный вкус. Ему предлагают то, чего он спрашивал». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том десятый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 80).

 

«Использовать отлив и прилив. Для целей познания надо уметь использовать то внутреннее течение, которое влечет нас к чему-либо, и вместе с тем то, которое через некоторое время уносит нас от него». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 455).

 

«Вольтер. Повсюду, где был какой-либо двор, задавал он тон изысканной речи, а вместе и норму стиля для всех пишущих. Но придворный язык есть язык царедворца, не имеющего никакой профессии и запрещающего самому себе в разговорах на научные темы все удобные технические выражения, поскольку они отдают профессией; оттого техническое выражение и все, что выдает специалиста, оказывается в странах придворной культуры неким пятном на стиле. Нынче, когда все дворы стали карикатурными вообще, достойно удивления, что сам Вольтер в этом пункте обнаруживает необыкновенную чопорность и педантичность (например, в своем суждении о таких стилистах, как Фонтенель и Монтескье), - мы все уже освобождены от придворного вкуса, в то время как Вольтер был его завершителем». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 576).

 

«О болтливости писателей. Есть болтливость гнева – часто у Лютера, также у Шопенгауэра. Болтливость из чересчур большого запаса понятийных формул, как у Канта. Болтливость из любви к постоянно новым оборотам речи по поводу одного и того же предмета: ее находят у Монтеня. Болтливость язвительных натур: кто читает современные произведения, вспомнит при этом о двух писателях. Болтливость из любви к добротным словам и языковым формам: нередко в прозе Гете. Болтливость из чистой склонности к шуму и неразберихе чувств: например, у Карлейла». (С. 571).

 

«Уметь находить конец. Мастера первого ранга узнаются по тому, что они в великом, как и в малом, совершенным образом умеют находить конец, будь это конец мелодии или мысли, будь это пятый акт трагедии или государственная акция. Мастера второй ступени всегда становятся к концу беспокойными и впадают в море не в такой гордой, спокойной соразмерности, как, например, гора у Porto fino – там, где генуэзская бухта допевает до конца свою мелодию. (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 627).

 

К учению о стиле

1.

Первое, что необходимо здесь, есть жизнь: стиль должен жить.

 

2.

Стиль должен всякий раз быть соразмерным тебе относительно вполне определенной личности, которой ты хочешь довериться. (Закон двойного соотношения).

 

3.

Прежде чем вправе писать, следует точно знать: «это я высказал бы и исполнил бы таким-то образом». Писание должно быть только подражанием.

 

4.

Поскольку пишущему недостает множества средств исполнителя, ему надлежит в общем запастись неким образцом весьма выразительного способа исполнения: отражение этого, написанное, неизбежно окажется уже намного более блеклым (и для тебя более естественным)».

 

5.

Богатство жизни выдает себя через богатство жестов. Нужно учиться ощущать все - длину и краткость предложения, пунктуацию, выбор слов, паузы, последовательность аргументов – как жесты.

 

6.

Осторожно с периодами! Право на периоды дано лишь тем людям, которым и в речи свойственно долгое дыхание. Для большинства период – это вычурность.

 

7.

Стиль должен доказывать, что веришь в свои мысли и не только мыслишь их, но и ощущаешь.

 

8.

Чем абстрактней истина, которую намереваешься преподать, тем ревностнее следует совращать к ней чувства.

 

9.

Такт хорошего прозаика в том, чтобы вплотную подступаться к поэзии, но никогда не переступать черты. Без тончайшего чувства и одаренности в самом поэтическом невозможно обладать этим тактом.

 

10.

Предупреждать легкие возражения читателя – неучтиво и неблагоразумно. Большой учтивостью и большим благоразумием было бы – предоставить читателю самому высказать последнюю квинтэссенцию нашей мудрости.

(Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 751 – 753).

 

«Всему готовому, совершенному поклоняются, все становящееся недооценивают». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 332)

 

«Это очень важно, когда автор отходит от сделанной работы и потом читает ее уже как читатель… Только тогда видишь многое, чего никак не замечаешь, пока пишешь. Главное вытравить длинноты и добиться трудно дающейся простоты». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 599).

 

«Законченное искусство изображения отклоняет всякую мысль о его возникновении; оно тиранизирует своим наличным совершенством. Поэтому мастера изобразительного искусства преимущественно считаются гениальными, а не люди науки. На самом деле и первая оценка, и последняя недооценка суть лишь ребячество разума». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 332).

 

«Мысли в стихах. Поэт торжественно везет свои мысли на колеснице ритма - обыкновенно потому, что они не идут на своих ногах». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 459). (С. 341).

 

«Лучший автор. Лучшим автором будет тот, кто стыдится стать писателем». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 341).

 

«… Скажу одно: нельзя от картин требовать того, что Вы требуете. Это жанр, а жанр надо брать на одну мерку: искусен он или нет? Как же тут проводить направления? Этак оно обратится в ярмо для искусства и удавит его, как быка давит веревка, привязанная к колесу».  (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том десятый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. П. К. Щебальскому. С. 360).

 

Наиболее понятным в языке бывает не самое слово, а тон, ударение, модуляция, темп, с которыми произносится ряд слов, - короче сказать: музыка, скрывающаяся за словами: страстность, скрывающаяся за музыкой; личность, скрывающаяся за страстностью: т.е. все то, что не может быть написано. Следовательно, писательство ничего не значит. (Ницше Фридрих. Философия в трагическую эпоху. М.: «REFL-book», 1994. «Посмертные афоризмы». (Из времен «Заратустры»). С. 393).

Гений, талант, посредственность

 

«Быть великим – значит давать направление. Ни один поток не велик и не богат сам по себе; его делает таковым то, что он воспринимает в себя и ведет за собой столько притоков. Так обстоит дело и со всем духовно великим. Все определяется тем, что человек дает направление, которому потом должны следовать многие притоки, а не тем, обладает ли он с самого начала богатым дарованием или нет». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 459).

 

«Гений тирана. Когда в душе пробуждена деспотическая жажда добиться своего и это пламя не угасает, то даже небольшое дарование (у политиков, художников) постепенно становится почти непреодолимой стихийной силой». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 460).

 

«Перед И. С. Тургеневым, как и перед всеми нами в последний год вырос и возвысился до незнакомой нам доселе величины автор «Детства и отрочества», и он являет нам в своем последнем прославившем его сочинении, в «Войне и мире», не только громадный талант, ум и душу, но и (что в наш просвещенный век всего реже) большой, достойный почтения характер. Между выходом в свет томов его сочинения проходят длинные периоды, в течение которых на него, по простонародному выражению, «всех собак вешают»: его зовут и тем, и другим, и фаталистом, и идиотом, и сумасшедшим, и реалистом, и спиритом; а он в следующей затем книжке опять остается тем же, чем был и чем сам себя самому себе представляет, конечно, вернее всех направленческих критиков и присяжных ценовщиков литературного базара. Это ход большого, поставленного на твердые ноги и крепко подкованного коня». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том десятый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 90).

 

«Талант. Талант иного человека кажется меньшим, чем он есть, потому, что он ставит себе всегда слишком большие задачи». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 461).

 

«Роковая судьба величия. За каждым великим явлением следует вырождение, особенно в области искусства. Образец великого побуждает боле тщеславные натуры к внешнему подражанию или к тому, чтобы превзойти его; к тому же все великие дарования имеют роковую судьбу истреблять многие более слабые силы и зародыши и как бы опустошать вокруг себя природу. Счастливейшим случаем в развитии искусства является комбинация, когда несколько гениев в взаимно сдерживают друг друга; при этой борьбе обыкновенно открывается свет и простор и более слабым и нежным натурам.» (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 329).

 

Женщина и гений не  трудятся. Женщина была до сих пор величайшей роскошью человечества. Но во все те мгновения, когда мы наслаждаемся собой, мы не трудимся. Труд – только средство, ведущее к этим минутам. (Ницше Фридрих. Философия в трагическую эпоху. М.: «REFL-book», 1994. «Посмертные афоризмы». (Из времен «Заратустры»). С. 331).

 

И наше учение, и наше прилежание есть дело нашей даровитости. (Ницше Фридрих. Философия в трагическую эпоху. М.: «REFL-book», 1994. «Посмертные афоризмы». (Из времен «Заратустры»). С. 382).

О добре и зле

 

Принадлежит ли кто к добрым или к злым – об этом можно судить отнюдь не по его поступкам, но по его мнениям о своих поступках. (Ницше Фридрих. Философия в трагическую эпоху. М.: «REFL-book», 1994. «Посмертные афоризмы». (Из времен «Заратустры»). С. 347).

 

«Мы ждем всего от правительства, а ничего не хотим делать сами. Мы считаем пустым и бесполезным делом сообщение наших наблюдателей, упуская из виду, что всякое открытие зла есть уже шаг к искоренению этого самого зла. И того более: есть лица, принадлежащие к так называемому образованному сословию, которые считают несовместимым с своим достоинством высказать близкое знакомство с тем, что отвратительно на взгляд и скверно воняет. Оберегая свою эстетику, они оставляют бедный народ безгласно страдать и нюхать эту вонь. Пора бы нам освободиться от того табунного свойства, по которому люди без всякого желания делают все то, что делают все, и, в силу некоторых авторитетов, считают безмолвие добродетелью. Пора нам отвыкнуть от мысли, что предметом литературы должно быть что-нибудь о с о б е н н о е, а не то, что всегда перед глазами и отчего мы все страдаем, прямо или косвенно. Сбросив вековой хлам предубеждений, мы ощутим себя близкими к жизни наших меньших братий и сумеем помочь им  в о в р е м я  и  к с т а т и, обнаруживая противящиеся гигиене стороны общественной жизни…» (Честное слово /Сост., вступ. Ст. и коммент. Л. А. Аннинского; - М.: Сов. Россия, 1988. «О рабочем классе». 1860 – 1861 гг., С. 20.).

 

Толпу надобно силой вести к разуму и бичевать ее ради ее собственной пользы. (Ницше Фридрих. Философия в трагическую эпоху. М.: «REFL-book», 1994. «Посмертные афоризмы». (Из времен «Заратустры»). С. 351).

 

«Моя основная мысль та, что глупо выбирают по партийности, по чинам и по литературному значению. Надо выбирать по способности служить добру, а не по важности чина или литературного значения». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 360).

 

«Учиться любить. Надо учиться любить, учиться быть добрым, и притом с юных лет; если воспитание и случай не дают нам повода для упражнения эти чувств, то наша душа засыхает и делается даже неспособной воспринимать эти нежные изобретения любвеобильных людей. Точно также нужно учиться ненависти и взращивать ее, если человек хочет стать сильным ненавистником; иначе со временем погибнет и самый зародыш ненависти». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 473).

 

«В обществе  много зла и соблазнов, которые, может быть, не совсем правильно слагают вину одной «городской культуры», но от чего бы оно ни шло, несомненно, зло есть, и всего вероятнее – оно есть от того, что в несовершенной природе человека есть наклонность ко злу. Этот вопрос имеет весьма большую и славную литературу, в которой занимает очень почетное место трактат Эрнеста Невиля. Кто хочет сделать себя состоятельным, чтобы судить о зле и его вероятных причинах, - тот найдет удовлетворение своей любознательности в готовых сочинениях, вышедших из-под пера людей, обнявших предмет так широко и многосторонне, как я не могу этого сделать. Моя задача обыденнее и проще, а притом она и гораздо уже, и предложить нам на потребу злобы сегодняшнего дня,  когда в нашем обществе, вследствие каких бы то ни было причин, обострилось внимание к изобилию молодых девушек, идущих путем, делающим бесчестие их полу. Тут нет нужды отвлекаться в разбор философских теорий о социальном зле, а достаточно стоять на самой простой точке – прямой и практической пользе, которую всякий человек принести может, если он того захочет». (Честное слово /Сост., вступ. Ст. и коммент. Л. А. Аннинского; - М.: Сов. Россия, 1988. «Пагубники». С. 266).

 

Воля страдания: вам приходится жить в этом мире, вы, творящие. Вам приходится почти погибать – и все-таки благословлять свой лабиринт и свое будущее. Иначе вы можете не творить, а только умирать. Вам приходится иметь свое восстание и падение. Вам приходится иметь свой зло и по временам переживать его. Вы, вечно возрождающиеся, вы должны сделать возрождение из себя. (Ницше Фридрих. Философия в трагическую эпоху. М.: «REFL-book», 1994. «Посмертные афоризмы». (Из времен «Заратустры»). С. 336).

 

О познании

 

Познающий избегает самопознания и оставляет свои корни торчать в земле. (Ницше Фридрих. Философия в трагическую эпоху. М.: «REFL-book», 1994. «Посмертные афоризмы». (Из времен «Заратустры»). С. 331).

 

«Прожив изрядное количество лет, и много перечитав и много переглядев во всех концах России, я порою чувствую себя как «Микула Селянович», которого «тяготила тяга» знания родной земли, и нет тогда терпения сносить в молчании то, что подчас городят пишущие люди, оглядывающие Русь не с извозчичьего «передка» (как мы езжали за три целковых из Орла в Киев), а «лётком летя», из вагона экстренного поезда. Все у них мимолетом – и наблюдения, и опыты, и заметки… Всему этому так и быть следует, ибо «всякой вещи есть свое время под солнцем», - протяжные троечники отошли, а железные дороги их лучше, но опыт и знания все-таки своей цены стоят, да и покоя не дают…» (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 321).

 

Творить – значит сообщать кому что. Познавать, творить, любить – одно и то же. (Ницше Фридрих. Философия в трагическую эпоху. М.: «REFL-book», 1994. «Посмертные афоризмы». (Из времен «Заратустры»). С. 335).

 

«По мне пусть наши журналы хоть вовсе не выходят, но пусть не печатают того, что портит ясность понятий». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том одиннадцатый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 300 – 301).

 

Познание: это значит стремление, жажда, оценка, борьба ценностей. Но как творению всякому познанию приходится быть и не познанным. (Ницше Фридрих. Философия в трагическую эпоху. М.: «REFL-book», 1994. «Посмертные афоризмы». (Из времен «Заратустры»). С. 336).

 

О разном

«Счастье и культура. Созерцание обстановки нашего детства потрясает нас: Беседка, церковь с могилами, пруд и лес – на все это мы смотрим, страдая. Нас охватывает сострадание к нам самим: ведь сколько мы с того времени перестрадали! Здесь же все стоит столь тихо, столь вечно; лишь мы так изменчивы, так подвижны; мы встречаем даже кое-кого из людей, на которых время оказало не больше разрушительного влияния, чем на какой-нибудь дуб: крестьяне, рыбаки, обитатели лес – они остались прежними. – Потрясение, сострадание к самому себе перед лицом низшей культуры есть признак более высокой культуры, из чего следует, что последняя отнюдь не увеличивает количества счастья. И кто хочет пожинать в жизни счастье и довольство, тот пусть всегда избегает встречи с более высокой культурой». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 387-388).

«Наука ничего не ждет от поклонников тьмы, этих китайских европейцев, которые горды как лорды своею способностью пугать человечество несостоятельностью направления; она ждет всего от людей, которые не спешат протягивать свою лапу к львиной доле, не бросив ни одной лепты своего труда в сокровищницу науки, напоившей их знанием». (Честное слово /Сост., вступ. Ст. и коммент. Л. А. Аннинского; - М.: Сов. Россия, 1988. С. 21).

«Главных недостаток деятельных людей. Деятельным людям обыкновенно недостает высшей деятельности – я разумею индивидуальную деятельность. Они деятельны в качестве чиновников, купцов, ученых, т.е. как родовые существа, но не как совершенно определенные отдельные и единственные люди; в этом отношении они ленивы. – Несчастье деятельных состоит в том, что их деятельность почти всегда немного неразумна. Нельзя, например, спрашивать банкира, накопляющего деньги, о цели его неутомимой деятельности: она неразумна, Деятельные катятся, подобно камню, в силу глупости механики. – Все люди еще теперь, как и во все времена, распадаются на рабов и свободных; ибо кто не имеет двух третей своего дня для себя, тот – раб, будь он в остальном кем угодно: государственным деятелем, купцом, чиновником, ученым». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 390).

 

«Хорошо отрицать что-нибудь во имя созидания чего-нибудь; но отрицать ради отрицания, заниматься этим искусством для искусства, - не значит служить идее человеческого счастья». (Честное слово /Сост., вступ. Ст. и коммент. Л. А. Аннинского; - М.: Сов. Россия, 1988. «Русские люди, состоящие «не у дел». 1860 – 1861 гг., С. 51).

 

«Проза и поэзия. Однако вспомните, что великие мастера прозы почти всегда были и поэтами, публично или только украдкой и «взаперти»; и поистине, хорошую прозу пишут только перед лицом поэзии! Ибо проза есть непрерывная учтивая война с поэзией: вся ее прелесть состоит в том, что она постоянно избегает поэзии и противоречит ей; каждая абстракция хочет обернуться плутовством в отношении поэзии и как бы насмешливым тоном; каждая сухость и холодность рассчитана на то, чтобы повергнуть милую Богиню в милое отчаяние; часто случаются сближения, мгновенные примирения и тотчас же внезапный отскок и хохот; часто подымается занавес и впускается резкий свет как раз в том момент, когда Богиня наслаждается своими сумерками и матовыми цветами; часто срывают слово прямо с ее уст и распевают его на такой мотив, что она нежными руками придерживает нежные ушки, - и есть еще тысячи прочих удовольствий войны, включая поражения, о которых непоэтические, так называемые прозаичные люди и знать ничего не знают: на то они и говорят дурной прозой! Война есть мать всех хороших вещей, война есть также мать хорошей прозы! – Это столетие насчитывает четырех весьма необычных и истинно поэтических писателей, достигших в прозе такого мастерства, для которого не созрело еще это столетие – из-за недостатка поэзии, как было указано. Отвлекаясь от Гете, к которому по справедливости апеллирует породившее его столетии, я вижу только Джакомо Леопарди, Проспера Мериме, Ралфа Уолдо Эмерсона и Уолтера Сэведжа Лендора, автора Imaginary conversatijns (Воображаемые беседы), как достойных называться мастерами прозы». (Фридрих Ницше. Сочинения в двух томах. Том 1. Издательство мысль: М., 1990. С. 568-569).

«Первый признак зрелости – самообладание. Личность имеет известные права, и в известном круге, никому не вредя, она может раздвигаться во всю ширь. Но смешивать личность с властью – это незрело; грубые привычки привносить в общественную службу – это весьма ограниченно; вообще полагать, что власть дает право не скрывать личной грубости и прочих недостатков – это вредно и предосудительно». (Честное слово /Сост., вступ. Ст. и коммент. Л. А. Аннинского; - М.: Сов. Россия, 1988. «Курская история». С. 186).

 

Если хочешь снова стать ребенком, победи и свою юность. (Ницше Фридрих. Философия в трагическую эпоху. М.: «REFL-book», 1994. «Посмертные афоризмы». (Из времен «Заратустры»). С. 342).

 

Пусть твоя жизнь будет длинным рядом попыток; пусть твои удачи и неудачи будут доказательством! Позаботься лишь о том, чтобы знали, чего ты искал и что ты доказал. (Ницше Фридрих. Философия в трагическую эпоху. М.: «REFL-book», 1994. «Посмертные афоризмы». (Из времен «Заратустры»). С. 360).

 

Кто хочет найти самого себя, тому придется долго считать себя потерянным. (Ницше Фридрих. Философия в трагическую эпоху. М.: «REFL-book», 1994. «Посмертные афоризмы». (Из времен «Заратустры»). С. 368).

 

«Известно, что литература у нас состоит из бедняков, питающихся впроголодь, и самые любимейшие из наших писателей стараются устраивать себя вне зависимости от одного литературного заработка». (Лесков Н. С. Собрание сочинений. Том десятый. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1958. С. 82).

 

О писателях-странниках (опровержение самого себя)

Все ли точно?

 

Не так давно в работе «Лесков и Ницше. Сравнительное описание двух параллельных творческих миров» я написал в главе «О странниках»:

«Лесков, и Ницше отправляли своих героев в странствия, именно в странствия, а не, скажем, «в люди», в отшельнические скиты, в путины паломнических путей, в героические морские либо сухопутные путешествия, в военные походы и так далее. Конечно же, без этой атрибутики жизни XIX века (а значит, и писательской атрибутики) ни тот, ни другой обойтись не могли, но и то, и другое, и третье… являлось второстепенным, если не третьестепенным в их творчестве. Главным были странствия, странники.

Не очень внимательный читатель может возмутиться: «В чем, собственно, разница между путником, путешественником, первопроходцем и странником?!» Разница огромная и принципиальная и важная.

Странник странствует по Свету, не имея четкой конечной цели, а значит, и пути. Путник, путешественник, паломник, отшельник (как уже пришедший куда-то) имеют конечную цель и путь.

Практически, все писатели XVIII-XX вв. путешествовали со своими героями по сложным дорогам идей (духовных, социальных, душевных). Эти, подчас, путаные, идеи увлекали героев, и читателей, и человечество в целом, намечали маршруты движения, а то и логику движения. Логика была разной, но почти всегда жесткой. А значит, и маршруты, пути были жесткими. Странникам такие пути не по душе. Они – странствуют, бродят по Белому Свету свободнее, чем даже цыгане, душевно огороженные, если не окованные табором. Нельзя сказать, что странствия хаотичны, бесцельны, схожи с беспечной броунадой. Нет. Странники и странствующие духом писатели имели цель более объемную, нежели писатели путешествующие, более глубинную, а значит, и более миролюбную (!) в сердцах и душах своих. Пугающая воображение охватность, глубина и, главное, миролюбие странствующих настораживали даже самых сильных творческого мира сего. Быть может, поэтому так мало было в XVIII-XX вв., как и всегда ранее, на Земном шаре «странствующих духом»: писателей, философов, художников… В России, например, лишь Лермонтов имел таковую склонность, но слишком слабую, легко развеянную по вселенной его же собственным стихотворением «Смерть поэта», да Н. С. Лесков, не растерявший это качество ума, души и сердца до конца дней своих.

И все. Если говорить строго, то, действительно, Русь не дала больше странствующих духом писателей. Были гениальные художники слова в Золотом веке, в Серебряном веке. Среди них было немало тех, кто по складу духа мог бы стать «странствующим духом» (Шолохов и Клюев, Платонов и Есенин, Солженицын и Шукшин, Пастернак и Гумилев, и Блок, и Хлебников, а гораздо раньше Аввакум). Но они таковыми не стали. Плохо это или хорошо? Это – никак. Не стали и ладно. Им и своего хватало вполне. Так должно быть. Так правильно, коль скоро так было всегда и во всех странах». (Торопцев А. П. «Лесков и Ницше. Сравнительное описание двух параллельных творческих миров». Рязань. 2007. С. 11-12)

Книга - приговор для писателя. Это не рукопись, где всё можно поправить. Это - факт свершившийся. А, значит, писатель должен нести полную ответственность за написанное им в изданной книге.

Уже три года мне не дают покоя странники, странствующие духом, странничество и все, связанное с эти важнейшими историологическими, социально-психологическими терминами. Уже три года меня одолевает сомнение: а всё ли правильно, точно я написал в этой главе?

И наконец, мне захотелось объясниться и перед самим собой, и перед теми людьми, которые не могут согласиться с выводами, изложенными в главе «О странниках».

 

Поучимся у древних

 

Самоопорный

(Из книги «Мокшадхарма» (Основа освобождения))

 

В I тыс. до н.э., во времена формирования на Индостане Махабхараты, странствующий брамин, благомыслящий, ценимый за разум раджа Прахрада, характеризует муни Аджагару перед тем как задать ему сложный вопрос:

«Самоопорный, чистый, самообузданный, мягкий, безропотный, нелюбопытный,

Благоречивый, бодрый, мудрый, познавший, ты странствуешь как ребенок,

Ибо даров ты не требуешь, не печалишься, не получая,

Всегда так, как будто ты сыт, брамин; ни перед кем не кичишься.

Когда поток существа уносит, как бесчувственный, ты безучастен,

На долг, цель желаний, деятельность ты, как с вершины взираешь,

Ты не заботишься ни об обязанностях, ни об имуществе; желаньями ты не опутан;

За предметы чувств не цепляясь, свободный, ты странствуешь, как зритель…»

(Махабхарата. Философские тексты. Выпуск V, Книга I. (Мокшадхарма) (Основа освобождения). Издание второе. Перевод, предисловие академика А. Н. СССР Б. Л. Смирнова. Ашхабад. 1983. С. 25-26).

 

 

О поведении странников

 

«Далее о поведении странников (паривраджака); оно таково:

Освободясь от огня, имущества, жены, обрядов, с рамён

Своих иго привязанности сбросив, они странствуют.

Они равнодушны к камню, кому земли, золоту,

к тройственной цели существования, непривязанные

разумом (буддхи), смотрящие равно на врага, друга

и безразличного. Деревьям, живорожденным,

яйцерожденным, рожденным из пота, существам,

рожденным из зерна, они не угрожают ни словом,

ни мыслью, ни делом. Бездомные, они выбирают для

ночлега горы, пески, корни деревьев, храмы; приходя

в город или деревню - одну ночь, входя (за подаянием)

для поддержания жизни в жилища браминов,

незапятнанных (злыми) делами. (Странники) должны

существовать тем, что положено без их просьбы

в нищенскую чашу, свободные от вожделения, гнева,

гордости, жадности, заблуждения, ропота, обмана,

пересудов, чванства, вреждения».

(Там же. С. 65-66).

 

 

Неужели странников порождает  общность сознания?

 

Благодаря общности сознания он не проводит различий.

Он постоянно образ вселенский, пребывающий во всех (существах),

И даже в чандалах, о, владыка, почитает и приносит жертвы,

Он ни к кому не испытывает чувства враждебности  вследствие свободы от (иллюзии) различий.

(Девибхагавата-пурана. М., 2006. С. 339)

 

 

«Лествица, возводящая к небесам»

 

Теперь мне хочется перемахнуть с одного региона пространственно-временного поля в другой и процитировать мысли на эту же тему Иоанна Лествичника (VII в.), византийского религиозного писателя, автора аскетико-дидактического трактата «Лествица, возводящая к небесам».

 

«О странничестве, т. е. уклонении от мира

Странничество есть невозвратное оставление всего, что в отечестве сопротивляется нам в стремлении к благочестию. Странничество есть недерзновенный нрав, неведомая премудрость, необъявляемое знание, утаиваемая жизнь, невидимое намерение, необнаруживаемый помысл, хотение уничижения, желание тесноты, путь к Божественному Вожделению, обилие любви, отречение от тщеславия, молчание глубины.

Вначале обыкновенно, как бы огнем божественным, сильно и продолжительно беспокоит любителей Господних помысл об удалении от своих, желанием худости и тесноты побуждающий к оному любителей такового добра. Но сколь велик и достохвален сей подвиг, столь же великого рассуждения он требует; ибо не всякое странничество, предпринимаемое в крайней степени, есть добро.

Если всякий пророк без чести в своем отечестве, как сказал Господь; то должно остерегаться, чтобы уклонение от мира не было нам поводом к тщеславию. Ибо странничество есть отлучение от всего с тем намерением, чтобы сделать мысль свою неразлучною с Богом. Странник есть любитель и делатель непрестанного плача. Странник есть тот, кто избегает всякой привязанности как к родным, так и к чужим.

(Иоанн Лествичник. Лествица. СПб., 2008. С. 91).

 

Се Линъюань (385-433 гг.)

 

Совершим еще одно перемещение, теперь в Китай.

 

И стыжусь я того,

Что я пленник мирской суеты.

(Китайская пейзажная лирика 3-14 веков. Стихи. Поэмы. Романсы. Арии. М., 1984. С. 30)

 

Не исцелиться

Даже волшебной травой –

Только отшельник

Ведает высший покой.

(Там же. С. 34)

 

«Этот мир – навозная куча»?

 

Еще одно перемещение в пространственно-временном поле:

Абу-л-Хасан Али б. Усман ал-Газнави ал-Джуллаби ал-Худжвири перс, суфий, жил в XI в. Он родился в Худжвире, в одном из кварталов города Газни в семье, известной благочестием и подвижничеством. Он получил достойное воспитание и образование и стал сторонником «трезвого» мистического пути школы аль-Джунайда (умер в 910 г.). Его учителями были известнейшие знатоки Корана и предания. Аль-Худжвири много путешествовал, побывав в странах от Ферганы до Хузистана и от Индии от Сирии. Затем он поселился в Лахоре, где пребывал до конца своей жизни. По просьбе одного из учеников он написал первый персидский научный труд по суфизму, использовав для работы около 20 источников на арабском языке. Этот трактат сыграл огромную роль в развитие суфизма. Умер аль-Худжвири между 1072 и 1076 гг.

«Абу ль-Хасан Ахмад ибн Аби ль-Хавари «был учеником Абу Сулеймана Дарани и общался с Суфьяном ибн Уйяной и Марваном ибн Муавийей, чтецом Корана.

Он был странником в духе. Передают, что он сказал:

«Это мир – навозная куча и место сборища псов; кто влачит здесь существование – хуже пса: пес берет, что ему потребно, и уходит, а влюбленный в мир неотлучен от него, ни на миг не расставаясь с ним».

Сперва он учился и получил звание имама, впоследствии он выбросил все свои книги в море со словами: «Вы были прекрасными путеводителями, но к чему путеводитель, если пункт назначения достигнут?» Путеводитель необходим, лишь пока ученик в пути. Когда святыня перед глазами, дорога и врата ни к чему. Шейхи говорили, что Ахмад сделал это в состоянии опьянённости. На мистическом Пути тот, кто говорит «я достиг», сбился с Пути. Ведь прибытие – это еще не завершение, временное пребывание – излишняя забота, а осведомленность от временного пребывания – праздность.

В любом случае, достижение цели – это несуществование, потому что и временное пребывание, и его противоположность являются человеческими свойствами. Единение и отделенность равно зависят от извечной воли и провидения Господа. Поэтому невозможно постигнуть единения с Ним. Понятия «близость» и «соседство» неприложимо к Богу.

Человек соединяется с Богом, когда Бог оказывает ему честь, и отделен от Бога, когда пренебрегает им. Я, Али ибн Усман аль-Джуллаби, говорю, что вполне возможно, чтобы именитый шейх, используя слово «достижения цели», имел в виду «открытие пути к Богу», ибо путь к Богу не вычитать из книг; но когда дорога – перед тобой, в объяснении нет нужды.

Достигшие истинного знания не имели нужды в словах и еще менее того – в книгах.

Другие шейхи поступали так же, как Ахмад ибн Аби ль-Хавари, например, шейх Абу Саид Фазпаллах ибн Мухаммад аль-Майхани, и у них нашлось немало подражателей из числа формалистов, пестующих тем самым свою праздность и невежество.

Может показаться, что достойные шейхи поступали так из желания порвать мирские связи и освободить свое сердце от всего, кроме Бога. Однако действия такого рода являются оправданными лишь в состоянии опьяненности, характерном для начала Пути и для пылких юношей. Те, кто достиг устойчивости не заслонены от Бога и всем мирозданием – отделит ли их от Него лист бумаги?

Можно посчитать, что уничтожение книг означает невозможность выразить подлинное значение идеи. В таком случае эта невозможность должна быть приписана и слову, поскольку высказанные слова ничем не лучше написанных слов. Я думаю, что Ахмад ибн Аби ль-Хавари в порыве страсти, не находя слушателей, изливал письменно свои чувства и, когда накопилось достаточное число таких заметок, он не посчитал их достойными обнародования и также выбросил их в воду. Возможно такое, что у него накопилось много книг, которые отвлекали его от религиозных трудов, и он избавился от них таким путем». (Али ибн Усман аль-Худжвири. Раскрытие скрытого за завесой. Старейший персидский трактат по суфизму. М., 2004. С. 117-118).

 

Странник, отшельник, аскет?

 

Приведённые выше цитаты наводят на мысль о синонимичности, и даже «равности», терминологической тождественности таких понятий, как например, странник, отшельник, аскет,, если вспомнить суровые судьбы отшельников, странников, аскетов Древнего мира, Великого переселения народов, Средневековья, последующих эпох, то придется смириться с этой синонимичностью. Более того, приведенные выше цитаты дают исчерпывающие определения понятий странник, отшельник, аскет, определения, весьма жёсткие для писателя, которому и места нет в мире странников, аскетов, отшельников, а значит, и наша работа может завершиться уже на этой строке: либо ты писатель, либо ты отшельник, аскет, странник.

Но почему же?

 

Этимология писательского дела

 

Этимология писательского дела не сложная и определяется она одним, но очень ёмким словом - желание. О нём и (или) знает, и (или) понимает, и (или) чувствует любой человек, кто хоть раз в жизни написал (или решил написать, но по разным причинам не сделал этого) хоть один абзац, хоть одну строфу.

Желание!

Оно возникает по праву и без него, оно приносит и не приносит счастье, оно относится к «человеческому слишком человеческому», а то и сверхчеловеческому и от человека не зависящему. Возникло - подчиняйся ему. Всё одно - одолеет.

 

Желание – это величина векторная?

 

В самом деле, обладает ли желание векторной силой?

Не слишком задумываясь, можно ответить на этот вопрос утвердительно. Достаточно вспомнить всю социально ангажированную, а также патриотическую, революционную, героическую, литературу, чтобы убедиться в этом. А значит, «ангажированные» авторы, мастера любых других видов искусств, не могут быть странниками. По-моему, здесь никаких вопросов не возникает.

Но, например, мастера любовной лирики всех стран и эпох? Они же просто любят и пишут о своей любви. Они могут быть странниками. И мастера пейзажной лирике – тоже. Они просто любят природу и пишут ее. Хотя, справедливости ради, нужно вспомнить, что нередко хорошо написанный пейзаж имеет и патриотическую, и социальную, и даже героическую нагрузку.

И авторам бытовых, семейных, философских, психологических произведений трудно удержаться в творческом пространстве странников, потому что любые человеческие проблемы тем или иным образом касаются, а то и зависят, и оказывают влияние на состояние выше обозначенных векторов.

 

Ошибся я или нет?

 

Выходит, что я ошибся, назвав Н. С. Лескова «странником», «странствующим писателем»?

Выходит, что ошибся.

В полном смысле слова Н. С. Лесков странником не был. Он шибко любил соотечественников, и также шибко хотел, чтобы им всем было хорошо. А значит, он просто обязан был обращать внимания на разные вектора жизни российского общества, а значит, он волей или неволей оказывал влияние на эти вектора. А значит, он был писателем векторным.

 

Прошу прощения

 

А значит, я обязан попросить прощения у читателей за терминологическую неточность.

Простите, уважаемые!

 


 

 

Глава VIII. Краткая хронология жизни и работы Н. С. Лескова и Ф. Ницше

Николай Семенович Лесков

В 1831 году, 4 февраля в селе Горохово Орловского уезда в семье Семена Дмитриевича Лескова и Марии Петровны (урожденной Алферьевой) родился сын Николай.

В 1839 году, 24 января, С. Д. Лесков, дворянский заседатель Орловской палаты уголовного суда, выходит в отставку, и вскоре семья Лесковых переезжает в свое имение – село Панино Кромского уезда Орловской губернии.

В 1841 году Н. С. Лесков поступает в 1 класс Орловской губернской гимназии.

В 1847 году Н. С. Лесков принят на службу в палату уголовного суда «с причислением ко 2-му разряду канцелярских служителей».

В июле 1848 года С. Д. Лесков умер от холеры.

В 1849 году Н. С. Лесков «перемещен в штат Киевской казенной палаты», переезжает в Киев, где живет у своего дяди С. П. Алферьева.

В 1853 году Н. С. Лесков женился на дочери киевского коммерсанта Ольге Васильевне Смирновой. В октябре он «определен» столоначальников Киевской казенной палаты.

В 1854 году в семье родился первый сын – Дмитрий, который умер в 1855 году.

В 1856 году родилась дочь Вера, и Лесков произведен в губернские секретари.

В 1857 году Лесков начинает работу в коммерческой английской компании муже своей тетки А. Я. Шкотта – «Шкот и Вилькенс».

В 1857 – 1859 годах Лесков постоянно ездит по делам компании в «странствования по России». Сам он писал об этом периоде так: «Это самое лучшее время моей жизни, когда я много видел».

В 1859 году в Пензенской губернии вспыхнули «питейные бунты». Лесков написал об этом «Очерки винокуренной промышленности». По определению автора это была «первая проба пера. С этого начата литературная работа».

18 июне 1860 года была опубликована первая (анонимная) корреспонденция Н. С. Лескова в «Санкт-Петербургских новостях». 21 июня там вышла первая корреспонденция Лескова за его полной подписью. В том же году в разных журналах вышли несколько публикаций Лескова.

В 1861 году Лесков приезжает в Петербург, знакомится с членом общества «Земля и воля» А. И. Нечипоренко. Очерки публикуются в петербургских, а затем и в московских изданиях. В июне (или в июле) он переезжает в Москву. В декабре возвращается в Петербург.

В 1862 году Лесков активно сотрудничает в разных петербургских журналах. В мае в «Северной пчеле» появляется его статья о петербургских пожарах, в которой он требует, чтобы полиция официально представила доказательства виновности студентов в поджогах, либо встала на их защиту.

В сентябре Лесков отправился в заграничное путешествие.

В марте 1963 года он вернулся в Петербург и в апреле начал работу над романом «Некуда».

В мае министерство отказало ему от поездки по России, сославшись на отсутствие средств.

В июле он отправляется  Псков, затем в Ригу, возвращается в Петербург, а в июне уезжает в Киев, где живет до февраля 19865 года. В начале 1864 года начинает выходит в «Библиотеке для чтения» роман «Некуда».

В 1864 году он пишет роман «Обойденные».

В апреле 1865 года выходит резко отрицательная статья Д. И. Писарева о романе «Некуда». В июне-июле Лесков полтора месяца проводит в селе Подберезье Новгородской губернии. В том же году он вступил в гражданский брак с вдовой Е. С. Бубновой, урожденной Савицкой. В июле следующего года у них родился сын Андрей.

В 1865-1866 годах Лесков работает над повестью «Островитяне», над 1-й частью хроники «Чающие движения воды», которые позже получили название «Соборяне».

В эти годы Лескова печатают гораздо реже, чем раньше, некоторые статьи не выходят, в 1867 году прекращается печатание хроник «Чающие движения воды». Финансовое положение писателя катастрофическое. В апреле 1868 года он в письме к Н. Н. Страхову просит любую работу в «Журнале министерства народного просвещения»: «Ведь просто приткнуться некуда тому, кто написал «Некуда».

В 1869-1870 годах Лескова печатают редко. В 1869 году вышел сборник «Рассказы Стебницкого», в следующем году в «Русском вестнике» начинается публикация романа «На ножах».

В марте 1871 года Лесков присутствует на организационном собрании Литературно-художественного кружка в гостинице Демута, где присутствовало 160 представителей литературы и искусства.

В ноябре вышел отдельным изданием роман «На ножах». Два раза был в Москве.

В 1972 году в «Русском вестнике» публикуются хроники «Соборяне». Лесков осуществил поездку по Ладожскому озеру, после этого он будет работать над статьей «Монашеские острова», а чуть позже над «Очарованным странником». В ноябре вышел роман В. Гюго «Труженики моря», «приспособленный для детей М. Стебницким».

В следующем году он пишет хронику «Захудалый род». В мае М. Н. Катков отказался печатать «Очарованного странника». В октябре «Русский мир» печатает «Очарованного странника», в декабре выходит отдельное издание повести.

В 1874 году Лесков назначен членом особого отдела Ученого кабинета министерства народного просвещения по рассмотрению книг, издаваемых для народа. Писатель ездил в Киев через Москву. Начинают публиковаться хроники «Захудалый род». В октябре Лесков «разошелся вежливо, но твердо и навсегда» с М. Н. Катковым, который сказал по этому поводу: «Жалеть нечего, - он совсем не наш». В ноябре писатель ищет себе место в какой-нибудь торговой конторе, но безрезультатно. Видимо, и в торговле Лесков был «совсем не наш».

В марте 1975 года выходит отдельное издание хроники «Захудалый род». С мая по сентябрь писатель осуществил путешествие по Европе, лечился в Мариенбаде, писал роман «Чертовы куклы».

В январе 1976 года он пишет в письме к П. К. Щебальскому: «В литературе за мной признают силу и с каким-то сладострастием ее убивают, если уж не убили. Я не пишу ничего – не могу!» Публикуется редко.

В 1877 году выходит роман И. Крашевского «Фаворитки короля Августа II», перевод с польского под редакцией Лескова. В ноябре Лесков зачислен чиновником особых поручений при министре государственного имущества П. А. Валуеве. В периодических изданиях публикуется не часто, выходят отдельные издания очерков, рассказов. Происходит разрыв Лескова с Е. С. Бубновой. Писатель с сыном Андреем в начале августа переезжает в дом купца Семенова.

В 1878 году Ольга Васильевна Лескова (Смирнова) помещена в больницу св. Николая-чудотворца в Петербурге, как душевно больная. Публикуется редко. Начинаются публикации «картинок с натуры» «Мелочи архиерейской жизни».

В 1879 году выходит отдельное издание «мелочей архиерейской жизни в Петербурге. Лесков переезжает в Ригу, где в местечке Карлсбад пишет рассказы «Однодум» и «Шерамур». В июле в Петербурге выходит сборник «Русские богоносцы. Религиозно-бытовые картинки Н. С. Лескова». Публикаций чуть больше, чем в предыдущем году.

В марте 1880 года в Петербурге выходит сборник рассказов «Три праведника и один Шерамур».  В мае Лесков заболевает воспалением легких и во время болезни пишет очерки «Из мелочей архиерейской жизни». Публикуется чаще. В июле в Петербурге выходит второе, значительно дополненное издание «Мелочей архиерейской жизни».  Летом Лесков ездил в Киев. В декабре отчислен от министерства государственных имуществ «согласно прошению».

В 1881 году Лесков много работает, часто публикуется. Пишет «Сказ о тульском косом левше и о стальной блохе» (начало публикации – в октябре). В мае в Петербурге выходит сборник «Русская рознь. Очерки и рассказы (1880-1881). Лето проводит в Киеве. С октября устраивает у себя литературные вечера в первую субботу каждого месяца в течение всего сезона.  Работает над романом «Соколиный перелет» (не закончил).

В 1882 году выходит отдельное издание «Сказа о тульском левше…». В декабре начинает работу над «Печерскими антиками». Публикуется не часто.

В 1883 году публикаций было довольно много, может быть, этот год был самым «публикуемым» для Лескова. Но в феврале Лескова отчислили от министерства народного просвещения. «Дело рассказывать долго нечего, - писал он Ф. А. Терновскому, - оно произошло 9-го февраля – с глазу на глаз у Делянова (министра народного просвещения – А. П. Т.), который все просился «не сердиться», что «он сам ничего», - что «все давления со вне». «прошения не подал, и на просьбу «упомянуть о прошении» - не согласился». «Не огорчен я нисколько, но рассержен был очень и говорил прямо и сказал много горькой правды. На вопрос: «зачем мне такое увольнение» - я ответил: «для некролога» - и ушел». 19 февраля умер издатель М. О. Вольф. В этот день он с Лесковым должен был подписать условие на издание собрания сочинений писателя.

В 1884 году Лескова публиковали довольно часто. Но 5 июля было опубликовано «высочайшее повеление» (от 5 января) об изъятии из библиотек ста двадцати пяти произведений, в том числе и «Мелочей архиерейской жизни».

В 1885 году Лескова печатают чуть реже. И в ноябре Санкт-Петербургский цензурный комитет постановил вырезать и уничтожить напечатанную в №12 «Исторического вестника» статью Лескова «Бракоразводное забвение». В декабре выходит сборник «Святочные рассказы Н. С. Лескова».

В 1886 году, в апреле, умерла мать писателя – М. П. Лескова, а через две недели Санкт-Петербургский цензурный комитет запретил «Повесть о богоугодном дровосеке». Лескова публикуют не часто. В 1886-1887 годах он работает над сборником «Обозрение Прологов» (изображение около сорока женских типов XII-XIII веков). В печати эта работа не появилась.

В апреле 1887 года Лесков был у Л. Н. Толстого.  Вышло три сборника и отдельное издание «Сказания о Феодоре-христианине и о друге его Абраме-жидовине».

В 1888 году публикуется чаще. А. С. Суворин предлагает ему издать полное собрание сочинений. Выходят сборники. В сентябре П. В. Быков составил и издал  в Петербурге «Библиографию сочинений Н. С. Лескова с начала его литературной деятельности – 1860г. по 1887 г. (включительно).В ноябре цензура запретила повесть «Зенон златокузнец».

В 1889 году выходят сборники, начинает выходить Собрание сочинений Н. С. Лескова. 16 августа Лесков узнал о том, что цензурный комитет приказал арестовать шестой том, в который входили «Мелочи архиерейской жизни», и у писателя случился первый приступ грудной жабы. В сентябре книга была запрещена. 19 октября в типографии Суворина был опечатан весь тираж шестого тома. Затем вышли седьмой и восьмой тома.

В 1889-1891 годах Лесков работает над романом «Чертовы куклы».

В 1890 году Лескова публикуют довольно регулярно. Выходят отдельные книги. Печатаются девятый и десятый тома Собрания сочинений.  Выходит новый вариант шестого тома.

В 1890-1891 годах писатель работает над повестью «Оскорбленная Нэтэта», которая при его жизни так и не опубликовали.

В 1891 году Лескова печатают реже.

В 1892 году Лескова печатают не часто. 2 декабря он пишет завещательное распоряжение «Моя посмертная просьба». В нем, в частности, говорится: «Ни о каких нарочитых церемониях и собраниях у бездыханного трупа моего не возвещать»… «На похоронах моих прошу никаких речей не говорить. Я знаю, что во мне было очень много дурного и что я никаких похвал и сожалений не заслуживаю…»).

В 1893 году Лесков знакомится с молодой писательницей Л. И. Веселитской-Микулич, с которой вскоре у него началась большая дружба. Вышел одиннадцатый том Собрания сочинений. (Двенадцатый том вышел после смерти писателя в 1896 году). В декабре начальник главного управления по делам печати Е. М. Феоктистов подал министру внутренних дел И. Н. Дурново докладную записку о желательности «совершенного уничтожения» хранящихся в типографии Суворина вырезок из запрещенного шестого тома Лескова. Министр дал следующую резолюцию: «Согласен». В ноябре полиция вывозит из типографии экземпляры шестого тома для уничтожения.

В январе 1894 после похорон на Смоленском кладбище редактора «Недели» П. А. Гайдебурова Лесков заболел от жестокой простуды.

В феврале М. М. Стасюлевич отказался печатать в «Вестнике Европы» рассказ «Заячий ремиз», сославшись на цензурные соображения. После прогулки 18 февраля больного Лескова по Таврическому сада болезнь обострилась, появились отеки в легких, и 21 февраля 1895 года Лесков умер. Похоронили его 23 февраля на Литературных мостках Волкова кладбище в Санкт-Петербурге.

 

Фридрих Ницше

15 октября 1844 года в местечке Рёккен у Лютцена в семье священника Карла Людвига Ницше и Франциски Ницше, урожденной Элер, родился первенец. Его назвали Фридрихом.

Через два года у них родилась дочь Элизабет (умерла в 1935 году).

В 1849 году родился Людвиг Йозеф Ницше, который умер в 1850 году.

В 1850 году умер Карл Людвиг Ницше. Семья переехала в Наумбург, где Фридрих поступил в городскую школу для мальчиков.

В 1851 году он перешел в подготовительную школу при кафедральной гимназии.

В 1854 году Ницше перешел в пятый класс гимназии и первые попробовал свои силы в стихотворчестве и музыкальной композиции.

В 1856 году, летом, его освободили от занятий из-за головных болей и болезни глаз.

В 1858 году он поступает в знаменитую школу Пфорта и пишет первое свое маленькое сочинение «О музыке».

В 1859 году в письме к матери он пишет: «В человеческой жизни есть мгновения, когда мы забываем, что обитаем лишь в одной точке неизмеримой Вселенной».

В 1850 году он с друзьями детства основывает музыкально-литературный союз «Германия».

В 1861 году знакомится с музыкой Вагнера, часто импровизирует на фортепиано.

В 1862 регулярные головные боли не мешают ему много заниматься. Он читает, пишет стихи, статьи.

В 1864 году Ницше защитил  дипломную работу (О Феогниде Мегарце), затем путешествовал по Рейну, после чего два семестра изучал теологию и филологию в Боннском университете. Пишет много музыкальных композиций.

В 1865 году летом у него было острое ревматическое заболевание. Он отказывается от теологической карьеры, записывается на четыре филологических семинара в Лейпцигском университете к профессору Ричлю.

В 1866 году Ницше читает в филологическом кружке доклад на тему «Последняя редакция элегий Феогнида», дает рукопись на прочтение Ричлю. Профессор очень высоко оценивает эту работу молодого студента, оказывает ему поддержку.

В 1867 году в «Рейнском научном журнале» выходит статья Ницше «К истории феогнидского гномологиума». Его призывают на военную службу. Сочинение о Диогене Лаэртском удостаивается премии. Работа над текстами Демокрита.

В 1868 году в том же журнале публикуются две статьи о Диогене Лаэртском. Ницше получает травму, упав с коня, его освобождают от воинской службы. Знакомится с Вагнером, начинается их плодотворная дружба.

В 1869 году опубликованы 3-я и 4-я статьи Ницше о Диогене. Он хочет бросить филологию и заняться химией, но 13 февраля базельская университетская комиссия по рекомендации Ричля утверждает Ницше в должности экстраординарного профессора классической филологии Базельского университета и преподавателем греческого языка в старших классах Педагогиума, причем без предварительной защиты кандидатской и докторской диссертаций. 23 февраля Лейпцигский университет без защиты и на основании статей присуждает Фридриху Ницше докторскую степень.

В 1870 году Ницше читает в Базельском университете два доклада, переписывается с Вагнером. Опубликована статья «Флорентийский трактат о Гомере и Гесиоде». В апреле Ницше назначается на должность ординарного профессора. 15 июля начинается франко-прусская война, Ницше добровольно отправляется на фронт санитаром от нейтральной Швейцарии. В сентябре заразился дизентерией и дифтеритом зева. Неделю находился между жизнью и смертью. В конце октября, не оправившись от болезни, вернулся в Базель, продолжил чтение лекций.

В 1871 году ухудшение здоровья из-за огромных умственных нагрузок. 15 февраля просит о временном отпуске для лечения. Уезжает с сестрой в Лугано, много работает над «Рождением трагедии». В апреле Ницше уже в Базеле. Опять много работает. То есть читает источники, пишет лекции, затем читает их студентам. В июне выход небольшая брошюра «Сократ и греческая трагедия». В это же время Ницше подготовил текст «Рождение трагедии». Пишет музыкальную композицию «Отзвук новогодней ночи», которую отсылает Козиме Вагнер.

В 1872 году выходит «Рождение трагедии». Филологи встретили эту работу молчанием. Не откликнулся даже Ричль. Но Вагнер отозвался о ней восторженно.

Ницше читает лекции в Трибшене. Возвращается в Базель. Трибшен. Базель. Студенты-филологи бойкотируют зимний семестр Ницше на тему «Греческая и римская риторика».

В 1873 году наступает очередное ухудшение здоровья. Теперь оно будет повторяться всю жизнь. Ницше отчуждается от филологии.

В марте написал музыкальную композицию как свадебный подарок Габриэлю Моно и Ольге Герцен (приемной дочери Александра Ивановича Герцена). Работает над сочинением «Философия в трагическую эпоху греков», начинает работу над первым из «Несвоевременных размышлений». Летние семинары. Резко ухудшается зрение. Ницше не может писать сам. Первое «Несвоевременное», письма и статью «Об истине и лжи во внеморальном смысле» Ницше вынужден диктовать. Первое «Несвоевременное» выходит в свет. Вагнер потрясен. Ницше работает над вторым «Несвовременным». Посещает Ричля, бурный спор.

В феврале 1874 года выходит второе «Несвоевременное». Здоровье Ницше временно улучшается, но растет депрессия, видимо, как считает Ясперс, из-за разрыва с Вагнером. Опять насыщенный летний семинар. Третье и четвертое (наброски) «Несвоевременное». Напряженные летние семинары и подготовка к зимним лекциям.

В 1875 году случился сильнейший приступ болезни: «тридцатичасовая головная боль и частая рвота желчью». Продолжает упорно работать. По 13 часов в день он готовился к семестрам. К концу года вновь резкое ухудшение здоровья.

В 1876 году в январе Ницше освобожден по болезни от преподавания в Педагогиуме. А с февраля – в университете. Базельская учебная коллегия предоставляет Ницше отпуск на год.  В июле выходит четвертое «Несвоевременное». Летом вновь резкое ухудшение здоровья. В августе начинает работать над афоризмами к «Человеческому, слишком человеческому».

В 1877 году живет с друзьями в Сорренто, много читают вместе. Резкое ухудшение здоровья. Врачи и родные настоятельно советуют ему жениться. Но сделать это не удается по многим причинам.

В сентябре возвращается в Базель, в октябре возобновляются лекции.

В 1878 году Ницше лечится в Баден-Бадене. В марте его освобождают от преподавательской нагрузки в Педагогиуме. Но университетский курс он продолжает вести. Выходит «Человеческое, слишком человеческое». Резкие нападки Вагнера на эту работу, хотя и без упоминания автора. Ухудшение здоровья. Урывками работает над «Смешанными мнениями и изречениями».

В 1879 году, с января, начинаются почти ежедневные приступы болезни, непрерывная рвота. Выходят «Смешанные мнения и изречения». Безуспешно лечится в Женеве. 14 июня по просьбе Ницше регирунгс-президент Базеля отправил его в отставку по состоянию здоровья с ежегодной пенсией в 3000 франков. Начинается скитальческая жизнь. В декабре выходит «странник и его тень». Резкое ухудшение здоровья. За год по признанию самого Ницше у него было «118 тяжелых приступов болезни».

В 1880 году жил в Наумбурге, в Рива дель Гарда, в Венеции, в Мариенбаде, снова в Наумбурге, в местечке Стреза, в Генуе. Продолжает много работать. Ему читают вслух, он диктует (в Генуе) «Утреннюю зарю» (будущая «Веселая наука»).

В 1881 году Ницше отправляется из Генуи  в местечко Рекоаро неподалеку от Венеции. Усиленно занимается естествознанием. Осенью резко ухудшается здоровье. 1 октября возвращается в Геную.

В 1882 году здоровье слегка улучшается. Ницше на торговом паруснике плывет из Генуи в Мессину, живет здесь до 20 апреля. Затем приезжает в Рим. В мае Ницше уже в Наумберге. Работает над стихотворным циклом «Идиллии из Мессины» и дорабатывает «Веселую науку». В августе выходит «Веселая наука», в ноябре Ницше в Лейпциге. В конце года – в Рапалло. Разрывает письменные отношения с матерью и сестрой, резко ухудшается здоровье. Конец года проводит в Рапалло.

В 1883 году начинает работать над 1-ой частью «Так говорил Заратустра». 13 февраля умер Рихард Вагнер. С февраля по май Ницше в Генуе. Примирился с матерью и сестрой.  С мая по июнь – в Риме, с июня по сентябрь – в Сильс-Марии. Затем пять недель проводит в Наумбурге. Элизабет Ницше помолвлена с доктором Бернгардом Фёрстером, гимназическим учителем, вагнерианцем и антисемитом. Ницше отправляется в Геную. Резко ухудшается здоровье. В ноябре на неделю останавливается в Виллафранка и переезжает в Ниццу. Здесь он будет проводит теперь зимние месяцы.

В 1884 году, в январе, заканчивает 3-ю часть «Так говорил Заратустра». Разрывает отношения с сестрой из-за «проклятого антисемитизма». С апреля по июнь Ницше в Венеции. В середине июня он уже в Базеле. В середине июле третий раз приезжает в Сильс-Марию – здесь он будет проводить летние месяцы.  В конце сентябре отправляется в Цюрих, где мирится с сестрой. В последний день октября уезжает в Ментону. Оттуда в декабре переезжает в Ниццу, где находится до апреля следующего года.

В 1885 году болезнь усиливается. Завершает 4-ю часть «Так говорил Заратустра». С апреля по июнь Ницше в Венеции. С июня до середины октября в Сильс-Марии. Затем - Наумбург, Лейпциг, Мюнхен, Флоренция, Ницца (до апреля следующего года). Работает над «По ту сторону добра и зла».

В 1886 году – Венеция, Наумбург, Лейпциг, лето – в Сильс-Марии. Выходит «По ту сторону добра и зла». С 22 октября Ницше в Ницце. Работает над пятой книгой «По ту сторону добра и зла». Много читает.

В апреле 1887 года почти месяц проводит в Каннобио (Лаго Маджоре). С 28 апреля в Цюрихе, 12 июня до конца октября – в Сильс-Марии. Работает над «Генеалогии морали». Выходит партитура «Гимна жизни». С конца октября до апреля 1888 года Ницше проводит последний (пятый) раз в Ницце.

Всю зиму 1888 года Ницше работает над материалами к «Переоценке всех ценностей». К Шпиттелер составил и издал обзор сочинений Ницше и начал читать в Копенгагенском университете курс лекций о философии Ницше. В начале апреля приезжает в Турин, где пребывает ровно месяц и пишет «Казус Вагнер», а также продолжает работу над «Переоценками всех ценностей». Много читает. С 6 июня по 20 сентября проводит в Сильс-Марии (последний, седьмой раз). Ухудшение здоровья. «Вечная головная боль, вечная рвота; рецидив всех старых болячек; глубокое нервное истощение, при котором машина в целом никуда не годится». Работает над «Дионисовыми дифирамбами». С конца августа он в сосотоянии необыкновенной эйфории пишет «Сумерки идолов», «Антихриста». В конце сентября переезжает в Турин. Выходит «Казус Вагнер». Работа над корректурой «Сумерек идолов» и «Антихриста». 15 октября начинает и 4 октября завершает работу над «Ecce Homo». Выходят «Сумерки идолов».

В конце декабря – первые явные признаки душевного расстройства.

3 января 1889 года на улице у Ницше случился апоплексический удар и окончательное помрачение.

На этом жизнь Ницше – философствующего поэта, крупнейшего мыслителя прекратилась. Началось физическое умирание помраченного умом несчастного человека и успешно завершившая борьба его здоровой сестры за право наследования литературного достояния великого брата.

В 1897 году умирает мать Ницше.

В 1898 году – повторный апоплексический удар.

В 1899 году – еще один апоплексический удар.

22 августа 1900 года Фридрих Ницше скончался.

 

Послесловие

 

Прежде чем начать Послесловие, необходимо напомнить читателю, что в каждом человеке (а также в каждом роде, племени, государстве) сосуществуют три способа мышления: прагматический, системный и образно-интуитивный. Они взаимно дополняют друг друга, помогают человеку общественному в разных делах: житейских, производственных, творческих. В исключительно редких случаях эти три способа мышления  равнозначны в каждом конкретном человеке, племени, государстве. Обычно в силу самых разных объективных причин одно либо два способа мышления превалируют, доминируют. Так, например, у граждан США доминируют прагматический и системный способы мышления, у японцев – системный и образно-интуитивный, у древних жителей Спарты – прагматический, у древних обитателей Индостана – образно-интуитивный, у россиян – образно-интуитивный. И так далее. Между прочим, оценивать эти способы мышления по схеме «плохой – хороший» ни в коем случае нельзя, как нельзя оценивать по этой примитивной схеме синий цвет или красный, или желтый. Они такие, какие они есть.

Это небольшое предисловие понадобилось автору для того, чтобы остановить некоторых прагматиков, которые уже готовы воскликнуть в радостном упоении: «Ничего общего в жизни Н. С. Лескова и Ф. Ницше не было! А значит, они были совершенно разными людьми, а значит говорить о параллельности созданных ими мирах нельзя! Слон и дельфин не могут сотворить ничего параллельного».

Человек же с доминантным системным мышлением может заметить некоторые «схожести» в судьбах исследуемых нами авторов. И тот, и другой, например, рано остались без отцов, потеряли матерей приблизительно в одном возрасте. И Ницше, и Лесков были, как сейчас люди говорят, трудоголиками. Оба много и целенаправленно читали. Работали до последней возможности: Лесков до смерти, Ницше до окончательного умопомрачения – по тридцать с небольшим лет.

И, конечно же, нужно напомнить еще раз, что тот и другой испытывали постоянный, все возрастающий душевный прессинг из-за непонимания со стороны тех, на понимание которых и на адекватную оценку своих произведений Лесков и Ницше надеялись.

И, конечно же, нельзя не сказать о том, что и того, и другого сломали болезни, главными причинами которых были нескончаемый, на износ труд, «общественное мненье».

Библиография

  1. I. Книги, используемые в данной работе

А. Источники

Абеляр Пьер. История моих бедствий. М., 1959.

Абеляр. Тео-логические трактаты. М., 1995.

Августин Аврелий. Исповедь Блаженного Августина, епископа Гиппонского. М., 1991.

Августин Аврелий. Блаженный Августин. О бессмертии души. М., 2004.

Античные риторики. М., 1978.

Антология кинизма. Антисфен, Диоген, Кратет, Керкид, Дион. Фрагменты сочинений кинических мыслителей. М., 1984.

Антология мировой философии. В четырех томах. Том 1—2. Философия древности и средневековья. М., 1969.

Аполлодор. Мифологическая библиотека. М., 1993.

Аристотель. Сочинения в четырех томах. М., 1975 – 1983.

Аристофан. Комедии. Т. 1 – 2. Пер. А. Пиотровского. М.- Л., 1934.

Асмус В.Ф. Учение логики о доказательстве и опровержении. М.1954.

Гегель Г. В. Ф. Лекции по истории философии. Книга вторая. Санкт-Петербург. 2001.

Гельвеций К. А. Об уме. М., 1936.

Гельвеций К. А. Сочинение в двух томах. М., 1974.

Гердер И. Г. Идеи к философии истории человечества. М., 1977.

Геродот. История. М., 1993.

Гигин. Мифы. Серия «Античная библиотека». СПб., 2000.

Гиппократ. Избранные книги. М., 1994.

Гомер. Илиада. М., 1985.

Гомер. Одиссея. М., 1984.

Го юй. (Речи царств). М., 1987.

Джатаки, или Сказания о подвигах Бодхисаттвы. СПб., 1994.

Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Второе, исправленное, издание. Пер. М. Л. Гаспарова. М., 1986.

Диодор Сицилийский. Историческая библиотека. Книги IV – VII. Греческая мифология. СПб. 2005.

Дионисий Галикарнасский. Римские древности. Тт. 1-3. М., 2005.

Длугош Я. Грюнвальдская битва. Репринтное воспроизведение издания 1962 года. СПб., 2007.

Догэн. Путь к пробуждению. Главные сочинения наставника Дзэн Догэна. СПб., 2001.

Древнекитайская философия. Собрание текстов в двух томах. Том 1—2. М., 1972—1973.

Еврипид. Трагедии. Том 1—2. М., 1980.

Законы Ману. М, 1992.

Квинтилиан. Двенадцать книг риторических наставлений. Ч. 1 – 2 . Спб., 1834.

Книга правителя области Шан (Шан цзюнь шу). М., 1993.

Крамер С. История начинается в Шумере. Пер. с англ. М., 1991.

Ксенофонт Афинский. Сократические сочинения/Пер. С. И. Соболевского. М., 1935.

Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. М., 1993

Ксенофонт. Греческая история. Пер. С. Лурье. Л., 1935.

Ксенофонт. Киропедия. М., 1993.

Ксенофонт. Сократические сочинения. С.-Пг., 1993.

Лисий. Речи. Перевод С. И. Соболевского. М., 1994.

Лосев А. Ф. История античной философии в конспективном изложении. М., 1989.

Луна, упавшая с неба. Древняя литература Малой Азии. М., 1977.

Маковельский. Досократики. Первые греческие мыслители в свидетельствах древности и в свете новейших исследований. Часть первая. (Доэлеатовский период), Казань. 1914.

Маковельский. Досократики. Первые греческие мыслители в свидетельствах древности и в свете новейших исследований. Часть вторая. (Элеатовский период). Казань. 1915.

Маковельский. Досократики. Первые греческие мыслители в свидетельствах древности и в свете новейших исследований. Часть третья. (Пифагорейцы, Анаксагор и др.). Казань. 1919

Маковельский А. О. Софисты. Вып. 1 – 2. Баку, 1940 – 1941.

Махабхарата. Адипарва. Книга первая. М.—Л., 1950.

Махабхарата. Сабхапарва. Книга вторая. М., 1992.

Махабхарата. Книга третья. Лесная (Араньякапарва). М., 1987.

Махабхарата. Книга четвертая. Видатапарва или книга о Вирате. М., 1993.

Махабхарата. Книга пятая. Удьйогапарва или книга о старении. Ленинград, 1976.

Шри Шримад А. Ч. Бхактиведанта Свали Прабхупада. Бхавад-гита как она есть. Вильнюс, 1990.

Махабхарата. Книга седьмая. Дронапарва или книга о Дроне. СПб, 1992.

Махабхарата. Книга восьмая о карне (карнапарва). М, 1990.

Махабхарата. Книга девятая. Шальяпарва или книга о Шалье. М, 1996.

Махабхарата. Книга десятая. Сауптикапарва или книга об избиении спящих воинов. Книга одиннадцатая. Стрипарва или книга о женах. М, 1998.

Махабхарата. Вып. VIII. Книга о нападении на спящих (кн. Х, гл 1—18). Книга о женах (кн. ХI, гл. 1—27). Издание второе. Ашхабад, 1982.

Менандр. Комедии. Герод. Мимиамбы. М., 1984.

Мудрецы Китая. Ян Чжу, Лецзы, Чжуанцзы. СПб., 1994.

Оппенхейм А. Древняя Месопотамия (Портрет погибшей цивилизации). Пер. с англ., 1980.

Павсаний. Описание Эллады. Т. I – II. М., 1938 – 1940; М., 2002.

Платон. Сочинения: в 3 т. М., 1968 – 1972.

Платон. Диалоги. М., 1986; Полное собрание творений Платона: В 15 т. Пг., 1923 – 1824.

Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Т. 1 – 4. М., 1990 - 1993

Плиний Старший. Естествознание. Об искусстве. М., 1994.

Плутарх. Застольные беседы. Л., 1990.

Плутарх. Сочинения. М., 1983.

Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Т. I—III. М., 1961—1964.

Ригведа. Мандалы I—IV. М., 1999.

Ригведа. Мандалы V—VIII. М., 1999.

Ригведа. Мандалы IV—X. М., 1999.

Сказки и повести Древнего Египта. Л., 1979.

Софокл. Драмы. М., 1997.

Спиноза Б. Трактат об очищении интеллекта. М., 1914.

Спиноза Б. Этика. М., 1911.

Спиноза Б. Богословско-политический трактат. М., 2001.

Спиноза Б. Избранные произведения в 2 т. М., 1957.

Сыма Цянь. Исторические записки. т. I—VII, М., 1972—1996.

Три великих сказания Древней Индии. М., 1978.

Упанишады. Книга 1—3. М., 1991.

Фейербах Л. История философии. М., 1974.

Феофраст. Характеры. М., 1993.

Фихте И. Г. Назначение человека. С. Пб., 1906.

Фрагменты ранних греческих философов. Часть I. М., 1989.

Фукидид. История. М., 1993.

Хрестоматия по истории Древнего Востока. М., 1997.

Честное слово /Сост., вступ. Ст. и коммент. Л. А. Аннинского; - М., 1988. «Русская прислуга в Париже».

Шелли П. Б. Триумф жизни. Избранные философско-политические и атеистические трактаты. М., 1982.

Шицзин. Книга песен и гимнов. М., 1897.

Шуцкий Ю. К. Китайская классическая книга перемен. Ицзин. М., 1993.

Эллиан. Пестрые рассказы/Пер. С. Поляковой. М.; Л., 1963.

Эпос о Гильгамеше. М., 1961.

Ямвлих. Жизнь Пифагора. М., 1998.

Я открою тебе сокровенное слово. Литература в Вавилонии и Ассирии. М., 1981.

 

Б. Исследования

 

Адорно Теодор В. Проблемы философии морали. М., 2000.

Арно А., Николь П. Логика или искусство мыслить. М. 1991.

Ахманов А.С. Логическое учение Аристотеля. М. 1960.

Афанасьева В. К. Гильгамеш и Энкиду. М., 1979.

Блэкки Д. С. Четыре фазиса нравственности: Сократ, Аристотель, христианство и утилитаризм. М., 1878.

Вардиман Е. Женщина в древнем мире. М., 1990.

Винничук Л. Люд, нравы и обычаи Древней Греции и Рима. М., 1988.

Вунд М. Греческое мировоззрение. Пг., 1918.

Гиляров А. Н. Греческие софисты. М., 1888.

Гиляров. Источники о софистах. Платон как исторический свидетель. Киев, 1891.

Гомперц Г. Жизнеописание греческих философов и идеал внутренней свободы. СПб., 1912.

Давыдов Ю. Н., Искусство и элита, М., 1966.

Дироф А. Психология в общедоступном изложении. М., 1911.

Жебелев С. А. Сократ. Биографический очерк. Берлин: Гос. Изд-во. 1923.

Жураковский Г. Е. Очерки по истории античной педагогики. М., 1940.

Ивин А.А. Искусство правильно мыслить. М. 1990.

История античной диалектики. М., 1972.

Кессиди Ф. Х. Сократ. М., 1976.

Кессиди Ф. Х. Новая апология Сократа. – Вопросы философии, 1975, №5.

Костас Варналис. Подлинная апология Сократа. М., 1935.

Лосев А. Ф. Диалектика мифа. Дополнение к диалектике мифа. М., 2001

Лосев А. Ф. История античной эстетики. Высокая классика. М., 2000.

Лосев А. Ф. История античной эстетики. Софисты. Сократ. Платон. М., 2000.

Лосев А. Ф. Ирония античная и романтическая//Эстетика и искусство. М., 1966

Лосев А. Ф., Тахо-Годи А. А. Платон. Жизнеописание. М., 1977.

Маковельский А. О. История логики. М., 1967.

Нахов И. М. Философия киников. М., 1982

Новгородцев П. И. Сократ и Платон. М., 1901.

Пиаже. Речь и мышление ребенка. Госиздат, 1932.

Поварнин. С.И. Спор. О теории и практике спора. СПб. 1996.

Рассел Б. История западной философии. М., 1959.

Рассел Б. Человеческое познание. М., 1957.

Рожанский И. Д. Загадка Сократа. – в кн.: Прометей. М., 1972. т.9

Русские писатели. Биобиблиографический словарь, М., 1971.

Сократ и Христос/ Перевод с немецкого А. Ковальницкого. СПб., 1893.

Стоун И. Ф. Судьба Сократа. – Неделя, 1979, 15 – 21 окт., №42.

Толстых В. И. Сократ и мы. – Вопросы философии. 1976. №12.

Тураев Б. А. История Древнего Востока. Т. I—II. Л., 1935.

Чернышов Б. Софисты. М., 1929

Шейко А.Н. Правила логического доказательства. Киев. 1956.

Шелли П. Б. Триумф жизни. Избранные философско-политические и атеистические трактаты. М., 1982.

Шухардин С. В. Георгий Агрикола. М., 1955 (дана библиография).

Шуцкий Ю. К. Китайская классическая книга перемен. Ицзин. М., 1993.

Уемов А.И. Логические ошибки. М. 1958.

Ягодинский И. И. Софист Протагор. Казань, 1906.

 

 

  1. II. Произведения Николая Семеновича Лескова и Фридриха Ницше, а также произведения исследователей их творчества.

 

Лесков Н. С.

Библиографический указатель литературы о Н. С. Лескове, 1917—1996. СПб., 2003.

Лесков Н. С. : библиографический указатель, 1996—2006. Петрозаводск, 2006.

Лесков Н. С. На ножах. М., 1994.

Лесков Н. С. Неизданный Лесков. Книга первая. М., 1997.

Лесков Н. С. Неизданный Лесков. Книга вторая. М., 2000.

Лесков Н. С. Полное собрание сочинений. Тома: 1, 2, 3, 4, 6, 8, 9, 10.  М., Издается с 1996г.

Лесков Н. С. Честное слово. М., 1988.

Лесков Н. С. Собр. соч., т. 1—12, СПБ. 1889—1896.

Лесков Н. С. Полн. собр. соч., 3 изд., т. 1—36. СПБ. 1902—03.

Лесков Н. С. Собрание сочинений. В одиннадцати томах. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1956 – 1958.

 

Исследователи творчества Н. С. Лескова

 

Авсеенко В.Г. Из литературных воспоминаний // Новое время 1900. № 8705.

Алексеева Т.А. Поэтика повествования в рассказах Н.С. Лескова: Автореф. дисс. … к.ф.н. М., 1996. (РНБ А97/1701)

Андреева Г.Т. Творчество Н.С. Лескова. Иркутск, 1992. (РНБ 92-3/3731)

Андреева Т.А. О коллекции документов, собранных Н.С. Лесковым // Памятники культуры. Л., 1986. (ПБ 71/П159)

Аннинский Л.А. Блажные и блаженные Н. Лескова // ВЛ. 1988. № 7.

Аннинский Л.А. Крещеные и оглашенные. Из цикла «Лесковское ожерелье» // ЛШ. 1993. № 5.

Аннинский Л.А. Скитанье «Соборян»: (Из истории создания и изучения романа Н.С. Лескова) // Октябрь. 1985. № 3.

Аннинский Л.А. Сотворение легенды: К 150-летию со дня рождения Н.С. Лескова // Октябрь. № 2. С. 207-218.

Аннинский Л.А. Три еретика. М., 1988. С. 345-380.

Антонова М.В. О соотношении “византийских” легенд Н.С. Лескова с сюжетами старопечатного Пролога (на примере повести “Гора”) // Деп. 24902. Орел, 1986. 15 лл. Рукопись.

Антонова М.В. Патериковая манера в “Заметках неизвестного” Н.С. Лескова // Тезисы докладов науч. конф., посвящ. 160-летию со дня рождения Н.С. Лескова. Орел, 1991. С. 22-23.

Апостолов Н.Н. Толстой и его спутники. М., 1928.

Афонин Л.Н. Книги из библиотеки Лескова в государственном музее И.С. Тургенева // ЛН. Из истории русской литературы и общественной мысли 1860-1890-х годов. М., 1977. С. 130-158. (ПБ 8Р1/И32)

Афонин Л.Н. Лесков – читатель Л.Толстого // Подъем. 1960. № 6. С.

Берковский Н.Я. О мировом значении русской литературы. Л.. 1975. С. 68-69.

Бессонов Б.Л. Повесть в переходной ситуации 1880-х гг. // Русская повесть XIX века. М., 1973. С. 493-494.

Бирюков П.И. Биография Л.Н. Толстого. М., Т. 3. 1922. С. 152-153.

Богданов В.А. Творческий путь Н.С. Лескова. М., 1980. (РНБ 81-4/4517)

Богданович К. Книга принадлежит Лескову // Красноярский рабочий. 1963. 3 апреля. С. 4.

Бухаркин П. Е. Тихон Задонский и русская культура // Бухаркин П. Е. Православная церковь и русская литература в XVIII - XIX веках: проблема культурного диалога. СПб.. 1996. С. 81-126.

Бухштаб Б.Я. Н.С. Лесков. Указатель основной литературы. Л., 1948. (ПБ 641/Л50)

Быков П.В. Библиография сочинений Н.С. Лескова за тридцать лет (1860-1889) // Лесков Н.С. Собр. соч.: В 11т. Т. 10. СПб., 1890. С. I – XXV.

Быков П.В. Силуэты далекого прошлого. М.; Л., 1930.

Варнике Б.В. Растерянный Лесков // Посев. Одесса. 1921. С. 83-86.

Введенский А.И. Н.С. Лесков // Исторический Вестник. 1890. № 5.

Вигзелл Ф. Блудные сыновья или блуждающие души: “Повесть о Горе-Злочастии” и “Очарованный странник” Лескова // ТОДРЛ. СПб., 1997. Т. 50. С. 754-762.

Видуэцкая И.П. Жанр рассказа в творчестве Н.С. Лескова // Филологические науки. 1961. № 2. С. 80-92.

Видуэцкая И.П. Творчество Н.С. Лескова в контексте русской литературы XIX в. // ВЛ. 1981. № 2. С. 148-189.

Виноградов В.В. О языке художественной литературы. М., 1959. . 122-130.

Власкин А.П. К диалогу Лескова и Достоевского о культурной роли русской церкви // Проблемы истории, филологии, культуры. М.. 1996. Вып. 2. С.

Власова З.И. Скоморохи и фольклор. СПб., 2001. С. 428-429.

Водолазкин Е.Г. Интерпретация древнерусского Пролога Н.С. Лесковым // Новгород в культуре Древней Руси: Материалы чтений по древнерусской литературе. Новгород, 1995. С. 157-162.

Водолазкин Е.Г. Образ Серафима Саровского в “Запечатленном ангеле” Лескова // Русская литература. 1997. № 3. С. 136-141.

Волынский А. Л., Н. С. Лесков, 2 изд., П., 1923.

Гебель В. А., Н. С. Лесков. В творческой лаборатории, М., 1945.

Георгиевский Г. Апокрифическое сказание или литературная фальсификация // РО. 1892. № 10. С. 946-959.

Головко В.М. «Захудалый род» Н.С. Лескова: сюжетное воплощение авторской трактовки проблемы личности // Головко В.М. Поэтика русской повести. Саратов. 1992. С. 46-69. (ПБ Б 83.3(2=рус)/Г612)

Головко В.М. Лесков и М.М. Щербатов: об одном источнике хроники «Захудалый род» // История и художественный мир писателя. Элиста, 1983.

Горелов А.А. «Житие» Н.С. Лескова // Соединяя времена. М., 1978.

Горелов А.А. «Праведники» и «праведнический» цикл в творческой эволюции Н.С. Лескова // лесков и русская литература. М., 1988.

Горелов А.А. Из дописательской биографии Н.С. Лескова // Прометей. М., 1983. Т. 13.

Горелов А.А. Лесков // Русская литература и фольклор (к. XIX в.). Л., 1987. С. 57-168.

Горелов А.А. Лесков Н.С. // Русские писатели 1800-1917. Биографический словарь. Т. 3. М., 1994. С. 340-348.

Горелов А.А. Н.С. Лесков (демократические начала творчества) // РЛ. 1981. № 1. С. 32-56.

Горелов А.А. Н.С. Лесков и народная культура. Л., 1988.

Горелов А.А. О “византийских” легендах Лескова // Русская литература. 1983. №1. С. 119-133.

Горелов А.А. Соединяя времена. М.. 1978. С. 23-60

Горелов А.А. Татарские эпизоды “Очарованного странника” Н.С. Лескова и “История Российская” В.Н. Татищева // Учен. зап. ЛГУ. № 355. Серия филол. наук. 1971. Вып. 76. С. 193-196.

Горячкина М. С., Сатира Лескова, М., 1963.

Гримстад К.А. Полиэтничность как религиозная проблема в «Очарованном страннике» Н.С. Лескова // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков. Петрозаводск, 1998. С. 454-462.

Гродецкая А.Г. Ответы предания: жития святых в духовном поиске Льва Толстого. СПб., 2000. С. 34-37.

Гроссман Л. П., Н. С. Лесков, М., 1945.

Гудзий Н. Толстой и Лесков // Искусство. М., 1928. Кн. 1-2. С. 95-129.

Гуминский В. Открытие мира, или Путешествие и странники. М., 1987. С. 65-93.

Гунн Г. Очарованная Русь. М., 1990. С. 6-44.

Гусев С. Мое знакомство с Н.С. Лесковым // Исторический Вестник. 1909. № 9.

Десницкий В.А. Крестьянские рассказы Н.С. Лескова // Десницкий В.А. Статьи и исследования. Л., 1979. С. 213-232. (ПБ 8р/Д373)

Дмитренко С.Ф. Идейно-эстетические функции вымысла в творчестве Н.С. Лескова М., 1986. (РНБ А-86/1101)

Дмитренко С.Ф. Факт и вымысел в художественном сознании Н.С. Лескова // Время и творческая индивидуальность писателя // Ярославль, 1990. С. 49-58.

Дмитренко С.Ф. Художественное сознание Лескова: постигнутое и постигаемое // ВЛ. 1985. № 10. С. 135-143.

Другов Б.М. Н.С. Лесков. Очерк творчества. М., 1961.

Дурылин С.Н. О религиозном творчестве Лескова // Христианская Мысль. Киев, 1916. № 11.

Душечкина Е.В. Русский святочный рассказ: Становление жанра. СПб., 1995. С. 181-194.

Дыханова Б.С. «Запечатленный ангел» и «Очарованный странник» Н.С. Лескова. М., 1980.

Дыханова Б.С. Об особенностях поэтики Лескова на рубеже 60-70-х гг. XIX в. Воронеж. 1974.

Евдокимова О.В. «Прошедшее время домашним образом» (Семейные хроники в русской мемуарной литературе) // Литература и история. СПб., 1992. С. 163-179. (ПБ Б83.3 2=рус/Л642)

Евдокимова О.В. Живописание в структуре произведений Н.С. Лескова // Русская литература и изобразительное искусство XVIII нач. XX веков. Л.. 1988. С. 184-201.

Евдокимова О.В. Мнемонические элементы поэтики Н.С. Лескова. СПб., 2001. С. 218-262.

Евдокимова О.В. Н.С. Лесков и Ф.И. Буслаев: (К истории литературных взаимоотношений) // РЛ. 1990. № 1. С. 194-199.

Евдокимова О.В. Принцип «живописности» в структуре произведений Н.С. Лескова (повесть «Запечатленный ангел») // Вопросы художественной структуры произведений русской классики. Владимир, 1983. С. 37-44.

Евдокимова О.В. Проблема достоверности в русской литературе 1870-1890-х гг. и своеобразие художественной системы Н.С. Лескова. Л., 1983. (РНБ 85-4/141)

Евнин Ф.И. Н.С. Лесков. М., 1945.

Зарва В.А. Творчество Н.С. Лескова и Украина. Киев, 1990.

Зудилина М.Ю. Особенности повествования в раннем творчестве Лескова //ФН. 1987. № 4. С. 16-21.

Из переписки Лескова. Подг. текста и вступ. ст. О. Е. Майоровой // Вопросы литературы. 1997. № 1. С. 281.

Измайлов А. “Оскорбленная Нэтэта”. Историческая повесть Н.С. Лескова // Невский альманах. 1914. № 3. С. 133-144.

Ильяшенко Т.А. Библейские и богослужебные элементы в прозе Н.С. Лескова: Автореф. дисс. … канд. филол. наук. М., 2002.

Ипатова С.А., Пантин В.О. Международная конференция “Творчество Н.С. Лескова в контексте русской и мировой литературы (К 100 – летию со дня смерти писателя) // Русская литература. 1996. № 2. С. 212-219.

Казакова Т.В. Жанровое своеобразие рассказов Н.С. Лескова 60-х –70-х гг. XIX столетия. Харьков, 1996. (РНБ 98-4/4370)

Калмановский Е.С. Путник запоздалый. Л., 1985. С. 434-86.

Кедров В. Фольклорно-мифологические мотивы в творчестве Н.С. Лескова // В мире Лескова. М.. 1983. С. 58-73.

Клочкова В.М. Рукописи и переписка Н.С. Лескова. Научное описание // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1971 год. Л., 1973. С. 1-12.

Книги и рукописи в собрании М.С. Лесмана. М., 1989. С. 137.

Кондюрина А.А. «На ножах» Н.С. Лескова как роман 70-х гг. XIX века // Вопросы сравнительного изучения национальных языков и литератур. М.. 1989. Ч. 2. С. 432-439.

Костршица В. О жанровом своеобразии прозы Н.С. Лескова // ФН. 1974. № 2. С. 71.

Краснов П.Н. Чуткий художник и стилист // Труд. 1985. Т. 26. № 5.

Кретова А.А. “Будьте совершенны …” (религиозно-нравственные искания в святочном творчестве Н.С. Лескова и его современников). М.; Орел, 1999, С. 204-216.

Кретова А.А. Н.С. Лесков об П.И. Якушкине («Овцебык», «Товарищеские воспоминания об П.И. Якушкине) Орел, 1989. С. 23-25.

Кулумбетова А.С. Рассказы о праведниках Н.С. Лескова 70-80-х гг. Тбилиси, 1979. (РНБ 79-4/29181)

Куприяновский П.В. Л.Н. Толстой и Н.С. Лесков в журнале «Северный Вестник» // Учен. зап. Ивановского пединститут. Иваново. 1962. Т. 29.

Курганская А.Л. Творчество Лескова в оценке М.А. Протопопова // Художественное творчество и взаимодействие литератур. Алма-Ата, 1985. С. 51-56.

Курляндская Г.Б. Лесков и Толстой: проблема религиозно-эстетического идеала // Литературная срединная России. Орел. 1996. С.

Лашнюков В. Вечные муки (Из религиозных переживаний) // Христианская Мысль. 1916. № 10. С. 15-23.

Лебедев В.А. Хроникальный жанр в творчестве Н.С. Лескова // Учен. зап. Том. гос. ун. Томск, 1967. № 67. С. 139-140.

Лесков в “Петербургской газете” (1879-1895) Вст. ст. Т.А. Алексеевой. Публ. Т.А. Алексеевой и С.Г. Микушкиной. Комм. Т.А. Алексеевой // ЛН. Т. 101. Неизданный Лесков. Кн. 2. М., 2000. С. 242-245.

Лесков А. Н. Жизнь Николая Лескова в двух томах. М., 1984.

Лесков и семья Толстого. Неизданная переписка. Вст. ст. С.А. Розановой. Публ. и комм. В.Н. Абросимовой, К.П. Богаевской и др. // ЛН. Т. 101. Неизданный Лесков. Кн. 2. М., 2000. С. 351-373.

Лесков Н.С. К 150-детию со дня рождения: Библиография и метод. рекомендации. М., 1980. (ПБ 91.9:83.3(2=рус)/Л502)

Лесков Н.С. Рукописное наследие. Каталог. Сост. В.Н. Сажин. Л., 1991.

Либан Н.И. Из спецкурса «Творчество Н.С. Лескова» // РС. 1995. № 6. С. 17-22.

Личные фонды Рукописного отдела Пушкинского дома. Аннотированный указатель. СПб., 1999.

Лужановский А.В. Неопубликованная статья Н.С. Лескова о толстовском учении // РЛ. 1965. № 1. С. 162-167.

Лукаш И. Лесков // Русская Мысль. 1995. № 4074. С. 11.

Майорова О.Е Рассказ Н.С. Лескова «Несмертельный Голован» и житийные традиции // РЛ. 1987. №. 3. С. 170-179.

Майорова О.Е. «Непонятное» у Н.С. Лескова: О функции мистифицированных цитат // НЛО. 1994. № 6. С. 56-66.

Майорова О.Е. Игра словом у Н.С. Лескова (чудо в рассказе «На краю света») // РР. 1986. № 1. С.

Майорова О.Е. К истории пожизненного диалога: Из переписки Н.С. Лескова с А.С. Сувориным // НЛО. 1993. № 4. С. 71-101.

Майорова О.Е. Литературная традиция в творчестве писателя (На материале произведений Н.С. Лескова): Автореф. дисс … канд. филол. наук. М., 1985. С. 16-17.

Майорова О.Е. Особенности стиля рассказов-воспоминаний Н.С. Лескова // РР. 1981. № 1. С. 51-54.

Макшеева Н.А. Н.С. Лесков в последние годы жизни // РМ. 1908. № 10. С. 184.

Манн. Т. Художник и общество. М.. 1986. С. 40-41, 84.

Микулич В. Встречи с писателями. Л., 1929.

Микушкина С.Г. воспоминания русской гарибальдийки о Н.С. Лескове // Вестник МГУ. Сер. 10. Журналистика. 1981. № 5. С. 85-88.

Микушкина С.Г. Н.С. Лесков о драме Л.Н. Толстого «Власть тьмы» // Толстовский сборник. Тула, 1992. С. 109-116.

Михайлова Н.Г Н.С. Лесков и устное народное творчество: Автореф. дисс … канд. филол. наук. М., 1970. С. 6, 12. (РНБ 70-6/5622)

Михайлова Н.Г. Жанры Н.С. Лескова и устно-прозаические формы народного творчества // ФН. 1975. № 6. С. 14-24.

Михайлова Н.Г. Народный рассказчик и литературный повествователь в прозе Н.С. Лескова // РР. 1969. № 5. С. 20-26.

Мосалева Г.В. «Захудалый род» Н.С. Лескова: пространственно-временные отношения, вещный мир и позиция автора // Проблема автора в художественной литературе. Ижевск, 1993. С. 133-142.

Мосалева Г.В. Особенности повествования: от Пушкина к Лескову. Ижевск; Екатеринбург, 1999. С. 236-340.

Мосалева Г.В. Поэтика Н.С. Лескова. Ижевск, 1993.

Муллер де Морогуес И. Марфа и Мария. Образ идеальной женщины в творчестве Н.С. Лескова // Евангельский текст в русской литературе XVIII - XX веков. Петрозаводск, 1998. С. 447.

Мущенко Е.Г. Поэтика сказа. Воронеж, 1978.

Мущенко Е.Г. Путь к новому роману на рубеже XIX – XX веков. Воронеж, 1986. С. 121-122.

Нагибин Ю. Ересиарх: (К 160-летию со дня рождения Н.С. Лескова) // Лит. газ. 1991. 20 февр. С. 11.

Новое о писателе: (Материалы из тома «Литературного Наследства» «Н.С.Лесков. Новые материалы и исследования»). Публ. А. Романенко // Лит. газ. 1981. 18 марта. С. 6.

Озеров Л. Очарованный странник. (О художественных особенностях творчества Н.С. Лескова) // ЛУ. 1981. № 1. С. 164-171.

Озерова Н.И. Хроника Н.С. Лескова “Захудалый род”. Творческая история. Реальные и литературные источники концепции хроники: Автореф. дисс … канд. филол. наук. СПб., 2000. С. 12.

Окулова-Микешина Т. «Время слов прошло - нужны подвиги» // наш современник. 1995. № 2. С. 186-192.

Опульский А.И. Жития святых в творчестве русских писателей XIX века. Michigan, 1986. С. 137-167.

Осмоловская О.Н. Психологическая манера Н.С. Лескова // РЛ 1870-90-х гг.: проблемы характера. Свердловск, 1983. С. 37-49.

Островский А.Н., Лесков Н.С. Рукописи, переписка, документы. М., 1938. С. 15-24.

Панина А.Л. Неоконченная повесть Лескова // Зап. ГПБ. 1962. Вып. 25.

Пантин В.О. Биографические “апокрифы” Лескова (по материалам статей и заметок) // Русская литература. 1992. № 3. С. 134-136.

Пантин В.О. Легенды и «апокрифы» в художественной системе Н.С. Лескова: Автореф. дисс. … .к.ф.н. СПб., 1993.

Пантин В.О. Морфология одной новеллы Лескова («Белый орел») // РЛ. 1994. № 3. С. 64-79.

Паршина В.В. О словотворчестве Н.С. Лескова // Лексика и словообразование русского языка. М.. 1989. С. 131-144.

Паршина В.В. Язык русской классики: книжные и разговорные лексические элементы прозы Н.С. Лескова 90-х гг. XIX века: Словник. М., 1993.

Пауткин А.А. Апокриф и древнерусская иконопись в художественном тексте Н.С. Лескова // ВМУ. Серия 9. Филология. 1995. № 4. С. 32-36.

Пауткин А.А. В поисках сокровенного. Древняя книжность и иконопись в рассказе Н.С. Лескова «Сошествие во ад» // Русская литература XIX в. и христианство. М.. 1997. С. 224-229.

Переписка И.С. Гагарина с Н.С. Лесковым // Символ. 1987. № 17. С. 241-260.

Пигин А.В. Миф и легенда в творчестве Н.С. Лескова (рассказ “Белый орел”) // Проблемы исторической поэтики. Вып. 2. Художественные и научные категории. Петрозаводск, 1992. С. 128-136.

Письма к М.Ф. Де-Пуле // Ежегодник РО ГД. 1979. Л.. 1981.

Письма русских писателей к А.С. Суворину. Л., 1927.

Письма Толстого и к Толстому. Юбилейный сборник.  М., 1928. С. 95.

Плещунов Н. С., Романы Лескова «Некуда» и «Соборяне», Баку, 1963.

Подгородников М. « … Знак радости и прибыли». Вкусы и пристрастия Н.С. Лескова // Лит. Россия. 1981. 30 янв. С. 16.

Полозкова С.А. О финале рассказа н.С. Лескова «Запечатленный ангел» // Литература Древней Руси. Источниковедение. Л., 1988. С. 301-310.

Попов А.В. Типы духовенства в русской литературе за последние 12 лет. Казань, 1884. (РНБ 18.177.1.112)

Порошенко Е.П. Роман н.С. Лескова «Соборяне»: (Опыт целостного анализа) // Целостное изучение художественного произведения в вузе и школе. Саратов, 1989. С. 38-48.

Прокофьев Н.И. Традиции древнерусской литературы в творчестве Н.С. Лескова // Лесков и русская литература. М., 1988. С. 131.

Пульхритудова Е.М. Достоевский и Лесков: К истории творческих взаимоотношений // Достоевский и русские писатели. Традиции. Новаторство, мастерство. М., 1971. С. 87-138.

Пустовойт П. Самобытный художник слова: К 150-летию со дня рождения Н.С. Лескова // сел. Жизнь. 1981. 15 февр.

Ранчин А.М. “Византийские” легенды Н.С. Лескова и их источник – Старопечатный Пролог // Творчество Н.С. Лескова в контексте русской и мировой литературы. Орел, 1996. С. 44-45.

Ранчин А.М. К поэтике литературной мистификации: Легенды Н.С. Лескова по старопечатному Прологу // Тыняновский сборник. Вып. 10. М., 1998. С. 96-117.

Ранчин А.М. К творческой истории легенд Лескова “Повесть о богоугодном дровоколе” и “Скоморох Памфалон” (по материалам цензурных дел) // Литературное наследство: В 2 кн. Кн. 1. Неизданный Лесков. М., 1997.

Ранчин А.М. Легенда Н.С. Лескова “Скоморох Памфалон” (1887) и ее литературные и фольклорные источники // Этнолингвистика текста. Семиотика малых форм фольклора. Ч. 2. М., 1988. С. 9-12. (РНБ 88-5/1224)

Рассадин С. Лесков и мы: О творчестве писателя Н.С. Лескова // Век. 1995. № 10. 10-16 марта. С. 14.

Рейсер С.А. Лесков и народная книга // РЛ. 1990. № 1. С. 181-194.

Реклинг И.В. Художественная концепция личности в творчестве Н.С. Лескова 60-х гг.: Автореф. дисс. … к.ф.н. Армавир, 2000.

Ремизов А.М. Слово о Лескове // Литература. 1994. № 2, С. 4-5.

Репин И.Е. Письма к писателям и литературным деятелям. М.. 1950. С. 37.

Румянцев А.Б. Н.С. Лесков и русская церковь // РЛ. 1995. № 1. С. 212-217.

Румянцев А.Б. Сцены грозы в хронике Н.С. Лескова «Соборяне» // Русская литература XI-XX веков: проблемы изучения. СПб., 1992. С. 23-24.

Ремизов А.М. Избранное. М., 1978. С. 4221-422. (ПБ Р1/Р38)

Руфанов Н. Историзм Лескова // Вопросы литературы. 1990. №11/12. С. 161-176.

Рыбина Н.В. Валаам в творчестве Лескова, Зайцева и Шмелева // Православие в Карелии. Петрозаводск, 1987. С. 62-72.

Сальникова Т.С. Идея братства народов в путевых очерках Лескова // Вопросы русской литературы. Вып. 1. Львов, 1976. С.

Сальникова Т.С. О формировании метода в раннем творчестве н.С. Лескова Львов, 1973 (РНБ 83-4/9527)

Сафран Г. Евангельский подтекст и еврейская тема во «Владычном суде» Н.С. Лескова // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков. Петрозаводск, 1998. С. 462-471.

Семенов В.С. Жанровые искания в творчестве Н.С. Лескова 1860-1870-х гг. М., 1994. (РНБ96-4/9756)

Семенов В.С. Николай Лесков. Время и книги. Л., 1981.

Семенов В.С. Рассказы рождественской ночи: К 160-летию со дня рождения Н.С. Лескова // Библиотекарь. 1991. № 2. С. 51-53.

Семенов В.С. Чародей слова: К 150-летию со дня рождения Н.С. Лескова // Молодая гвардия. 1981. № 2. С. 279-292.

Сементковский Р. Н.С. Лесков. Критико-биографический очерк // Лесков Н.С. Собр. соч.: В 36 т. Т. 1. М., 1921. С. 52-54.

Сепик Г.В. Особенности сказового построения художественного текста. М., 1990. (РНБ А-90/9822)

Серман И.З. Протопоп Аввакум в творчестве Н.С. Лескова // ТОДРЛ. Т. 14. М.; Л., 1958. С. 404-408.

Сидяков Ю.Л. “На краю света” и “Темняк” Н.С. Лескова // Единство и изменчивость историко-литературного процесса. Тарту, 1982. С. 90-97.

Сидяков Ю.Л. «Великосветский раскол» и народные искания в публицистике Н.С. Лескова 1870-х гг. // Учен. зап. тарт. ун-та. 1987. Вып. 748. С. 109-119.

Сидяков Ю.Л. Публицистика н.С. Лескова 70-х гг.: Автореф. дисс. … к.ф.н. Тарту, 1987. (А-87/15372)

Синкин В.И. «Соборяне» Н.С. Лескова в контексте древнерусской житийной литературы // Творчество Н.С. Лескова в контексте русской и мировой литературы. Орел, 1996. С. 43.

Соловьев В.С. Н.С. Лесков // Неделя. 1895. № 4. С. 64-68.

Старыгина Н.Н. “Лев старца Герасима” Н.С. Лескова // История русской литературы II пол. XIX в. М., 1998. С. 180-182.

Старыгина Н.Н. «Монашеские острова на Ладожском озере»: (жанр и композиция) // Жанр и композиция литературного произведения. Петрозаводск, 1986. С. 116-124.

Старыгина Н.Н. Демонические знаки в антинигилистическом романе как выражение авторской целостно-мировоззренческой позиции // Евангельский текст в русской литературе XVIII – XX веков. Петрозаводск, 1998. С. 206.

Старыгина Н.Н. Н.С. Лесков и детская литература // Проблемы детской литературы. Петрозаводск, 1992. с. 83-102.

Старыгина Н.Н. Новеллистический цикл в творчестве Н.С. Лескова 1880-х гг. // Анализ художественного текста. Йошкар-Ола, 1991. С. 63-78. (РНБ 92-3/7019)

Старыгина Н.Н. Роман Н.С. Лескова «На ножах» М., 1995.

Столярова И.В. В поисках идеала. Л., 1978.

Столярова И.В. Молитва Кирилла Туровского в художественной системе рассказа Н.С. Лескова “На краю света”. Рукопись 13 лл.

Столярова И.В. Н.С. Лесков и русское литературно-общественное движение 1880-1890-х гг.: Дисс. в форме науч. докл. .... докт. филол. наук. СПб., 1992. С. 5-24.

Столярова И.В. Общественная и литературная позиция Н.С. Лескова в конце 1860-нач. 1870-х. Гг. // ВЛУ. Сер. 2. История. 1961. № 2. С. 112-123.

Столярова И.В. Творчество Н.С. Лескова 60-I пол. 70-х гг. Л., 1963. (РНБ 64-4/14299)

Струве П.Б. Н.С. Лесков: Несколько черт из воспоминаний // Струве П.Б. Дух и слово. Париж, 1981. (РНБ 90-3/5599)

Струве П.Б. Статьи о русских писателях // РЛ. 1992. № 3. С. 97-99.

Сувчинский П.П. Знамение былого (О Лескове) // Русский узел евразийства. М., 1997. С. 301-302.

Сувчинский П.П. Сила слабых // Исход к Востоку. Кн. 1. София, 1921. С. 4-8.

Сухачев Н.Л., Туниманов В.А. Развитие легенды у Лескова // Миф – фольклор – литература. Л., 1978. С. 114-137.

Тарланов З.К. От слова – к образу. Петрозаводск, 1988.

Телегин С.М. Мифологическая ситуация в рассказе Н.С. Лескова «Заячий ремиз» // Классическая филология на современном этапе. М., 1996. С. 229-239.

Толстой Л.Н. в переписке с русскими писателями. М., 1962. С. 563-564, 565-567.

Троицкий В.Ю. «Один из лучших писателей наших …»: К 150-летию со дня рождения Н.С. Лескова // ЛШ. 1981. № 1. С. 73-75.

Троицкий В.Ю. Лесков – художник. М., 1974.

Троицкий В.Ю. Утверждение духа: К 160-летию со дня рождения Н.С. Лескова // Лит. Россия. 1991. № 7. С. 14-15.

Туниманов В.А. Легенды Лескова о праведниках // Лесков Н.С. На краю света. Л., 1985. С. 575-583.

Туниманов В.А. Письма Николая Лескова // Русская литература. 1994. № 2. С. 48-66.

Тюхова Е.В. К вопросу о «фантастическом» реализме Лескова («Белый орел») // Русская литература 1970-1990-х гг. Свердловск. 1987. СБ. 19. С. 64-73.

Фадеев В.Г. Жанровые и сюжетные функции сказа в «Очарованном страннике» н.С. Лескова // Уч. зап. горьк. ун-та. 1972. Вып. 132. С. 38.

Фаресов А.И. Против течений. Н.С. Лесков. Его жизнь, полемика и воспоминания о нем. СПб., 1904. С. 378-379.

Фаресов А.И. Умственные переломы в деятельности Лескова // ИВ. 1916. № 3. С. 803.

Федь Н.М. Зеленая ветвь литературы. Русский литературный сказ. М., 1981.

Филимонова Н.Ю. Изображение народного характера в произведениях Н.С. Лескова. М., 1979. (РНБ 79-4/22695)

Филиппова Л.С., Романова Н.А. Особенности словотворчества Н.С. Лескова // Языковые единицы и их функционирование. Тюмень, 1993.

Хализев В.Е., Майорова О.Е. Лесковская концепция праведничества // В мире лескова. М., 1983. С. 196-233.

Чередникова М.П. Древнерусские источники повести Н.С. Лескова “Очарованный странник” // ТОДРЛ. Л., 1977. Т. 32. С. 361-369.

Черепнин Л.В. Исторические взгляды классиков русской литературы М., 1968. С. 220-232. (ПБ 8Р1/Ч-467)

Чернова Е.А. Новелла Н.С. Лескова // Жанр и композиция литературного произведения. Петрозаводск, 1986. С. 106-115.

Чернявская Т.Н. Роман А.С. Пушкина «Капитанская дочка» и романическая хроника Н.С. Лескова «Соборяне» // Поэзия А.С. Пушкина и ее традиции в  русской литературе XIX – нач. XX века. М.. 1989. С. 87-98.

Чехомова О.Ю. Мастер изобразительных находок: (Заметки о языке повести Н.С. Лескова «Полунощники») // РР. 1987. № 1. С. 76-81.

Чижиков Л.А. Н.С. Лесков. Одесса, 1915. (РНБ 34.104.5.192)

Чичерин А.В. Очерки по истории русского литературного стиля М., 1977. с. 272-288.

Чуднова Л. «Кличка по шерсти»: Роль и место заголовков в поэтике Лескова // ЛУ. 1981. № 3. С. 210-213.

Чуднова Л. Лесков в Петербурге. Л., 1975. (РНБ Н3 Ш5(2=рус)5/Л-502)

Шелаева А.А. Лесков и Прудон: ( О влиянии передовой западноевропейской культуры на формирование эстетических взглядов русских писателей) // РЛ. 1982. № 2. С. 124-134.

Шелгунов Н.В. Литературная критика. Л., 1974. С. 192-209.

Шелковникова Л.Ф. “Грех” и “добродетель” в системе религиозно-нравственных ценностей Н.С. Лескова // Культура и текст. Литературоведение. СПб.; Барнаул, 1998. Ч. 2. С, 16-18.

Шелковникова Л.Ф. Тернарность как основа мироощущения и миропонимания Лескова-художника /// Культура и текст. СПб.; Барнаул, 1997. Вып. 1. Литературоведение. Ч. 1. С. 63-65.

Шергин Б. Поэтическая память. М., 1978. С. 96, 119-120.

Шестериков С.П. К биографии сочинений Н.С. Лескова // Известия АН СССР. Отдел русского языка и словесности. Т. 30. Л., 1926. С. 53-56.

Шешегова Н.В. Полемика Н.Н. Блинова с Н.С. Лесковым // Религия и церковь в культурно-историческом развитии Русского Севера. Киров, 1996. Т. 2. С. 78-80. (РНБ 96-3/11348-2)

Шмелева Ю.В. Поэтика малых жанров Н.С. Лескова (1880 – 1890-е гг.): Автореф. дисс … канд. филол. наук. Иваново, 2001.

Шумова Т. Служа пером бессмертным истинам: (К 150-летию со дня рождения Н.С. Лескова) // В мире книг. М., 1981. . 76-77.

Яндиев Ш.Д. Проблема истины в статье Н.С. Лескова «Иезуит Гагарин в деле Пушкина» // Вопросы сравнительного изучения национальных языков и литератур. М., 1989. Ч. 2. С. 375-381.

Янин В.Л. Севастийские мученики в русской храмовой живописи и художественной литературе // Русское подвижничество. М., 1996. С. 60-64.

Яхненко Е.В. Жанровые традиции древнерусской литературы в творчестве Н.С. Лескова: Автореф. дисс … канд. филол. наук. М., 2002.

 

 

Ницше Ф.

 

Ницше Ф. Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей. (1884-1888). М., 1995.

Ницше Ф. Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей. М., 1994.

Ницше Ф. Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей. Незавершенный трактат Фридриха Ницше в реконструкции Элизабет Фёрстер-Ницше и Петера Гаста. М., 2005.

Ницше Ф. Полное собрание сочинений. Т. 1-9, М., 1909-12.

Ницше Ф. Полное собрание сочинений: В 13 томах / Пер. с нем. В. М. Бакусева; Ред. совет: А. А. Гусейнов и др.; Ин-т философии РАН. — М.: Культурная революция, 2005.

Ницше Ф. Сочинения в двух томах. Тома 1, 2. М., 1990.

Ницше Ф. Странник и его тень. М., 1994.

Ницше Фридрих. Философия в трагическую эпоху. М.: «REFL-book», 1994. «Посмертные афоризмы». (Из времен «Заратустры»).

 

 

Исследователи творчества Фридриха Ницше

Абрамович Н.Я. Фридрих Ницше // Литературные портреты. М., 1909. С.176-249.

Айхенвальд Ю. Отдельные страницы. Сборник педагогических, философских литературных статей. М., 1900. С.67-74.

Андреевич Е. Ницше. СПб., 1902.

Антипенко З.С. Проблема Сократа у Ницше // Зарубежное философское антиковедение. М., 1990. С.156-163.

Бахтин М.М. Из жизни идей // Статьи, эссе, диалоги. М., 1995. С.15-18, 25-27, 129-130.

Белый А. Фридрих Ницше // Весы. 1908. № 7. С.45-50; № 8. С.55-65; № 9. С.30-39.

Берг Л. Сверхчеловек в современной литературе. Глава к истории умственного развития XIX века / Пер. Л. Горбунова. М., 1905. (Рец. на кн.: Соловьев С. // Весы. 1905. № 4. С.61-61).

Бердяев Н.А. Ницше и современная Германия // Биржевые ведомости. 1915. № 14650. С.4.

Бернадинер Б.М. Ницшеанство в идеологии фашизма. // Против фашистского мракобесия и демагогии. М.: Гос. соц.-эк. изд., 1936. С.265-293.

Бернадинер Б.М. Философия Ницше и фашизм. Л.; М.: Соцэкгиз. 1934.

Битнер В.В. Ф.Ницше и его произведения. СПб., 1904.

Браудо Е.М. Ницше: философ-музыкант. СПб.: Атеней, 1922.

Галеви Д. Жизнь Фридриха Ницше. СПб.; М., 1911.

Гайдукова Т. У истоков: Кьеркегор об иронии. Ницше. Трагедия культуры и культура трагедии. СПб., 1995.

Гаутама. Кое-что о ницшеанцах. СПб., 1902.

Гельрод М. Ницше и Горький. Элемент ницшеанства в творчестве г. Горького // Русское богатство. 1903. № 5. С.24-68.

Геффдинг Г. Современные философы / Пер. А.Смирнова. СПб., 1907. С.141-172.

Гордеева Е.Ю. Макиавелли, Ницше, Шопенгауэр и философская проблематике “Трилогии желания” Теодора Драйзера. Н.Новгород: Нижнегородский государственный ун-т, 1994.

Грот Н.Я. Нравственные идеалы нашего времени. Фридрих Ницше и Лев Толстой // Вопросы философии и психологии. 1893. № 16. С,129-154.

Давыдов И. Аморализм Ницше и идея долга // Вопросы жизни. 1905. № 2. С.223-246.

Давыдов Ю.Н. Два понимания нигилизма: Достоевский и Ницше // Вопросы литературы. 1981. № 9. С.115-160.

Давыдов Ю.Н. Достоевский глазами Ницше // Лепта. № 1. 1992. С.139-149.

Давыдов Ю.Н. Искусство и элита. М., 1966.

Давыдов Ю.Н. Этика любви и метафизика своеволия. М.: Молодая гвардия. 1982.

Делез Ж. Ницше. СПб.: Axioma, 1997.

Делез Ж. Тайна Ариадны // Вопросы философии. 1993. № 4. С.48-54.

Деррида Ж. Шпоры: стили Ницше / Вступит. Статья и пер. с фр. А.Гараджи // Философские науки. 1991. № 2. С.118-142; № 3. С.114-129.

Зелинский Ф.Ф. Фридрих Ницше и античность // Всеобщий ежемесячник. 1911. № 12. С.13-27.

Зиммель Г. Ницше Ф. Дарвинизм и теория познания. СПб., 1899.

Зиммель Г. Ф.Ницше. Этико-философский силуэт / Пер. Н.Южина. Одесса, 1898. (Рец. на кн.: Айхенвальд Ю. // Вопросы философии и психологии. 1897. № 39. С.697-701; Русская мысль, 1898. № 5. Отд.2. С.189.191; Северный вестник. 1898. № 5. С.49).

Зиммель Г. Модернизированная нравственность: философия Ф.Ницше / Пер. М. и Е.Марковых // Политико-историческая и популярно-научная библиотека. СПб., 1907. № 12.

Иванов В.И. Ницше и Дионис // Весы. 1904. № 5. С.17-30.

Иванов В.И. Религия Диониса: ее происхождение и влияние // Вопросы жизни. 1905. № 6. С.185-220; № 7. С.122-148.

Иванов В.И. Эллинская религия страдающего бога // Новый путь. 1904. № 1. С.110-134; № 2. С.48-78; № 3. С.38-61; № 5. С.28-40; № 8. С.17-26; № 9. С.47-70.

Иванов И.М. Ницше и Гюйо // Всемирный вестник. 1902. № 2. С.184-198.

Иванов М.М. Ницше и Вагнер // Новое время. 1907, 19 и 26 марта, 2 апр.

Игнатов А. Достоевский и Ницше: предчувствие тоталитаризма ,, Россия и Германия: Опыт философского диалога. М.: Медиум, 1993. С.248-280.

Идеи Ф.Ницше // Вестник иностранной литературы. 1895. № 2.. С.193-206.

Иезинггаус В. Ф.Ницше о женщине, любви и браке / Пер. А.Г. М., 1907.

Кайт Л. Ницшеанство и фашизм // Под знаменем марксизма. 1938. № 5.

Камбар Г.А. Критический анализ философско-эстетической концепции Ф.Ницше. Л.: Ленинградский гос. ун-т, 1986.

Карутов Н. Две смерти: Владимир Соловьев и Фридрих Ницше // Новый век. 1900. № 10. С.507-510.

Каэлас Л. Этические воззрения Ницше. Калуга, 1907.

Кириленко Г.Г.Беспокойство духа: философия Ницше. М.: Знание, 1992.

Клоссовски П. Ницше и порочный круг. СПб.: Axioma, 1997.

Коган П.С. Наши литературные кумиры: Ницше // Русское слово. 1908. № 206. С.2-3.

Кое-что о Ницше // Исторический вестник. 1911. № 9. С.1173-1176.

Козловский В.М. Ф.Ницше // Лекции по современной философии. СПб., 1911. С.153-164.

Козловский В.М. Фридрих Ницше // Научное обозрение. 1898. № 1-2. С.22-44.

Коренева М.Ю. Властитель дум // Ницше Ф. Стихотворения. Философская проза. СПб.: Художественная литература. 1993. С.1-21. (Рец. на кн.: Лаврова А. Лук и лира Ф.Ницше // Путь. 1994. № 6. С.298-302).

Коренева М.Ю. Д.Мережковский и немецкая культура. (Ницше и Гете. Притяжения и отталкивания) // На рубеже X IX-XX веков. Л.: Наука, 1991. С.44-77.

Котляревский Н. Девятнадцатый век. Пг., 1921. С.45-54.

Кривинская А.Л. Женщины в жизни Ницше // Русская мысль. 1915. № 8. Отд.2. С.50-71.

Куклярский Ф.Ф. К.Леонтьев и Ф.Ницше как предатели человека // К.Н.Леонтьев. Pro et contra: Личность и творчество К.Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей 1891-1917 гг. Кн.1. СПб., 1995. С.271-293.

Кутлунин А.Г. Немецкая философия жизни: критические очерки. Иркутск, 1986.

Кучевский В.Б. Философия нигилизма Ф.Ницше. М., 1996.

Лежнев И. Пророк империализма и фашизма Фридрих Ницше // Знамя. 1945. № 4. С.91-111.

Лихтенберже А. Фридрих Ницше // Этюды моральной философии XIX века. М., 1908. С.174-198.

Лопатин А.М. Больная искренность. Заметки по поводу статьи В.Преображенского “Фридрих Ницше” // Вопросы философии и психологии. 1893. № 16. С.109-114.

Лосев А.Ф. Ф.Ницше // Очерки античного символизма и мифологии. М.: Мысль, 1993. С.27-38.

Лукач Г. Ницше как предшественник фашистской эстетики // Литературный критик. 1934. № 12. С.270.

Манн Т. Философия Ницше в свете нашего опыта. Собрание сочинений. Т. 10, М., 1961.

Марков, Б. В. Человек, государство и Бог в философии Ницше. — СПб.: Владимир Даль: Русский остров, 2005.

Миртов Д.П. Нравственная автономия по Канту и Ницше. СПб., 1905.

Митин М. “Идеология” фашистского мракобесия // Правда. 1937. 20 янв.

Михайлов А.В. Вместо предисловия. Несколько слов о книге Ницше “Так говорил Заратустра”; Стихотворения Ф.Ницше; Ф.Ницше: несколько избранных страниц // Ф.Ницше. Так говорил Заратустра. М.: Прогресс, 1994. С.3-28, 433-497.

Михайлов А.В. Предисловие к публикации ст. М.Хайдеггера “Слова Ницше “Бог мертв”” // Вопросы философии. 1990. № 7. С.133-143.

Михайловский Н.К. Дарвинизм и ницшеанство // Русское богатство. 1898. № 2. С.132-162.

Михайловский Н.К. Еще о Ф.Ницше // Русское богатство. 1894. № 11. Отд.2. С.111-131.

Михайловский Н.К. И еще о Ф.Ницше // Русское богатство. 1894. № 12. Отд.2. С.84-110.

Михайловский Н.К. Литературные воспоминания // Полн. собр. соч. СПб., 1909. Т.7. С.859-886, 923-946, 945-976.

Михайловский Н.К. О Максе Штирнере и Фридрихе Ницше // Русское богатство. 1894. № 8. Отд.2. С.151-172.

Михайловский Н.К. О Ницше // Литературные воспоминания и современная смута. СПб., 1905. Т.2. Гл.13-16.

Мочкин А.Н. Философская эволюция Ницше // История зарубежной философии и современность. М., 1980. С.37-44.

Мочкин А.Н. Эдип и Прометей в интерпретации Ницше раннего периода // Методологические и мировоззренческие проблемы истории античной и средневековой философии. М., 1986. Ч.2. С.25-28.

Н.Е. Философия Ницше // Странник. 1904. № 4. С.621-630.

Налимов А.П. Лермонтов и Ницше: 1841-1901 // Литературное обозрение. 1902. № 1. С.43-45.

Налимов А.П. Ницшеанство у наших беллетристов // Интересные романы, повести и рассказы лучших писателей. СПб., 1905. С.94-99.

Налимов А.П. Общее у Гейне и Ницше // Природа и люди. 1906. № 30. С.474-476.

Ницше Фридрих Вильгельм // Энциклопедический словарь (ст. З.Венгеровой). Брокгауз и Ефрон. СПб., 1897. Т.41. С.204-206.

Ницше Фридрих // Энциклопедический словарь (ст. Ф.Павленкова). 5-е изд. СПб.: Труд, 1913. С.1582.

Ницше Фридрих Вильгельм // Новый Энциклопедический словарь (ст. В.Н.Сперанского), Брокгауз и Ефрон. Петроград, 1916. Т.28. С.650-657.

Ницше Фридрих // Энциклопедический словарь Гранат (ст. В.Н.Сперанского). М., 1919. Т.30. С.254-262.

Ницше Фридрих // Философская энциклопедия (ст. А.В.Михайлова). М.: Советская энциклопедия. 1967. Т.4. С.74-77.

Ницше Фридрих // Философский энциклопедический словарь (ст. А.В.Михайлова). М.: Советская энциклопедия. 1983. С.438.

Ницшеанство // Энциклопедический словарь Гранат (ст. В.Фриче). М., 1919. 7-е изд. Т.30. С.262-263.

Ницше. Некролог // Мир искусства. 1900. № 17-18. С.1.

Нордау М. Фридрих Ницше. // Вырождение. — М.: Республика, 1995.

Одуев С.Ф. Ницшеанство и расизм // Расы и народы. 1979. № 9. С.57-81.

Одуев С.Ф. Фашизм и ницшеанство // Философские науки. 1970. № 3. С.89-99.

Погодин А. Философ-декадент: Фридрих Ницше // Вестник иностранной литературы. 1899. № 3. С.3-28; № 4. С.3-16.

Подорога В.А. На высоте Энгадена. Ф.Ницше // Метафизика ландшафта. М.: Наука, 1993. С.142-230.

Рачинский Г.А. Предисловие к кн. Ф.Ницше “Воля к власти: опыт переоценки всех ценностей”. М.: REFL-book, 1993. C. 20-33/

Реингольд А. Больной философ // Ежемесячные фосичнения. 1900. № 8. С.253-258.

Риль А. Фридрих Ницше как художник и мыслитель / Пер. З.Венгеровой. СПб., 1898.

Риль А. Шопенгауэр и Ницше. К вопросу о пессимизме // Введение в современную философию. М., 1903. С.143-171.

Рогович М. Несколько слов об учении Ницше. СПб., 1911.

Рукавишников Г. Творчество Ницше. Критический этюд // Новый мир. 1902. № 80. С.113-117.

Русская ницшеана: материалы к библиографии произведений Ницше и литературы о нем на русском Языке. Екатеринбург, 1997. 48 с.

Семенов А. Жизнь и учение Ф.Ницше. СПб., 1905.

Сибиряк Н.К. В Веймаре в гостях у Ницше // Новое время. 1900. 26 апр. С.7-8.

Синеокая Ю.В. Ницше в России // Русская философия: малый энциклопедический словарь. М.: Наука, 1995. С.377-383; Русская философия: словарь. М.: Республика, 1995. С.323-326.

Скворцов А. Достоевский и Ницше о Боге и безбожии // Октябрь. 1996. № 11. С.142-154.

Скриба П. Философия любви Ницше // Новости и биржевая газета. 1897. 19 июня.

Скрыпченко Д.В. Учение Ницше о ценности жизни в связи с общим его мировоззрением. Минск, 1905.

Скрыпченко Д.В. Ценность жизни по современно-философскому и христианскому учению. СПб., 1908.

Слонимский Л.З. Ницше о самом себе // Вестник Европы. 1909. № 11. С.395-402.

Слободской И. Ф.Ницше при свете христианского мировоззрения. СПб, 1905.

Соловьев В.С. Словесность или истина? // Полн.собр.соч. СПб., 1914. Т.10. С.29-35.

Соловьев Д.Е. Влияние этических идей Ф.Ницше на русских идеалистов конца XIX – начала ХХ вв. Саранск: Мордовский гос. ун-т, 1994.

Соловьев Е.А. Ницше. П.Дейссен. Воспоминания о Ф.Ницше. СПб., 1902.

Столяров М. Этюды о декаденстве. Харьков, 1899. (Рец. на кн.: Вестник Европы, 1899. № 10. С.842-845).

Страда В. Между Марксом, Ницше и Достоевским // Страна и мир. 1989. № 2. С.141-147.

Струве Г.Е. Современная анархия духа и ее философ Ф.Ницше. Харьков, 1900.

Тарле Е. Ницшеанство и его отношение к политическим и социальным теориям европейского общества // Вестник Европы. 1901. № 8. С.704-750.

Трубецкой Е.Н. Философия Ницше. Критический очерк // Вопросы философии и психологии. 1903. № 66. С.1-36; № 67. С.190-230; № 68. С.256-290; № 69. С.329-378. (Рец. на кн.: Философов Д. Профессор Евгений Трубецкой о Ницше // Новый путь. 1903. № 2. С.167-170).

Тюрх Г. Философия эгоизма: Ницше, Ибсен, Штирнер / Пер. А.Ч. СПб., 1898. (Рец. на кн.: Северный вестник. 1898. № 5. С.49050).

Успенский И.Д. Внутренний круг: о “последней черте” и сверхчеловеке. Лекция. СПб., 1913.

Файгингер Г.Н. Ницше как философ / Пер. А.Малинина. СПб., 1913.

Файгингер Г.Н. Философ отрицания / Пер. Н.Губского. СПб., 1911.

Фалькенберг Р. Краткий обзор истории философии от Канта до Ницше. М., 1911. С.98-101.

Филькендельд М. Маркс и Ницше / Пер. Я.Перовича. Одесса. 1906.

Ферстер-Ницше Е. Болезнь Ф.Ницше / Пер. Е. Герцык // Русская мысль. 1900. № 4. Отд.2. С.183-193.

Ферстер-Ницше Е. Как возник Заратустра / Пер. М.Антоновской // Жизнь. 1901. № 3. С.85-96.

Филиппов М.М. Письма о современной литературе. Великий декадент: Ницше и его письма о сверхчеловеке // Научное обозрение. 1901. № 1. С.206-226.

Фокин С.Л. Делез и Ницше // Делез Ж. Ницше. СПб.: Axioma, 1997. С.143-186.

Фриче В.М. Очерки по истории западноевропейской литературы. М., 1908. С.202-211.

Фудье А. Ницше и имморализм / Пер. А.Введенского. СПб., 1905. (Рец. на кн.: Религия Ницше в критическом изложении Альфреда Фулье // Вера и разум. 1904. № 1. С.36-48; № 4. С.148-170).

Фулье А. Социальные идеи Ницше // Вера и разум. 1905. № 14. С.60-64; № 15. С.84-120.

Хвостов В.М. Этика Ницше // Русская мысль. № 7. Отд.2. С.46-79; № 12. Отд.2. С.11-41.

Хейзин М.Л. Достоевский и Ницше // Мир Божий. 1903. № 6. С.119-141.

Цвейг Ст. Вчерашний мир / Пер. Д.Затонского. М., 1991.

Цвейг Ст. Ф.Ницше / Пер. С.И.Бернштейн. Таллин, 1990.

Циглер Т. Умственные и общественные течения XIX в. СПб., 1900.

Шварц М.Н. Культурно-этические идеалы Гюйо и Ницше // Вопросы философии и психологии. 1902. № 65. Отд.2. С.977-1015.

Шварц М.Н. Ницше и Шопенгауэр // Русская мысль. 1913. № 12. Отд.2. С.33-39.

Шварц Т. От Шопенгауэра к Хайдеггеру /Пер. Ц.Арзаканьяна. М.: Прогресс, 1964.

Шельвин Р. Макс Штирнер и Фридрих Ницше: явления современного духа и сущность человека / Пер. Н.Вокача и И.Ильина // Штирнер и Ницше в русской жизни. М., 1909.

Шестаков В.П. Ницше и русская мысль // Россия и Германия: опыт философского диалога. М.: Медиум, 1993. С.280-307.

Шестов Л. Добро в учении гр.Толстого и Ф.Ницше: философия и проповедь. СПб., 1900. (Рец. на кн.: Андреевич // Жизнь. 1900. № 84; Бигалец И.// Киевское слово. 3.04.1893; Михайловский Н.К. Добро в учении гр. Толстого и Ф. Ницше г. Л.Шестова //Русское богатство. 1900. Отд.2. № 2. С.155-167; Ортодокс // Современный мир. 1908. № 3. С.112-115; Перцовв П. // Мир искусства. 1900. № 5-6).

Шестов Л. Достоевский и Ницше: философия трагедии // Мир искусства. 1902. № 2. С.69-88; № 4. С.230-246; № 5/6. С.321-351. № 7. С.7-44; № 8. С.97-113. № 9/10. С.219-239. (Рец. на кн.: М.Г. // Вестник Европы. 1903. № 9; Гершензон М. Научное слово. Февр. 1904; Гольцев М. // Вестник Европы. 1903. 1 сент.; Сожин Т. // Курьер. 1903. № 24; М.Х. // Образование. 1903. № 7).

Штейн Л. Ф.Ницше и его философия: критико-биографический очерк / Пер. Н.Бердяева // Мир Божий. 1898. № 9. С.61-79; № 10. С.51-69; № 11. С.63-79.

Штейнберг С. Фридрих Ницше // Жизнь. 1899. № 9. С.85-111.

Шулятиков В.М. Новое искусство: мечты о сверхчеловеке // Курьер. 1900. № 29. С.3.

Щеглов В.Г. Граф Лев Николаевич Толстой и Фридрих Ницше. Очерк философско-нравственного их мировоззрения. Ярославль: Совет Демидовского юридического лицея, 1898. (Рец. на кн.: Русская мысль. 1898. № 5. Отд.2. С.189-191).

Экземплярский В.И. Евангелие Иисуса Христа перед судом Ф.Ницше // Популярное чтение. М., 1915. (Рец. на кн.: Церковь и жизнь. 1916. № 17. С.263-264).

Эллис. Русские символисты. М.: Мусагет, 1910. С.24-48.

Юшкевич П.С. Ницше и философия эгоизма // Наука и жизнь. 1911. № 13.

Юшкевич П.С. Фридрих Ницше и философия иллюзии // Новая жизнь. 1911. № 13. С.113-138.

Ярославцева И.П. Образ мудреца в моральной философии Ф.Ницше. М.: Гос. ком. СССР по нар. Образованию МГУ, 1988.

 

Оглавление

 

Необходимое введение

 

Глава I. Общие рассуждения

 

Земля – корень всех существ

Московская империя

Западная Европа

Плохие или хорошие

«Мне нужны руки, простертые ко мне»

О странниках

«Человек – существо общественное»

Глава II. Ницше и его Заратустра

 

Странные странствия Заратустры

Можно ли научить необучаемого?

Что нужно для полного счастья

Странное воспитание Заратустры

С кем легче договориться?

Сомневающийся пророк?

Был ли у Заратустры путь?

Эмоциональная философия!

Существует несколько видов опасностей

«Что случилось со мной?»

Пытка для Заратустры

«Откуси ей глотку!»

«Хождение в народ»

О, обыватели!

«Человечкина душа!»

У ворот большого города

Ницше сжалился над пророком

Был ли у Заратустры путь?

Земной шар – един

Чем бы дитя не тешилось…

Можно ли возвыситься над сферой?

Исповедь безгрешного странника

Глава III. Лесков и Голован

Был ли путь у Голована?

Напраслина на русского человека

Кого слушают русские люди?

Дело выше слова?

Как справиться со смертью?

Кошка или голубь

Кто любит голубей

Воспитатель детей и людей

Перепор на реке Суре

Что такое добродетель?

Как крестить «азиятов»?

Немного о патриотизме

Ярмарочная слава

Как жить и как умирать?

Книга или жизнь. Первичное и вторичное

Главное богатство цыганского народа

Убивать или не убивать?

Пути-дороги Голована

«Помереть за народ»

 

Промежуточные выводы

 

Глава IV. Социальное в творчестве Лескова и Ницше

 

Что делать «новым людям»?

Великая упрямица

Восстания или воспитание?

Самые революционные 150 лет

На необитаемом острове

Идеальные нити – неидеальный ковер

Фа цзя,  Конфуций и человеческие желания

Отношение Лескова и Ницше к социализму

 

Промежуточные выводы

 

Глава V. Религия. Лесков и Ницше

 

Общие рассуждения

Германия. Бисмарк. Ницше

Россия. Лесков и религия

 

Промежуточные выводы

 

Коротко о необходимом и достаточном

 

Глава VI. Загадка для мудрейших

 

Как Бог писал Тору

Что было в начале?

Яйцо или курица?

Интуиция

Евангелие от Иоанна

Загадка для мудрейших

Творческий диполь: Учитель – Ученик

 

Глава VII. Мыслители прошлого о творчестве и творческом диполе

Египтяне

Обитатели Междуречья

Из Книги Пророка Исайи

Заратуштра

Обитатели Индостана

Махабхарата

Поднебесная

Средиземноморье

Пифагор

Фалес

Периандр

Питтак

Солон

Хилон

Биант

Клеобул

Софокл

Сократ

Антисфен

Диоген Синопский

Кратет Фиванский

Платон

Демосфен

Аристотель

Зенон

Гераклит

Парменид

Демокрит

Протагор

Эпикур

Фукидид

Ксенофонт

Пиндар

Феофраст

Упанишады

Вардхамана Махавира, основатель джайнизма

Гаутама Будда
Артхашастра или Наука политики

Законы Ману

Лао-цзы

Конфуций

Мо-ди

Мэн Кэ

Чжуан-цзы

Из книги: Люй Чуньцю. Весны и осени господина Люя. М., 2001.

Хань Фэй-цзы

Плавт

Полибий

Цицерон

Сенека

Плутарх

Плиний Младший

Лукиан из Самосаты

Овидий

Плиний Старший

Эпиктет

Филострат

«Панчатантра»

Нагарджуна

Сыма Цянь

«Философы из Хуайнани»

«Ли цзи»

Гай Юлий Цезарь о друидах

Чтобы не обидеть атеистов

Кем же были Лесков и Ницше

Почему человек пишет об искусстве и о творческом диполе «Учитель-Ученик

Глава VII. Диалог Лескова и Ницше

 

Истина в искусстве

Вдохновение или труд?

О справедливости

Прошлое, настоящее, будущее

Человек, герой, автор

Писатель и читатель

О стиле, литературных приемах и средствах

Гений, талант, посредственность

О добре и зле

О познании

О разном

О писателях-странниках (опровержение самого себя)

 

Все ли точно?

Поучимся у древних

Самоопорный

О поведении странников

Неужели странников порождает  общность сознания?

«Лествица, возводящая к небесам»

Се Линъюань (385-433 гг.)

«Этот мир – навозная куча»?

Странник, отшельник, аскет?

Этимология писательского дела

Желание – это величина векторная?

Ошибся я или нет?

Прошу прощения

 

Глава VIII. Краткая хронология жизни и работы Н. С. Лескова и Ф. Ницше

 

Николай Семенович Лесков

Фридрих Ницше

 

Послесловие

 

Библиография

 

  1. Мировая философия и литература, используемая в данной работе

 

А. Источники

Б. Исследования

 

  1. Произведения Николая Семеновича Лескова и Фридриха Ницше, а также произведения исследователей их творчества.

 

Лесков Н. С.

Исследователи творчества Н. С. Лескова

Ницше Ф.

Исследователи творчества Фридриха Ницше

«Библиография работ по философии Фридриха Ницше, вышедших в России с 1892 по 1998 гг.».

{jcomments on}